далитов в состав совета директоров.
Впрочем, история, которая звучит сейчас неизвестно в который уже раз, без сомнения, заслуживает всяческого внимания и уважения, но Вишрама в данный момент гораздо больше занимает обтянутая парчой грудь Марианны Фуско. Между ними появляется следующее сообщение дерзко сиреневого цвета.
СЛУШАЙ ОТЦА!
Я ГОВОРИЛ, Я ПАРШИВАЯ ОВЦА В СТАДЕ, – печатает он в ответ.
АЛЛЕГОРИЯ – НЕ ЛУЧШИЙ ВЫБОР ДЛЯ КОМЕДИАНТА, – отвечает она.
О, ИЗВИНИТЕ, А МНЕ КАЗАЛОСЬ, ЭТО САРКАЗМ, – парирует Вишрам, выводя большие синие буквы поверх лацканов своего сварганенного на скорую руку костюма, и чуть не пропускает важнейшую часть выступления отца.
– …вот почему я решил, что вновь наступило время задаться вопросом: что значит вести благочестивую жизнь?
Вишрам Рэй поднимает взгляд. Нервы всех присутствующих напряжены до предела.
– Сегодня в полночь я оставляю пост президента «Рэй пауэр». Я отказываюсь от всего своего богатства, влияния, престижа и, естественно, от всех своих обязанностей. Я покидаю дом, семью и вновь беру посох и котомку садху.
Распыление нервно-паралитического газа не дало бы такого эффекта тишины и неподвижности. Ранджит Рэй улыбается, пытаясь вернуть всем уверенность. Не работает.
– Я хочу, чтобы вы поняли: решение далось мне с большим трудом. В течение длительного времени я обсуждал его с женой, и она полностью согласна с моим выбором. Шастри, мой помощник и секретарь на протяжении многих десятилетий, присоединится ко мне в моих странствиях – и не в качестве слуги, так как все социальные различия исчезнут для меня сегодня в полночь, а в качестве спутника и соратника в поисках праведного пути.
И вот тут все акционеры вскакивают с мест, кричат, чего-то требуют. Какая-то женщина-далит оглушительно орет что-то на ухо Вишраму о своих клиентах, своих сестрах, но Вишрам вдруг обнаруживает, что абсолютно спокоен, отрешен, прикован к месту чувством неизбежности. У него возникает странное ощущение, будто он знал, что нечто подобное должно произойти, с того самого момента, когда у своей двери в Глазго нашел авиабилет.
Ранджит Рэй жестом успокаивает присутствующих.
– Друзья мои, прошу вас, не думайте, что я бросаю
вас на произвол судьбы. Первое требование к человеку, решившему вести духовную жизнь, состоит в том, чтобы он не оставлял мир безответственно. Вам хорошо известно, что многие другие корпорации стремятся приобрести нашу компанию, но «Рэй пауэр» прежде всего – семейный бизнес, и я ни при каких обстоятельствах не предам его чуждой и аморальной системе управления.
Не делай этого, думает Вишрам. Не говори этого.
– Таким образом, я передаю руководство компанией сыновьям – Рамешу, Говинду и Вишраму.
Ранджит Рэй поворачивается поочередно к каждому из названных им, делая благословляющий жест.
Рамеш выглядит подстреленным на лету. Его крупные, покрытые выступающими венами руки лежат на столе, словно освежеванные животные. Говинд надувается и оглядывает сидящих за столом, уже деля их на союзников и врагов. Вишрам пребывает в оцепенении – словно актер, которому дали сценарий посреди пьесы.
– Я назначил советников, которым полностью доверяю, чтобы они помогали вам в переходный период. Я на вас очень надеюсь. Пожалуйста, постарайтесь оказаться достойными этого доверия.
Марианна Фуско наклоняется над широким столом и протягивает руку. Рядом с ней на полированной поверхности стола лежит стопка каких-то бумаг. Вишраму бросается в глаза пунктирная линия в самом низу верхней страницы. Здесь должна стоять его подпись.
– Мои поздравления, и добро пожаловать в отдел исследования и разработки, господин Рэй.
Вишрам пожимает руку, хватку которой – крепкую, сухую и мягкую – на своем члене еще помнит.
Внезапно он понимает, что это за пьеса.
– Король Лир, – выдыхает Вишрам.
10. Шив
Йогендра выходит из внедорожника посередине улицы – рядом с входом в клуб «Мусст». Полицейские и воры сходны в том, что считают парковкой любое место, где соблаговолят покинуть автомобиль. Йогендра открывает дверцу хозяину. Велорикши, неистово трезвоня, с обеих сторон объезжают громадную машину.
«МУССТ feat. ТАЛЬВ» – сообщает яркая неоновая реклама.
С тех пор как практически у каждого появился персональный ди-джей, сарисин с собственными ремиксами, клубы стали делать себе рекламу за счет своих барменов. До уик-энда еще далеко, поэтому «белых воротничков», подыскивающих себе жен, в клубе нет, но девушек хватает. Шив усаживается на табурет у стойки. Йогендра опускается рядом. Шив ставит на стойку контейнер с яичниками. Специальная подсветка превращает их в некий инопланетный артефакт из голливудской научной фантастики. Бармен Тальв передвигает стеклянную тарелку с пааном по поверхности из флюоресцентного пластика. Шив берет кусочек, перекатывает языком за щеку, ждет, пока бханг [28] начнет всасываться.
– Где Прийя?
– Там, в конце зала.
Девушки в сапожках до колен, коротких юбках и облегающих шелковых топах сгрудились вокруг стола, с ко-
торого и начинается клубное веселье. В центре в окружении бокалов с коктейлем десятилетний мальчишка.
– Ебаные брамины, – произносит Шив.
– Внешность обманчива, он уже совершеннолетний, – замечает Тальв, разливая в два стакана содержимое шейкера, который отличается неприятным сходством с трофеем Шива в колбе из нержавеющей стали.
– Ведь есть же хорошие мужики, которые дадут бабе все, чего она хочет: хороший дом, хорошие перспективы – чтоб ей никогда не пришлось работать, – хорошую семью, детей, место под солнцем. А они висят на этом десятилетке, как теленок на сиське, – рассуждает Шив. – Перестрелял бы. Это противоестественно.
Йогендра угощается пааном.
– Тот десятилетка может десять раз купить и продать этот бар. И еще долго будет коптить небо, когда нас с тобой уже опустят в священные воды.
Коктейль прохладный, и голубой, и насыщенный, и в погоне за красным пааном достигает самых темных глубин нутра. Шив оглядывает помещение. Из девчонок сегодня не на кого и глаз положить. Те, что не хихикают рядом с брамином, уставились в экран телевизора.
– На что это они так пялятся?
– Что-то про моду, – отвечает Тальв. – Тут привезли какую-то русскую модель, ньюта. Юри или как-то так.
– Юли, – подсказывает Йогендра.
Его десны уже алы от паана. Освещение в баре синее, и нитка жемчуга, которую он постоянно носит, мерцает призрачным сиянием. Красным, белым, голубым. Американская улыбка. За все время, что Шив с ним работает, Йогендра ни разу не снимал жемчужные бусы.
– Этих тоже перестрелял бы, – сообщает Шив. – Извращенцы. В смысле, брамины – да, у них эта поебень с генами, но хотя бы понятно, кто мужик, а кто – баба.
– Я читал, будто ньюты собираются получить разрешение размножаться клонированием, – снисходительно замечает Тальв. – Будут платить нормальным женщинам, чтобы те вынашивали их детей.
– А вот это уж совсем мерзота, – говорит Шив, поворачивается, чтобы поставить пустой стакан, и обнаруживает на отливающей голубым барной стойке клочок бумаги.
– Что это?
– Это называется «счет», – отвечает Тальв.
– Пардон? С каких это пор я должен оплачивать напитки в этом заведении?!
Шив разворачивает крошечную квитанцию, бросает взгляд на сумму. Еще раз внимательно рассматривает счет.
– Нет; что за нахуй? У меня что – больше нет здесь кредита? Ты это хочешь сказать – Шив Фараджи, мы тебе больше не доверяем?!
Девицы у телевизора поворачивают головы на шум, в синем свете похожие на богинь-деви. Тальв тяжело вздыхает. Появляется Салман. Он владелец, у него есть связи, которых нет у Шива. Шив потрясает папкой с меню, словно обвинительным актом.
– Я говорил этой твоей звезде…
– Я слышал кое-что о вашей платежеспособности.
– Дружище, меня все уважают в этом городе.
Салман холодным пальцем касается ледяного металла сосуда.
– Ваши акции больше не растут, как раньше.
– А, так какой-то сучонок пытается меня подрезать? Ну так скоро я буду хранить его яйца в сухом льду.
Салман отрицательно качает головой.
– Дело в макроэкономике. Рыночные силы, сэр.
И вдруг весь бар-клуб «Мусст» как-то отъезжает от Шива, его стены уходят куда-то вдаль, остается только голова брамина, громадная, раздувшаяся и покачивающаяся из стороны в сторону, словно праздничный разрисованный и наполненный гелием воздушный шар. Она смеется над Шивом смехом маленького идиота.
У некоторых в подобных случаях перед глазами начинает плыть красноватая дымка. Шив всегда видит синюю. Густую, насыщенную, вибрирующую синеву. Он хватает тарелку с пааном, разбивает ее, прижимает руку Тальва к стойке и заносит длинный кусок острейшего стекла над большим пальцем бармена, словно нож гильотины.
– Посмотрим, как этот беспалый будет смешивать коктейли, – цедит сквозь зубы Шив. – Звезда. Бара.
– Ну-ну, Шив, – медленно и с раскаянием в голосе произносит Салман, и Шив понимает, что это шипение кобры, но оно синее, все вокруг синее, подрагивающая синева.
Кто-то опускает руку ему на плечо. Йогендра.
– Окей, – говорит Шив, ни на кого не глядя. Кладет осколок тарелки, поднимает руки. – Все в порядке.
– Я посмотрю на это сквозь пальцы, – говорит Салман. – Но в любом случае я жду полной оплаты по счетам, сэр. В течение тридцати дней. Стандартные условия в бизнесе.
– Ладно, тут что-то очень нечисто, – бормочет Шив, отступая. – Я выясню, что именно, и вернусь, чтобы выслушать твои извинения.
Он опрокидывает свой табурет, но не забывает прихватить банку с органами. По крайней мере теперь девицы смотрят на него.
Аюрведический ресторан закрывается ровно в восемь, так как, согласно философии Аюрведы, есть после восьми часов вечера нельзя.
По тому, что происходит в переулке, Шив заключает, что ресторан больше не откроется. У дверей стоят наемный фургон, две тележки, в которые впряжены пони, три трехколесных грузовых мотороллера, а несколько носильщиков выносят какие-то коробки. Старший официант Видеш занимается разборкой столиков и поэтому даже не поднимает глаз на врывающихся в ресторан Шива и его подмастерье.