Мадам Овариум [29] в своем кабинете, она собирает документы. Шив с грохотом опускает вакуумный сосуд на помятую металлическую поверхность.
– Переезжаете?
– Один из моих пареньков направляется к вам прямо сейчас.
– Я был в отъезде. По делам. Как видите, у меня есть кое-что.
Шив открывает наладонный компьютер.
– Шив, незащищенное соединение. Нет.
Мадам Овариум – маленькая, толстая, почти шарообразная малаяли с хвостом грязных волос, который опускается почти до самых ягодиц и который она не расплетала уже лет двадцать. Для своих «пареньков» она – Аювердическая матушка, потчующая их соответствующими тинктурами и порошками. Приверженцы учения твердо уверены, что мадам обладает способностями настоящей целительницы. Шив передает приготовляемые ею снадобья Йогендре, а тот торгует ими вразнос среди туристов, путешествующих по Гангу. Ресторан мадам пользуется известностью за границей, особенно среди немцев. Местечко это постоянно забито бледными выходцами из Северной Европы с осунувшимися лицами, характерными для людей, в течение нескольких недель страдающих проблемами с пищеварением.
– Тогда объясните, – настаивает Шив. – Вы выносите вещи из заведения, а это, – он указывает на свой контейнер, – ни с того ни с сего становится банкой с проказой!
Мадам Овариум засовывает несколько листов с бухгалтерскими отчетами в пластиковый портфель. Никакой кожи, никакой продукции из животных. «Произведенное человеком – для человеческого потребления» – вот девиз адептов Аюрведы. Это подразумевает и лечение с использованием стволовых клеток эмбрионов.
– Что тебе известно о небластульной технологии применения стволовых клеток?
– Это то же самое, что и обычная зародышевая технология. Только для выращивания необходимых органов можно использовать любые клетки, а не обязательно от эмбрионов. И еще эта хрень не работает.
– Великолепно работает с одиннадцати часов сегодняшнего дня. По восточноамериканскому времени. И то, что там у тебя внутри банки, стоит меньше самой банки.
Перед глазами Шива вновь проплывает тело, уносимое речным потоком. Он наблюдает, как позади женщины колоколом вздувается сари. Он видит ее на сияющем чистотой столе во Всеазиатской клинике пластической хирургии – исполосованное тело под ослепительно ярким светом ламп. Шив не любит работать впустую. Но особенно ему претит, когда неопытный хирург превращает обычную повседневную операцию по забору яичников в кровавую баню.
– Всегда найдутся люди, которым не по карману американские технологии. Это Бхарат.
– Паренек, известно ли тебе первое и главнейшее правило бизнеса? Надо точно знать, когда минимизировать потери. Мои накладные расходы огромны: врачи, курьеры, полицейские, таможенные чиновники, политики, члены городского совета, – все с протянутой рукой. Крах близок. И мне совсем не хочется оказаться под обломками.
– Так. И куда же вы направляетесь?
– Неужели ты думаешь, что я тебе скажу? Будь у тебя хоть толика здравого смысла, ты бы уже давно диверсифицировал активы.
Однако такой роскоши, как здравый смысл, у Шива никогда не было. На всех этапах путешествия от Чанди Басти до этого аюрведического ресторана у него всегда был только один вариант выбора.
Мораль существует для тех, кто живет за пределами басти. У Шива не оставалось выбора в ту ночь, когда он ограбил аптеку. Любой придурок мог достать оружие в годы Великого Разделения, но Шив Фараджи был человеком стиля. Он воспользовался краденым внедорожником марки «Ниссан» для того, чтобы протаранить рольставни на аптечных дверях. Его сестра вылечилась от туберкулеза. Похищенные антибиотики спасли ей жизнь. Он сделал то, что не сделал бы – не смог бы сделать – его отец. Шив показал всем, чего может добиться смелый и решительный мужчина. И он ведь не взял ни пайсы из аптечной кассы. Раджа берет только то, что ему нужно. Тогда ему было всего двенадцать. На два года моложе своего «лейтенанта» Йогендры, Шив всегда шел вперед, не заботясь о возможностях отступления, и никогда не маневрировал.
Точно так же он поступит и сейчас. Единственно правильное решение само придет к нему. И он примет его. Есть только одно, чего Шив не станет делать никогда: отступать. Бегство исключается. Ведь Варанаси – его город.
Мадам Овариум с громким щелчком захлопывает портфель.
– Дай-ка мне свою зажигалку. Принеси пользу.
Зажигалка у Шива старой американской модели. Она у него с того самого времени, когда войска США вошли в Пакистан. С тех дней, когда туда послали солдат, которые больше курили, чем стреляли.
Мадам Овариум щелкает зажигалкой. Бумаги вспыхивают и почти мгновенно сгорают.
– С этим местом покончено, – говорит она. – Спасибо за труды. Желаю всего хорошего, но только не пытайся со мной связаться. Ни при каких обстоятельствах. Больше мы не увидимся, поэтому в нынешней жизни прощай.
Вернувшись в машину, Шив включает радио. Треп. Все эти диджеи только и делают, что треплются: как будто единственный способ доказать, что ты человек, а не сарисин, заключается в том, чтобы целыми днями изрыгать мусор изо рта. Подобно Гангу – непрерывный поток дерьма. Ты ди-джей – так играй музыку. Вот что люди хотят слышать: музыка помогает им забыть о проблемах, почувствовать себя лучше. Может быть, они вспомнят кого-то особенного или поплачут.
Шив наклоняется к окну. В слабом мерцании приборного щитка видит отражение своего лица на фоне человеческих толп на улице. У него возникает странное ощущение, что каждый из этих людей отнимает частицу его собственной души.
Ебаный треп.
– Куда ты меня везешь, парень?
– Сегодня ведь бои.
Он прав. По сути, куда ему еще ехать? Но Шиву не нравится, что сидящий рядом с ним человек так близко его знает, – смотрит внимательно, наблюдает, делает выводы.
«Бой! Бой!» гудит. Шив спускается по узким ступенькам, поправляет манжеты на рукавах, и запах крови, денег и сырой древесины бьет его под дых. Это место он любит больше всего на свете. Он внимательно рассматривает клиентов. Несколько новых лиц. Вон та девица, вверху, у балконной перекладины, с персидским носом, пытающаяся выглядеть страшно крутой. Она встречается взглядом с Шивом. Не отводит глаза, а пристально смотрит на него.
Как-нибудь в другой раз.
Объявляют следующий раунд, и Шив идет к столу букмекера. Где-то там, на Сонарпур-роуд, пожарные машины спешат тушить пожар, вспыхнувший в ресторане, – он начался в шкафу, где хранили документы; а тем временем нечто, обладающее анатомией десятилетки и мужскими аппетитами вдвое старше, запускает свою короткопалую ручонку в священную йони своей девчонки; а женщина, погибшая безо всякого проку, уносится течением Ганга в мокшу; но здесь, рядом с Шивом, – люди, движение, свет, смерть, страх, шанс победить – и девушка, носящая по арене великолепного серебристого боевого кота.
Шив извлекает из нагрудного кармана бумажник крокодиловой кожи, разворачивает веером пачку купюр и выкладывает деньги на стол. Синий цвет. Перед его глазами все еще стоит синяя дымка.
– Один лакх рупий, – произносит Бачхан. Больше ставить нельзя.
Помощник Бачхана пересчитывает банк и выписывает квитанцию. Шив занимает место у самой арены. Зазывала орет не своим голосом. Толпа рычит, вскакивает в едином порыве – и Шив вместе с ней.
Он выплывает из густой темной синей пелены только тогда, когда куски разорванного на части бойцового кота лежат на песке, а сто тысяч Шива уходят в кожаную сумку сатта-мэна. Ему хочется смеяться. Он вдруг начинает понимать истину садху: настоящее счастье состоит в том, чтобы ничего не иметь.
В автомобиле Шив больше не может сдерживаться и разражается хохотом. Он снова и снова бьется головой о стекло. Слезы текут по лицу. Проходит время, прежде чем к нему возвращается способность дышать полной грудью. И говорить.
– Вези меня к Мерфи, – приказывает Шив. Теперь им овладел зверский голод.
– На какие шиши?
– В бардачке есть мелочь.
Чайная аллея настаивает свои испарения и миазмы под куполами зонтиков. Эти приспособления не имеют никакого отношения к погодным явлениям. Мерфи заявляет, что зонтики защищают его от лунного света, каковой он считает пагубным и зловредным. Мерфи вообще любит делать заявления всякого рода, и первым из них является его имя. По его словам, он ирландец. Ирландец, как садху Патрик.
Чайная аллея разрослась благодаря людям, строившим Ранапур. Она верно служила им. За рядами маленьких кафешек, где подают горячую еду, лавок со специями, палаток торговцев фруктами традиционные чайные открывают деревянные ставни, расставляют на дороге жестяные столики и складные стулья. Заглушая мирное клокотание газовых горелок и вопли радиоприемников, транслирующих индийские хиты, из сотен и сотен настенных телевизоров накатывается нескончаемый прибой телесериалов. Десять тысяч календарей с телебогинями свисают с разноцветных гвоздиков.
Шив высовывается из окна и отсчитывает мелочь в обезьянью лапку Мерфи.
– Дай ему несколько пицца-пакора [30].
На взгляд Шива, это все равно как жарить пакору из обезьяньего дерьма, но для Йогендры пицца – воплощение модной западной еды.
– Мерфи-джи, ты говоришь, что можешь сделать пакору из всего чего угодно. Попробуй-ка вот из этого.
Мерфи открывает крышку контейнера, отмахивается от испарений сухого льда и пытается угадать, что там внутри.
– Э, а что там у тебя?
Шив без обиняков объясняет ему. Мерфи морщится, воротит морду и сует сосуд обратно Шиву в руки.
– Нет уж, забирай. Никогда не знаешь, к чему клиенты пристрастятся.
К кулинарным талантам Мерфи претензий нет, но после второго проглоченного куска аппетит у Шива пропадает окончательно. Все присутствующие смотрят в одну сторону. Шиву за спину. Он швыряет газетный кулек с пакорой на землю. На него тут же набрасываются бродячие собаки. Шив выхватывает у Йогендры из рук дерьмо, которое тот ест.