мацию тем очень немногим людям, которые в состоянии заниматься квантовой криптографией. То есть нам.
Он тычет пальцем себе в грудь.
В данный момент американец уже выходит, думает Шив, уносясь вместе со сладким дымом во внутренний дворик отеля, подальше от пустых слов, на улицу, где работают женщины и где ждет большая взятая напрокат машина, внутри которой лежит игла. Он выйдет из дома, бледный, мигающий, замерзший. Он даже не бросит взгляд на машину. Он будет думать о своем кофе с пончиком, кофе с пончиком… Нас губят наши же привычки. Шив слышит беззвучный выстрел игломета. Видит, как подгибаются ноги толстяка, когда транквилизатор начинает действовать на его двигательные нейроны. Видит, как Йогендра заталкивает его в тачку. Он улыбается этой слегка комичной картине: тощий уличный мальчишка пытается перекинуть грузную тушу американца через задний откидной борт.
Шив сидит на мягких подушках, положив руки на колени. Полосы ярко-малиновых облаков догорают, небо становится чистым и голубым. Еще один смертельно сухой день.
Он слышит отдаленные звуки радио. Похоже, диктор чем-то сильно взволнован. Повышенные голоса, обвиняющий тон. Шив откидывает голову назад и наблюдает за тем, как над чашкой кофе поднимается струйка пара. Прищурившись, он представляет, что смотрит на инверсионный след самолета. Гашишный шарик нашептывает: верь. Верь тому, что в этом мире нет ничего прочного, ничего устойчивого, в нем всё возможно. Большая вселенная. Дерьмо. Вселенная тесная и грубая, она вся зажата в узком углу из света, музыки, человеческой кожи, и существует она всего несколько десятилетий, и не шире вашего периферийного зрения. Люди, считающие иначе, просто любители.
– И мой третий вопрос?
Сейчас американец уже должен быть у Йогендры, затащенный в машину еще до того, как прошли спазмы, и теперь добыча едет сквозь дорожную сутолоку. Шли нахер все эти автомобили, такси, фатфаты, грузовики, автобусы, мопеды, священных коров и тащи его сюда.
Глаза Ананда расширяются, словно он пытается постичь истину, слишком невероятную даже для подающего надежды дата-раджи, верящего в теорию заговора.
– А вот тут самое безумие. Ты и так с Натами не шути, но ходят еще слухи о том, на кого они работают, кто может быть их клиентом.
– Заговоры и слухи.
– Если бога нет, то тебе больше ничего не остается.
– Клиент?
– Не кто иной, как Мистер Гениальность собственной персоной, друг бедняков и защитник униженных, бич Ранов и гроза авадхов. Позвольте вам представить Н. К. Дживанджи.
Шив переходит к третьей чашке густого кофе.
Шив встает и идет – медленно, как того требует роль, – к первому ряду. Это знак для Йогендры прыгнуть вниз, на песок. Он вразвалочку направляется к Хейману Дейну, который сейчас просто пыхтит. Йогендра поворачивает голову сначала в одну сторону, затем в другую сторону, рассматривая американца, словно незнакомый фрукт. Затем садится на корточки, убедившись, что Дейн видит все его движения, и подбирает с земли отрезанную мочку уха. Танцующим шагом Йогендра подходит к клетке с минисаблером и изящным движением просовывает кусочек уха между прутьями решетки. Всего один «клац». Шив слышит чавканье, тихое, но достаточно отчетливое. Хейман Дейн начинает вопить – пронзительно, до мокрых портков; это крик перед лицом последнего страха твоей жизни; вопль человека, который перестал быть человеком.
Шив брезгливо морщится от мерзкого, непристойного звука. Он вспоминает, как в первый раз увидел американца, когда Йогендра выволок его по туннелю на арену. Йогендра грубыми тычками толкал толстяка вперед, а тот пытался идти как можно осторожнее, спотыкался, семенил, боялся потерять равновесие, оглядывался по сторонам, широко открыв от удивления рот, щурился, пытаясь понять, куда это он попал. Сейчас Шив замечает, как по шортам американца расползается пятно мочи, темное и теплое, будто след от околоплодных вод, и не может поверить, что этот белый наемный западный гений способен так идиотски закончить свои дни.
Йогендра вскакивает на ограждение. Сай идет к клетке. Она поднимает минисаблера над головой и начинает свой парад, медленно и тщательно ставя одну ногу перед другой. Шаг, шаг, шаг, поворот. Шаг, шаг, шаг, поворот. Ритуальный танец, завороживший и соблазнивший Шива в тот вечер, когда он впервые увидел ее на этой арене, на этом песке. В тот вечер, когда он потерял всё. А вот теперь она танцует для него. Есть в этом шествии что-то необычайно древнее: женщина, величественно идущая по бойцовскому рингу, – полный силы танец Кали. Минисаблер должен был бы уже давно вспороть ей вены, изрезать когтями лицо, скальпировать. Но он расслабленно повис в ласковых руках Сай, загипнотизированный прикосновением.
Шив идет к первому ряду. К лучшим местам.
– Я спрашиваю, Хейман Дейн. Где ваш сундарбан?
Сай присаживается на корточки рядом с ним, подогнув одну ногу под себя, а другую вытянув в сторону. Она пристально всматривается в глаза американца, из которых непроизвольно текут слезы. А потом кладет кота себе на шею. Шив затаил дыхание от неожиданности. Он никогда не видел этого движения раньше. У него возникает быстрая, твердая, приятная эрекция.
– Чунар, – всхлипывает Дейн. – Форт Чунар. Раманандрачарья… Его зовут Раманандрачарья. Развяжи руки, мужик! Развяжи, еб твою, мне руки!
– Не сейчас, Хейман Дейн, – говорит Шив. – Нам нужны еще имя файла и код.
Американец бьется в настоящей истерике. Он полностью утратил человеческий облик и уже не способен здраво мыслить.
– Да! Да, только развяжите!
Шив кивает Йогендре. Со злорадным петушиным кукареканьем тот подбегает к американцу и снимает с него наручники. Хейман Дейн издает вопль, как только начинает ощущать затекшие кисти.
– Пошел ты нахуй, мужик, к хуям тебя, – бормочет он, но теперь уже без вызова.
Шив поднимает палец. Сай поглаживает покрытую шрамами голову минисаблера всего в нескольких миллиметрах от своего правого глаза.
– Имя и ключ, Хейман Дейн.
Американец поднимает руки: посмотрите, я не вооружен, беззащитен, никакой опасности, никакой угрозы. Ищет что-то в кармане цветастой рубашки. Сиськи у него побольше, чем у некоторых баб, которых Шив трахал. Вытаскивает палм и держит на весу.
– Видишь, мужик? Они все время были у меня в ебаном кармане.
Шив поднимает палец. Йогендра хватает палм и перепрыгивает через ограждение на трибуны. Сай гладит потрепанную голову своего зверя.
– Отпусти меня, мужик. Ты получил то, что хотел, теперь отпусти.
Йогендра уже дошел до середины прохода между рядами. Сай встает и движется в сторону туннеля. Шив поднимается по пологим ступенькам.
– Эй, что мне теперь делать?
Сай стоит у прохода. Смотрит на Шива в ожидании. Шив поднимает палец. Сай поворачивается и бросает минисаблера на окровавленный песок арены. Время свиньи пришло.
27. Шахин Бадур Хан
Саджида Рана в белой юкате [73] стоит, облокотившись на каменную, украшенную барельефами балюстраду, и выдыхает сигаретный дым в напоенную ароматами предрассветную темноту.
– Вы меня в жопу отымели, Хан.
Шахин Бадур Хан думал, что не в состоянии испытывать большего страха, более мучительного чувства вины, более глубокого омерзения, когда служебная машина везла его по ночным улицам в сторону Рана Бхаван. Он взглянул на термометр на приборном щитке. Все-таки муссон близится. Перед его началом всегда так тяжело. И ведь Хан видел льдину, льдину бенгальцев. Бенгальские Штаты и их укрощенный айсберг совершили чудо. Шахин пытается представить громадную льдину, которую тащат на буксире к Бенгальскому заливу, и щурится от ярких навигационных огней. Хан видел чаек, круживших над айсбергом. Что бы теперь ни случилось, дождь обязательно прольется надо мной и над этими улицами. Я достиг дна, думал он. Я раздавлен.
Но оказавшись на веранде Рана Бхаван, он понимает, что это была еще даже не первая ступень вниз. Широкая и глубокая пропасть простирается перед ним в глухой непроницаемой темноте. А над головой лед, сквозь который ему никогда не пробиться.
– Я не знаю, что вам сказать.
Как жалко. И лживо. Прекрасно знает. Он отрепетировал всё в мельчайших подробностях, когда мчался на фатфате в свой хавели. Слова, последовательность признаний и раскрытия секретов глубиной в жизнь. Всё это пришло мгновенно, сразу, одним большим потоком мыслей, четко оформленных, логично организованных. Хан знал, что́ он должен делать. Но ему должно быть позволено. Она должна даровать ему милость.
– Мне кажется, каких-то слов я всё же заслуживаю, – замечает Саджида Рана.
Шахин Бадур Хан поднимает руку в знак душевной боли, но ему не дождаться утешения, облегчения. Он не заслуживает пощады.
В старой зенане зажглись огни. Стоя в галерее, Шахин силится узнать женские голоса. Почти каждый вечер эта часть дома полна гостей: писательницы, адвокатессы, дамы-политики, журналистки. Они целые часы проводят за разговорами, не запрещаемыми и даже поощряемыми древними традициями пурды. Билкис должна узнать – раньше всех, даже раньше премьер-министра, но не в присутствии гостей. Никогда не перед чужими.
Гохил, шофер, пришел усталый и заспанный, прихрамывая из-за завернувшегося носка в туфле и с трудом подавляя зевоту. Вскоре служебная машина уже стояла во дворе Ханов.
– В Рана Бхаван, – приказывает Шахин Бадур Хан.
– Что случилось, саиб? – спрашивает Гохил, выезжая через ворота и вливаясь в бесконечный поток автомобилей. – Какое-то дело государственной важности?
– Да, – коротко отвечает Шахин Бадур Хан. – Дело государственной важности.
К тому моменту, когда машина подъехала к перекрестку, он уже успел написать на странице из официального служебного блокнота, положив его на подлокотник сиденья, письмо с просьбой об отставке. Затем Хан взял хёк, переключил его на аудиорежим и назвал тот номер, который держал рядом с сердцем с того самого дня, когда был приглашен в офис премьер-министра и получил предложение занять пост, сходный по значению с должностью главного визиря. В глубине души он надеялся, что ему никогда не придется воспользоваться этим номером.