Но продлилась она недолго: протяжный вой, полный отчаяния, вонзился в нее, как лезвие в беззащитную плоть, брызнул россыпью рыданий, и те хлынули в сонный поселок, разлетаясь в самые дальние углы.
Борис замер, боясь открыть глаза и отчаянно притворяясь спящим, хотя ему хотелось вскочить и выглянуть в окно: в комнату вошел Звонарь и остановился возле дивана. Если заметит, что гость проснулся, то неоконченный разговор может продолжиться. Но как же невыносимо лежать и слушать этот вой! Борис вспомнил, что уже слышал его однажды. Это было в ту ночь, когда он спас ведьму Двузубову, вытащив её за волосы из болотной полыньи. Как раз перед этим в зарослях камыша рыдала ее внучка Нюра. Теперь она завывала где-то у реки, и ее горестные стенания делались громче и разносились далеко, как всегда бывает рядом с большой водой.
— Опять воет! — пробормотал хозяин, переступив с ноги на ногу. Наверное, под ножкой дивана просела половица, потому что ложе под Борисом слегка качнулось и в его ватном нутре громко щелкнула пружина. Борис испуганно вздрогнул и неожиданно для себя открыл глаза. К счастью, Звонарь в этот момент уже повернулся к нему спиной и удалялся в сторону кухни, тревожно вздыхая.
И почти сразу Борис почувствовал, что проваливается в сон. Даже завывания Нюры не могли остановить этот процесс: они делались все тише, будто удаляясь, и вскоре совсем смолкли. Борис оказался в другом сне, где он мог летать по воздуху, как перышко. Его подхватил ветер, ворвавшийся сквозь распахнутое окно, вынес наружу и помчал над крышей дома Звонаря, оттуда перебросил на соседнюю улицу и закружил у освещенных окон дома напротив. За одним из окон стояла женщина и горько, но беззвучно плакала. Она показалась Борису знакомой, но он не успел разглядеть ее лицо: его понесло дальше, за село, в черное голое поле, к хилому лесу, где между кривыми соснами бродил босоногий чумазый ребенок. Странно было, что малыш не плакал и даже не казался испуганным, а, наоборот, радостно улыбался и тыкал вытянутым указательным пальцем в туманное облачко, клубящееся в воздухе перед ним. Облачко все время меняло очертания, делаясь похожим то на зайца, то на медведя, а то вдруг — на девушку с длинными черными волосами, усыпанными нетающими снежинками… Борис зажмурился, а когда снова открыл глаза, чуть не завопил от восторга: яркое солнце врывалось в окно вместе с разгорающимся утром, наполняя светом комнату его городской квартиры. Тотчас все страхи и волнения поблекли и постепенно рассеялись.
Глава 7. Вода течет, а жизнь меняется.
Тем же утром Колька из села Кудыкино проснулся задолго до того, как россыпи лучей затопили золотистым светом квартиру Бориса, и сразу вспомнил, что не дома. Он сел на кровати, скрестив ноги по-турецки, уставился в чужое окно на темно-сиреневое небо и подумал о том, что пора уходить.
Обычно, проснувшись, он любил полежать немного с закрытыми глазами, оттягивая начало очередного безрадостного дня и смакуя последние мгновения предрассветной безмятежности. А в окно своей спальни в родном доме ему смотреть совсем не хотелось, особенно в последние дни. И раньше-то было не очень весело видеть неуютный двор с почти опустевшей поленницей, серым завалившимся забором и веревочными качелями, болтающимися на ветке старого клена, а после того, как исчез его младший брат, трехлетний Лешка, каждый взгляд, брошенный на эти качели, вызывал в Колькиной душе приступ пронзительной щемящей тоски.
Недавно мама рассказала, что Лешка лунатил с тех пор, как научился ходить, то есть весь последний год. Никто кроме нее не знал об этом. Но она не переживала, потому что Лешка, по ее словам, всегда доходил только до окна и не пытался выбраться наружу, просто стоял, смотрел в ночь и улыбался. Еще иногда бормотал что-то и водил ладошкой по стеклу, словно видел кого-то в темноте. Отец, узнав об этом, жутко раскричался: «Что ж ты молчала, дура?! Чего ждала?! Неужто не видела, что нечистая сила его заманивает?! Это все ты виновата, ты своими ведьмовскими заговорами да колдовскими обрядами нечисть к дому привадила!»
Самое ужасное, что отправиться на поиски малыша они так и не смогли: в ту ночь началось наводнение, и когда они хватились Лешки, вода уже затопила все улицы. Колька с родителями только и успели обойти вокруг села, а потом вода поднялась так высоко, что пришлось вернуться в дом и перетаскивать на чердак запас продуктов из погреба. Несколько мешков с картошкой пришлось бросить: вода прибывала очень быстро и вскоре заполнила не только погреб, но и всю хату залила.
Весь день Колька и родители отсиживались на чердаке, наблюдая из крошечного окошка, как улицы Кудыкино превращаются в реки, и боялись, что не только заборы, но и крыши вот-вот скроются под водой, а тогда деваться им будет некуда. Мать все время плакала, отец беспрестанно матерился. Колька же сидел, оцепенев от ужаса, и молил Бога, чтобы Лешка каким-нибудь чудом выжил, понимая, что только божественное чудо может спасти его брата в этой страшной беде. Как назло здесь же, на чердаке, пылилась маленькая колыбелька, похожая на корзинку: не так давно ее убрали сюда за ненадобностью, и Колькин взгляд то и дело за нее цеплялся. Хотелось подойти и заглянуть, но Колька продолжал сидеть на месте, стараясь представить, что брат и сейчас лежит там, изучая окружающий мир мутноватыми синими глазами. Когда Лешка впервые появился в этой люльке, Колька сразу подумал, что будет всегда его защищать. Теперь пустая люлька наводила на мысли о темном овраге, в который мог упасть его маленький брат, и чувство вины постепенно заполняло его душу, как мутная вода — улицы Кудыкино. «Несправедливо, когда смерть забирает того, кто совсем недавно родился на свет!» — думал он.
Люди в селе говорили, что смертью повелевает темная сила. Будто бы бродит по округе невидимая богиня Морена, заглядывает в окна черными и блестящими, как болотная жижа, глазами, и выбирает себе подходящую жертву. Чаще всего она охотится в темноте, поэтому нельзя выходить из дома после заката. И в окна лучше не смотреть. А маленький Лешка этого еще не знал и каждую ночь смотрел в окно — вот и забрала его повелительница смерти. Колька решил, что, как только сойдет вода, в первую же ночь отправится искать эту Морену и отнимет у нее своего брата. Конечно, справиться со злодейкой простому человеку будет не под силу, но Колька надеялся, что оберег защитит его — настоящий оберег, не кустарная поделка. Правда, этот оберег принадлежал не ему, а его отцу, но тот вряд ли заметит, если Колька возьмет его ненадолго.
Оберег висел над входной дверью со стороны дома, и отец даже матери запрещал к нему прикасаться, поэтому тот был покрыт толстым и рыхлым слоем пыли, отчего выглядел необычно, даже пугающе. Странная это была штуковина. Ничего общего с деревянными вещицами в виде колеса или креста с загнутыми концами, какие встречались в соседских домах. Отцовский оберег был сделан из челюсти огромной щуки и предохранял от болезней и разных смертельных напастей. Отец говорил, что это была не простая щука, а царь-рыба, пойманная еще его прадедом. По поверью, поймать такую рыбу можно было только раз в сто лет в полнолуние, во время весеннего паводка, и ее челюсть передавалась потом из поколения в поколение, а хребет разбирали на части, чтобы все члены семьи могли носить его при себе. До нынешних времен ни одна часть хребта не сохранилась, осталась только челюсть, и отец страшно гордился этой семейной реликвией.
Наводнение продержалось недолго: едва день повернулся к вечеру, вода начала убывать так стремительно, словно где-то в земле образовалась огромная дыра. Еще до заката люди, надев высокие болотные сапоги, начали выходить на улицы. Тогда и выяснилось, почему вся вода схлынула: сразу за селом чудесным образом появилась река, а Кудыкина гора осыпалась, будто ее корова языком слизала. От того берег между рекой и селом стал высоким да бугристым. Колька понял из разговоров взрослых, что, возможно, где-то в болотах забил крупный ключ, и водный поток проточил в податливой земле новое русло. Никто в селе не знал, радоваться этому или горевать: у многих вымокли запасы овощей в погребах и поэтому вскоре должны были испортиться, а еще пострадало имущество, — в каких-то домах выдавило стекла, и почти всю мелкую домашнюю утварь унесло в новую реку. Зато можно было ожидать, что вместе с рекой пришла и рыба, а значит, конец голодухе! Ведь уж сколько лет все село на одной картошке сидит!
Кудыкинцы, включая и Кольку, подивились разительным переменам, произошедшим в окрестностях, и решили расходиться по домам. По дороге кто-то вспомнил о том, как Нюрка ночью разыскивала бабу Дусю, а утром появился Звонарь, какой-то одуревший, да еще и с мертвым Гномом на руках. Тут же решено было заглянуть к «ведьмам Двузубовым» и навестить «тронувшегося умом дядьюру». Но ничего нового выяснить так и не удалось: бабки с внучкой в доме не оказалось, а Звонарь спал на чердаке мертвым сном — его богатырский храп услышали еще с улицы. Дядю Юру будить не стали, а поиски пропавших Двузубовых отложили на утро следующего дня, предположив, что если они сами до сих пор не объявились, то вряд ли еще живы: скорее всего, несчастных снесло в реку вместе с грязью и мусором, и нет смысла их искать. Каждый спешил вернуться домой и привести в порядок свое жилище.
Наутро о поисках никто не вспомнил, но вскоре выяснилось, что нужды в них уже нет: обе Двузубовы вернулись домой целые и невредимые. Узнали об этом, когда один из жителей увидел наклеенное на заборе объявление: «Вступайте в рыболовецкую артель Евдокии Двузубовой! Все подробности сегодня в 18.00 на собрании во дворе моего дома» Мужик счел это чьей-то странной шуткой, но все же захотел проверить и отправился к ней. Он рассказывал, что Евдокия Павловна выглядела вполне здоровой, а на вопросы о том, что с ней произошло и где она пропадала, ответила, что расскажет на собрании всем, кто придет.
Неудивительно, что к назначенному времени все кудыкинцы столпились у ворот старухи. Недосчитались только Щукина-старшего и Звонаря. Первого уговаривать не стали, зная о его неприязни к «ведьме», а с последним творилось что-то неладное, он ни с кем не разговаривал, а только твердил одно и то же: «Куда колокол делся?» Потом взял лопату и пошел к окраине в сторону развалившейся горы. Остановить Звонаря не смогли — он сердито отмахивался, и его оставили в покое.