Ветер донес с реки странный механический звук, похожий на рокот мотора. Подавшись вперед, Колька всмотрелся вдаль сквозь переплетение ветвей. К берегу приближалось судно странной конструкции, какие бывают у буксиров-толкачей: в отличие от обычного корабля нос его по форме был таким же тупым, как и корма. На синем фоне ярко выделялись белые буквы «Речной-9», а над ними — какие-то цифры, неразличимые издалека. Над бортом, густо облепленным черными резиновыми кругами, возвышалась выкрашенная в белый цвет кабина управления, внутри которой сквозь большие стекла Колька разглядел два мужских силуэта. Еще один человек стоял на палубе и смотрел в бинокль в сторону баржи, на которой столпились «артельные». Заметив направляющееся к ним судно, кудыкинцы прекратили работу по растаскиванию груза и стояли, ожидая, когда буксир причалит к берегу. Поравнявшись с баржей, судно сбавило скорость, совершило плавный разворот и через некоторое время вплотную примкнуло к корме сухогруза. Вскоре шум двигателя стих. «Артельные» исчезли из поля зрения Кольки: наверное, перебрались на палубу буксира, скрывшись за горой бревен — над ней была видна только кабина управления, уже опустевшая.
Колька разочарованно вздохнул: увидеть, что будет дальше, отсюда не удастся, а выйти из укрытия он не мог. Посмотрев вправо, туда, где кипела работа по восстановлению кургана, он заметил, что люди прекратили копать и стоят, глядя на баржу и только что примкнувший к ней буксир. Несколько человек отделились от общей массы и пошли вдоль берега, направляясь прямо к Кольке. Пришлось ужом скользнуть под бревно, на котором до этого они сидели вместе с Нюркой, и еще прикрыться сухими ветками. Тяжелые шаги проследовали совсем рядом. Спустя несколько минут издалека до Кольки донеслись мужские голоса, но как он ни вслушивался, слов было не разобрать. Только он подумал было, что встреча с прибывшими на буксире гостями пройдет мирно, как вдруг голоса стали громче, переросли в крики, послышались ругательства. Беседа перешла в ссору, но понять ее причин так и не удалось. Вскоре шум прекратился, но Колька продолжал лежать под бревном, не рискуя высунуть нос наружу: мысли о топоре, «заговоренном» ведьмой Двузубовой, не шли из головы. Время шло, громкие звуки его больше не тревожили, а звук плещущейся о берег воды убаюкивал, и Колька не заметил, как уснул.
А когда проснулся, в небе над рекой багровел закат.
Вокруг было безлюдно: ни на барже, ни там, где велись земляные работы, не происходило никакого движения. Тело не слушалось, будто приросло к поваленному дереву, под которым лежал Колька, и выкарабкаться из укрытия ему удалось с трудом. В животе урчало от голода, холод пробирал до костей. Сельские дома вдалеке приветливо подмигивали тускло освещенными окнами: хозяева снова зажгли свечи, а, значит, электричество так и не дали. Если Нюрка не соврала о том, что река отрезала село от внешнего мира, то дадут его еще не скоро. Кто-то должен отправиться в райцентр и сообщить о поломке, только, похоже, пока не нашлось желающих рискнуть переплыть реку, у которой не видно противоположного берега.
Поблизости послышалось шуршание, и почти сразу Колька почувствовал, как что-то живое обвивается вокруг его резинового сапога. Он энергично тряхнул ногой и топнул несколько раз, пытаясь раздавить невидимого гада, но не попал, лишь заметил, как нечто темное и длинное, похожее на змею, юркнуло под корень дерева. Это было странно, потому что змей в этих краях Колька никогда не видел, но что же еще это могло быть? Шуршание послышалось вновь, теперь сразу из нескольких мест: казалось, целое скопище змеевидных существ зашевелилось на песке в паре метров от него, но в сгустившихся сумерках ничего нельзя было разглядеть. Колька не стал дожидаться, когда таинственные твари атакуют его, и зашагал по берегу, направляясь к селу.
А когда из-за кустов вдруг вынырнул незнакомец, он чуть не умер от страха, решив, что кто-то из артельных по приказу старухи Двузубовой подкараулил его, чтобы отрубить руки. Но оказалось, что этот человек, с виду — парень лет двадцати, был вообще не из Кудыкино, а городской, чему Колька поначалу даже не поверил, потому что от того разило жареной рыбой, и так провонять ей можно было только в тереме Двузубовой. Парень и не отрицал, что побывал у старухи в гостях, однако утверждал, что рыбу эту не ел. Постепенно они разговорились, и Колька перестал бояться незнакомца, определив внутренним чутьем, что тот не представляет для него опасности. Выяснилось, что парень, назвавшийся Борисом, ничего не знает ни о наводнении, ни о земляных работах по восстановлению Кудыкиной горы, а это в последние дни были главные темы разговоров в селе.
Узнав, что новый знакомый собирается вернуться в терем, Колька сжалился над ним и решил позвать с собой к Звонарю. Говорить о том, что сам он находится в бегах и хочет еще до рассвета пойти искать пропавшего брата, не стал: усиливающийся голод не располагал к долгим беседам, да и не хотелось выкладывать свою беду человеку, появившемуся в его жизни всего полчаса назад.
Звонарь принял гостя неохотно и с подозрением, но этому обстоятельству Колька даже обрадовался: значит, разум постепенно возвращался к его соседу, который еще вчера, беспокоясь о пропаже колокола, походил на ребенка, потерявшего любимую игрушку.
Когда гость улегся спать, Колька поведал Звонарю о своих горестях: рассказал о пропаже младшего брата и о том, как Нюра спасла его от увечья, которое замыслила наслать на него старуха Двузубова, зато нахалка украла челюсть царь-щуки — сильный оберег и семейную реликвию. «Чтоб у ней руки отсохли, воровка поганая!» — пожелал дядя Юра, стукнув в сердцах кулаком по столу. Колька на это ничего не сказал, но подумал, что все-таки не держит зла на Нюрку: ведь его руки остались целы благодаря ей. «Если, конечно, она не наврала мне с три короба», — мелькнула у него неприятная мыслишка.
Звонарь накормил Кольку вареной картошкой и сладким репчатым луком, а потом постелил ему на своей кровати, сам же устроился на старой скрипучей раскладушке. Едва Колька провалился в сон, как его разбудил жуткий вой, донесшийся с улицы. Звонарь отправился в соседнюю комнату, откуда окна выходили на реку, а когда вернулся, проворчал что-то неразборчивое.
Колька проснулся задолго до рассвета. Быстро оделся, трясясь от холода. Хозяин похрапывал рядом на раскладушке, и он не стал его будить. Заглянул в комнату, где спал Борис, и удивился, увидев пустой диван и раскрытое настежь окно. «Куда это он отправился в такую рань?» — В недоумении Колька обошел диван и перегнулся через подоконник. На влажной земле отпечатались глубокие следы чьих-то сапог, и хотя рисунок подошвы был везде одинаковый, но Кольке бросилось в глаза, что следы были разного размера. По глубине отпечатков можно было предположить, что те принадлежали здоровенным мужикам либо эти мужики несли что-то тяжелое.
Колька прошел через кухню в прихожую, захватив из кастрюли на столе две вареные картофелины, натянул сапоги, надел куртку и бейсболку и вышел из дома. Обойдя вокруг, он дошел до окна, из которого только что выглядывал, по пути изучая следы. От этого места к задней стороне двора вела отчетливая цепочка глубоких отпечатков. Обрывалась она прямо у забора. Колька озадаченно почесал затылок: выходило, что гость покинул дом через окно, да еще не один, а в компании неизвестного. Может быть, не так уж прост этот Борис, как ему показалось?
Глава 8. «Близок локоть, а не укусишь!»
Борис не спешил вставать, наслаждаясь ощущениями безмятежности и уюта, нахлынувшими на него в момент пробуждения. Тиски безысходности, сдавливающие душу во сне, наконец-то ослабили хватку. Страх навсегда застрять в собственной иллюзии теперь казался нелепым. Бескрайняя река, которую не переплыть, потрясающее контрастом нищеты и изобилия село Кудыкино, изъясняющаяся загадками ведьма Двузубова и ее щедрая на обещания внучка Нюра — все это еще стояло перед глазами, но потускнело, всколыхнулось и расплылось, оказавшись за прозрачной, но незыблемой преградой, отделяющей сон от яви. Теперь это были просто картинки, сохранившиеся в его памяти.
Воспоминания постепенно отступили под натиском звуков, наполняющих окружающую реальность. За окнами бурлила жизнь большого города, а из глубины квартиры доносился негромкий монотонный шум, состоящий из шагов, скрипов, шуршания, вздохов. Несколько раз хлопнули дверцы шкафа. «Лера хозяйничает!» — понял Борис, мрачнея от того, что придется продолжать прерванный накануне неприятный разговор. Но тянуть время не было смысла: маловероятно, что его назойливая подруга покинет квартиру по собственной воле. Борис поднялся с дивана, аккуратно сложил скомканный плед, не спеша взбил подушки. Пригладил пятерней вздыбленные после сна вихры на голове. Прошелся по комнате, подбирая аргументы, способные убедить Леру в том, что они больше не пара. Когда он, решившись, вышел в коридор, из соседней спальни послышался удивленный девичий возглас: «Ничего не понимаю! Как такое возможно?!» Обращалась она точно не к нему, потому что еще не могла его видеть. Ее интонация озадачила Бориса: ни слез, ни истеричных ноток — лишь искреннее недоумение, граничащее с шоком. Интересно, что она там нашла? Он замер на пороге, глядя на подругу. Лера стояла рядом с не заправленной кроватью, доставая свои вещи из распахнутой спортивной сумки, стоящей на сбившемся одеяле, и разглядывала их так, словно опасалась, что на них может быть какая-нибудь зараза. Вид у девушки был растерянный и даже немного испуганный. Она иногда прикладывала руки к вискам и прикрывала глаза, будто страдала от головокружения или головной боли.
— Лера! — осторожно позвал Борис. Он не ожидал застать ее за сбором вещей и теперь боялся прервать этот процесс: вдруг Лера вновь переключится на выяснение отношений или предпримет новые попытки к примирению? Лучше бы сейчас ему не вмешиваться. Может быть, она ушла бы молча? Но, зная Леру, в такой исход событий Борис поверить не мог. Наверняка этот ее отстраненный вид и молчание — начало нового акта в спектакле, начавшемся еще вчера.