На кастрюле жалобно звякнула крышка. Звонарь обессиленно уронил голову на скрещенные руки и мечтательно пробормотал:
— Вот если б найти колокол… Нечисть колокольного звона не выносит. А только где ж его теперь найдешь, после наводнения-то? Я уж всю округу истоптал, а толку…
Прошло несколько минут, и Борис уже решил, что хозяин уснул, как тот вдруг поднял голову и, глядя на свои руки, сказал:
— Кто такой я, чтобы судить? Пока живет человек на свете, худой ли, добрый ли, все в нем в любой миг поменяться может. На то и жизнь дана… А я ее отнял. Теперь Костяная не остановится, пока все село не приберет!
— Костяная? — переспросил Борис.
— Река, — пояснил тот. — Однажды такое уже случалось. Давным-давно, когда меня еще на свете не было и даже старый звонарь еще не родился, появилась река, проложила русло вокруг Кудыкино, будто в плен взяла. Народу тогда здесь поболе проживало, и потому не сразу заметили, что люди стали исчезать. Поняли, что дело неладно, когда кости на берегу находить стали, особенно много их было по весне после паводка — так много, что хоронить негде стало: вокруг — река, а село будто на острове небольшом. Земля для посадок нужна была. В общем, все рос и рос погребальный курган, а люди в страхе ждали скорой смерти. Что странно, к реке той близко никто не подходил, и, хоть голодали, а рыбу не ловили, но люди все равно исчезали и кости на берегу появлялись. Всем селом молились богам, защиты просили, но те будто не слышали. Тогда жители решили отлить колокол, чтобы колокольным звоном внимание богов к себе обратить. Пособирали по домам медные тазы, а тогда еще медь не так ценилась, и у всех, почитай, медная посуда нашлась. Много набралось. Форму в земле выкопали, медь расплавили да отлили колокол. И до чего же он справный вышел! С древними рунами и символами по куполу, ровный да гладкий. Не знаю, как предкам удалось такое чудо сотворить, секрет давно утрачен. Подняли колокол на самую макушку погребального кургана, звонницу соорудили да на нее и повесили. Нашелся и человек, в колокольном звоне сведущий, — неизвестный странник в тот же день в село заявился и сказал, что может мастерству этому научить. И что ты думаешь? Едва колокол отзвонил, река мелеть начала, будто где-то плотину прорвало, да через пару дней обмелела так, что местами пересохла. Дно ее вязким болотом сделалось да камышом поросло. С тех пор спокойно стало в Кудыкино, люди больше не пропадали. И вот снова Костяная явилась. А колокола нет!
Предаваясь воспоминаниям, Звонарь говорил еще долго, рассказывая о своей жизни, о трудностях возделывания заболоченных полей и том, как учился мастерству колокольного звона, сокрушаясь, что так и не успел эту науку никому передать. Постепенно речь его становилась все более тягучей, паузы возникали все чаще, и, наконец, он совсем умолк, уткнувшись подбородком в поставленные друг на друга кулаки, упирающиеся в стол.
Слушая его, Борис все это время следил за солнечным диском за окном, медленно теряющим высоту. Нижний край его уже скрылся за крышами домов. Еще немного, и начнет смеркаться. Стараясь не разбудить хозяина, Борис выбрался из-за стола, бесшумно натянул сапоги, вышел из дома и, убедившись, что длинная извилистая улочка безлюдна, пустился в неоднократно пройденный им путь к реке, надеясь, что идет по нему в последний раз. Оказавшись на берегу, забрался в самую гущу покрытых молодыми листочками ветвей и устроился на выпирающих из земли корнях в ожидании Нюры.
Когда совсем стемнело, она бесшумно появилась перед ним, словно не шла, а летела по воздуху. Поверх платья на ее плечах болтался подбитый мехом короткий тулуп. Нюра протянула Борису темный шуршащий сверток, который оказался курткой с капюшоном, и Борис с трудом попал в рукава, трясясь от холода. Одержимый мыслями о скором возвращении домой, он не замечал, что замерзает. Неужели все получится? Катер — не баржа, быстро домчит их до города. Пусть даже эта река заколдованная, но где-то за Кудыкиной горой должно быть ответвление, соединяющееся с другой рекой — с той, по которой он приплыл сюда три дня назад. Правда, в темноте его можно не заметить… Борис решил, что, обогнув гору, выключит двигатель и постоит на якоре до рассвета. Со стороны села их будет уже не видно. «Все получится!» — убеждал он себя, прокручивая в голове детали предстоящего путешествия.
— Пора нам перебраться на баржу! — Нюра отвлекла его от раздумий. — А оттуда — в катер.
Прячась за кустами, они направились к помосту, с которого можно было спуститься на палубу сухогруза. Справа растянулась гирлянда тускло мерцающих во тьме огоньков: кудыкинцы зажгли в домах свечи. Терем ведьмы высился над ними новогодней елкой. Слева распростерся непроглядный мрак Костяной реки — свет звезд и луны странным образом растворялся в нем, не оставляя отблесков на чернильной поверхности, отчего река казалась пропастью. Пропастью, в которую они с Нюрой вот-вот упадут. Возникло предчувствие чего-то ужасного, неотвратимо приближающегося с каждым шагом. «Снова предвидение или просто нервы?» — гадал Борис, прислушиваясь к себе. Тревога все нарастала — дурной знак.
По скрипучему помосту они дошли до борта баржи, почти вплотную примыкавшего к уходящим в воду столбам, и перебраться на палубу не составило для Бориса особого труда. Обернувшись, он протянул руки к Нюре. Девушка доверчиво упала в его объятия, легкая, как перышко, накрыв его волной шелковистых волос. От внезапно нахлынувших угрызений совести Борису стало не по себе: как эта деревенская дурочка переживет его обман? Он попытался усыпить совесть, оправдывая себя тем, что Нюра вытребовала с него обещание, но легче ему не стало. Ведь у нее на всем белом свете была только бабка, одержимая нечистым духом, от которой она сейчас пыталась сбежать. Но, несмотря на острую жалость, Борис не собирался связывать с Нюрой свою жизнь. Он мечтал, что, как только вернется в город, первым делом встретится с Машей и признается ей в любви. Хорошо, что ее слова о переезде в Швецию прозвучали только в его сне.
Очертания катера проступали во тьме сразу за противоположным бортом баржи. До него было рукой подать. Несколько шагов по палубе, усыпанной слоем щепок и сосновой коры. Так просто было пересечь ее, но Бориса охватило волнение, будто он собирался пройти по мостику между мирами. Скоро Кудыкино исчезнет из его жизни, растворившись в ночи за спиной. Он оглянулся напоследок перед тем, как перемахнуть через борт и… замер.
Над бугристой границей круто подымающегося берега выросли человеческие силуэты. Их было шестеро, и они быстро спускались к реке. Был слышен скрип песка под их ногами. Двое везли перед собой тележки, груженные чем-то. Утром в таких тележках увозили с берега рыбу. Артельные!
Нюра тоже заметила мужчин: Борис почувствовал, как девушка нервно сдавила его руку. Отплытие откладывалось: они пригнулись, спрятавшись за бортом, и наблюдали из укрытия за действиями рыбаков. А эти действия все больше смахивали на преступление.
Видно было не очень хорошо, но достаточно для того, чтобы разглядеть шевеление груза, находящегося в тележках. А когда рыбаки опрокинули их, вывалив содержимое на песок, стало ясно, что грузом были связанные люди. Двое пленников с заведенными за спину руками извивались в ногах рыбаков и мычали что-то нечленораздельное. Их подхватили и понесли в сторону помоста, рядом с которым, укрывшись за бортом баржи, затаились Борис и Нюра. Борис прикинул: если рыбаки поднимутся и пройдут хотя бы до середины настила, то могут заметить их сверху. Перелезать в катер прямо сейчас тоже рискованно, особенно, если он не заведется с первого раза: тогда не только рухнет план побега, но и жизнь на этом может закончиться. В этот раз Лапоть, скорее всего, не удержится от соблазна пустить его на корм рыбам, как собирается сделать это с пленниками! Борис почувствовал, что покрылся гусиной кожей в ожидании разоблачения, и все ждал, когда над головой заскрипит, сотрясаясь под тяжелыми шагами, дощатый настил, но тот оставался неподвижен и безмолвен.
С берега донеслись звуки какой-то возни, но происходящее скрывалось за выступающей на сушу частью помоста. Послышались злобные выкрики и звуки борьбы. Не отдавая себе отчета, Борис высвободил руку из цепкого Нюриного захвата и, пригибаясь, перебежками направился вдоль борта ближе к берегу. За спиной раздалось встревоженное шипение девушки, пытающейся его остановить.
Страх быть обнаруженным куда-то исчез: он вдруг понял, что бежит по настилу помоста, и вскоре увидел дерущихся — руки и ноги мелькали в воздухе, вырываясь из темного кома, катающегося по берегу. Наверное, жертвам рыбаков удалось освободиться, и теперь они отчаянно боролись за жизнь. Тишину взорвал громкий рокот позади, и в следующую секунду Борис понял, что это треск заработавшего в катере мотора. На берег лег яркий луч желтого света: Нюра завела катер, включила прожектор и каким-то образом смогла развернуть его. Борис мысленно похвалил ее за сообразительность: теперь дерущихся можно было разглядеть. По светоотражающим полосам на одежде, вспыхнувшим серебристым блеском, Борис определил работников речной полиции. Остальные шестеро были в темных куртках, но он узнал рыбаков, пытавшихся избить его этим утром. Лапоть и Красавчик тоже были среди них.
Борис прошелся взглядом по освещенному участку земли и нашел то, что было нужно. В двух шагах от него валялся обломок крепкого на вид бревна длиной не меньше метра, оказавшийся довольно тяжелым. Главное — не промазать. Борис подхватил его, метнулся к дерущимся и, размахнувшись, хотел обрушить на голову, обтянутую черным платком с принтом из рыбьих скелетов, но, к своему ужасу, потерял равновесие и позорно завалился на спину. Над ним нависла чья-то фигура. Борис зажмурился в ожидании удара, но его не последовало. Оглядевшись, увидел, что полицейский подобрал его бревно и размахивает им, нанося сокрушительные удары по нападающим. От клубящейся на земле массы откатился в сторону какой-то человек и пополз к воде. По его лицу текли кровавые ручьи, застилая глаза: пострадавший не видел, что ползет к реке. Остановился, когда руки погрузились в воду, дернулся было, собираясь повернуть обратно, но не смог и вместо этого завалился на бок. Его голова скрылась под водой, затем вынырнула, зависла на мгновение и вновь скрылась. Борис не спешил ему на помощь, узнав в раненом человеке Лаптя, и вспомнил, как тот хвастался перед односельчанами новой задумкой о ловле угря на свежую кровь. «Надо полагать, у него это получится», — подумал Борис, отворачиваясь.