обруч. Белокурые волосы свободно ниспадали по спине до самых пят, а зрачки карих глаз на бледном, как у северян, лице горели ровным зеленым светом.
— День, Омо, — произнесла одетая таким же звенящим серебристым голосом, что и возвестившие ее появление колокольчики. — Рада тебя видеть. О, у нас новенькая. Здравствуй, молодая госпожа. Меня зовут Мириэра.
— Здравствуй, момбацу сама, — несмело проговорила Мизза, рассматривая ее широко распахнутыми глазами. — Я… — Она запнулась.
— Ее зовут Мизза, она из Граша, и она ничего не знает, — встрял Омо. — А ее кукла…
— Между прочим, Омо, она и сама может сказать, — голая девчонка подбоченилась. — А ты со мной не поздоровался, нахал. Раз в полгода заглядываешь, и даже «здрасьте» забываешь сказать! Ты как, уже перестал играть с куклами своей сестры?
— Умайя, — прозвенела Мириэра, — оденься. Ты смущаешь госпожу Миззу.
— Да? — девчонка удивленно посмотрела на куклу. — Ну, как скажешь… — Она окуталась дымкой и вдруг оказалась одетой в короткие трусы и майку. — Так лучше?
Умайя плавно опустилась на траву, сложила руки перед животом и низко поклонилась.
— Госпожа Мизза, — проговорила она, выпрямляясь. — Я рада приветствовать тебя в Ракуэне. Всегда хорошо, когда видишь здесь новые лица, особенно персон из новой страны. У нас еще никого не было из Граша, ты первая. Ничего не бойся. Здесь ты в безопасности и среди друзей. Никто и ничто не причинит тебе вреда.
— Спасибо, момбацу сама… — ошеломленная, Мизза запнулась. Она поняла, что забыла, как зовут куклу.
— Мириэра. Мое имя — Мириэра. Оно для тебя непривычно, так что не волнуйся, если не запомнишь сразу. Мой нынешний оператор — Умайя Сугой из Масарии, юноша рядом с тобой — мой предыдущий оператор, Омо Сирой из того же города. В Катонии, как и в Граше, принято называть людей по имени, так что зови их Умайя и Омо. Рада знакомству, госпожа Мизза. Прошу благосклонности.
— Между прочим, я тоже рада знакомству, и меня можно звать просто Ума, потому что Умайя — слишком длинно, — девчонка опустилась на траву рядом с куклой. — Но я не знала, что кто-то из Художниц сменил оператора.
— Я тоже, — кивнула Мириэра. — Еще на днях и речи о том не шло. Госпожа Мизза, а как зовут твою куклу?
— Бокува… — растерянно проговорила Мизза — и отпрянула, когда глаза Мириэры вдруг вспыхнули ярким пламенем.
— Бокува?! — радостно зазвенела кукла. — Неужели она проснулась и смогла подключиться? Госпожа Мизза, я так рада! Наконец-то мы ее нашли! О, мы так рады! Я оповещаю всех… но где же она? Почему ее здесь нет?
— Я здесь, Мириэра, — голос Бокува обрушился сверху словно ледяной водопад.
Кукла висела в сажени над ними, и небо над ней стремительно темнело, наливаясь угрожающим багровым мраком. В ее руках громко гудели желтые мечи, и таким же желтым пламенем горели глазницы.
— Я здесь, Мириэра, — повторила Бокува, и ее блуза затрепетала под налетевшим порывом ураганного ветра. — Приготовься умереть.
— Бокува! — растерянно прозвенела Мириэра. — Что ты говоришь? Когда ты пропала, мы долго тебя искали, но канал не устанавливался…
— Умри! — крикнула Бокува — и разъяренным коршуном рухнула вниз с клинками, нацеленными на Мириэру. Та не успела даже пошевелиться, когда огненные мечи вонзились в нее — и в тот же миг пространство вокруг Миззы взорвалось водоворотом ослепительных красок и какофонии пронзительных звуков. Ее закрутило и завертело во все стороны, и она завизжала, зажимая руки ушами и зажмуриваясь, чтобы спастись от взбесившегося мира.
И тут все кончилось.
Мизза осторожно приоткрыла глаза. Она висела посреди бесконечной во все стороны жемчужной серости без малейших признаков холмов, домов, деревьев и даже гор вдалеке. Вокруг царила абсолютная тишина, и девочка на мгновение испугалась, что совсем оглохла. Она испуганно кашлянула, и звук глухо отдался в окружающем воздухе. Нет, не оглохла. Она завертела головой. Бокува безжизненно висела чуть в стороне. Ее разноцветные глаза оставались открытыми, но совершенно безжизненными, бессмысленно вперившимися в никуда.
Мизза подплыла к ней и осторожно потрясла за плечо.
— Бокува! — позвала она. — Бокува, проснись! Ты меня слышишь?
Бокува не реагировала. Она все так же безжизненно смотрела в окружающее их ничто, и ее неподвижное лицо впервые стало похожим на лик деревянного идола.
— Бокува! — Мизза тихонько всхлипнула. — Ну зачем ты снова…
Серый мир вокруг мигнул — и погас окончательно.
Мизза открыла глаза. Она лежала у себя на кровати, прижимая куклу к груди, и Изумруд Фибулы Назины высоко в небе мерцал тем же зеленым светом, что и глаза куклы Мириэры.
18.07.858, земледень. Четыре Княжества, город Каменный Остров
Отсюда, с крыши склада, в зеленовато-желтой мгле прибора ночного видения детали разбирались плохо. Человеческие фигуры в темном переулке выглядели бесформенными силуэтами, а голоса в наушнике направленного микрофона казались искаженными и механическими, словно скверно синтезированные компьютером. Ну ничего. Заранее укрытые в переулке камеры дадут картинку, вполне пригодную для следственных действий. От завода несло острыми химическими запахами — похоже, директор знал, кому и сколько давать, чтобы они смотрели в другую сторону от изношенных фильтров. Павай пошевелился, устраиваясь поудобнее на жестком покрытии, чем заработал неодобрительный косой взгляд лежащего рядом оперативника. Да, все-таки возраст чем дальше, тем больше дает о себе знать, и проторчать несколько часов холодной ночью в засаде для него уже совсем не так просто, как раньше.
— Что-то я раньше тебя не видел, — проскрежетал в наушнике голос бандита. — Где Михай?
— Курит в прохладе, — буркнул изображающий из себя сутенера охранец. — Взяли период назад. Слышь, ты не по делу базаришь много. Берешь или нет?
— Старая она какая-то. И толстая, — в переулке на мгновение мелькнул свет фонаря. — Чё сами-то не пользуете? Клиенты нос воротят?
— Упрямая слишком. Дважды пыталась к ищейкам рвануть, во второй раз еле перехватили. Да какая старая, ты чё бухтишь, в натуре? Во, паспорт ее, видишь? Написано же — двадцать два.
— Вон, на стене тоже написано… Сколько хочешь?
— Двести.
— Да ты совсем шизанулся? Двести кусков за такую? Я ее и за сотню не толкну. Пятьдесят.
— Да ты ее за триста сдашь. Ладно, сто восемьдесят.
— Да за какие триста? Старая, жирная и строптивая. Семьдесят.
— А может, я за нее еще и доплатить должен? Да меня завалят, если я тебе ее даром отдам! Сто пятьдесят.
— Сто.
— Сто тридцать. Это последнее слово, я сказал. Не хочешь — ты не один в деле.
— Ладно, сто тридцать. По обычной схеме.
— Нет. Сказано же — бумагой. Прямо сейчас. Ты чё, не принес?
— …! Задрал. На, подавись.
— …смотри-ка, не кукла. Все, бери эту дырку, а я валю отсюда.
Оперативник грубо пихнул ногой скорчившуюся у его ног женскую фигуру, сел в машину и, не включая фар и габаритных огней, вырулил из переулка. Микрофон донес до Павая тихий женский стон.
— Ты, прошмандовка! На ноги встала, быстро. В машину! — скомандовал бандит. — Дернешься или пискнешь — морду попорчу. Авось до Граша заживет.
Женская фигурка покорно поднялась на ноги, неуклюже из-за скованных за спиной рук, и, шатаясь, поплелась к небольшому фургончику. Хлопнула дверь, затарахтел мотор, и фургон вырулил на дорогу.
— Здесь Та-3, веду объект, — прошелестело в наушниках.
— Первый — всем группам, — тихо откликнулся лежащий рядом с Паваем оперативник. — Работаем «карусель» по основному плану. Третий, держись на пределе дальности. Отбой.
Охранец поднялся, бесцеремонно сдернул с Павая наушник и, подхватив «пушку» микрофона, затрусил к миниатюрному вертолету слежения, уже начинавшему бесшумно раскручивать лопасти. Паваю он не сказал ни слова, чему тот нимало не огорчился. Он и так напросился в операцию балластом — просто чтобы лично убедиться в безопасности вздорной девчонки. Его дальнейшее участие в слежке не предполагалось. Вся операция вообще была задумана и проведена наперекор желанию Яны, настаивавшей, что сумеет самостоятельно просигналить о своем местоположении. Ох уж эта самоуверенная молодежь, которой море выпить — что чихнуть!
Самоуверенная?
Запись допроса сутенера он просмотрел на три раза, постоянно отматывая назад и пересматривая некоторые эпизоды. Ужас. Панический ужас — вот что читалось на лице ублюдка каждый раз, когда он осмеливался оторвать взгляд от пола. Катонийца буквально трясло от одного звука голоса Яны — самого обычного женского голоса, спокойного и без малейших следов угрожающих ноток. Как она сумела так сильно его запугать? Павай знал этот тип преступников — самоуверенные и дерзкие, они продолжали нагличать, даже давая показания, бравируя собственными жестокостью и безжалостностью. Чтобы сломать его до такой степени, не оставив на теле следов, даже опытному следователю пришлось бы изрядно поработать — с применением методов, о которых писать в газетах не принято. Пара часов тяжелой и неприятной работы, не меньше. Она же, не имея никакого опыта, управилась за… полчаса? тридцать минут? Или даже быстрее?
Криминалист, кряхтя, поднялся с крыши, отряхнулся и пошел к выходу на лестницу. ПНВ он отключил загодя, чтобы не поймать случайный луч света из приоткрытой двери, а потому в темноте дважды запинался о какой-то мусор. Спасибо, что дождь так и не собрался пойти, а то быть бы ему сейчас не только грязным и голодным, но еще и мокрым. Он сбежал на шесть пролетов вниз, кивнул сонному охраннику у входа и вышел на стоянку.
Его автомобиль стоял рядом со входом в здание. Свет от фонарей отражался от бокового стекла, и что в машине есть кто-то еще, он заметил, только когда опустился в водительское кресло. Темная фигура шевельнулась на сиденье рядом, и он замер, не успев выдернуть пистолет из-за отворота темной куртки, когда щелкнул выключатель верхнего света.
Графиня Циннана Подосиновик сладко потянулась и широко зевнула, деликатно прикрыв рот ладошкой.