— Давай.
Он взял кулек за кончик, вытряхнул содержимое на свою большую ладонь и в две минуты расправился с горкой ароматной лесной клубники. А я стоял рядом и глотал слюну. Что мне оставалось еще делать?
— Тебя-то как звать? — спросил он. — Вовкой, кажись? Ну, так я Гошка. Давай лапу. — Шумно выплевывая зеленые звездочки клубничных листков, он так пожал мою ладонь, что я сморщился от боли.
Пока с парохода сгружали почту, какие-то ящики, мешки и бочки, мы с Гошкой лежали на зеленом взгорке и смотрели, как через Ангару в город Балаганск, расположенный на другом берегу, двигался паром. Гошка жевал травинку и рассказывал, что гостил в Иркутске у старшего брата, архитектора, бывал и в цирке, и в театре, и на Иркутской ГЭС, и даже ездил на массовку к Байкалу, а теперь вот соскучился по своей деревне и раньше срока возвращается домой.
— Так один и едешь? — спросил я.
— А чего там! — Гошка перевернулся на спину и, раскинув сапоги, посмотрел в небо.
— Совсем один?
— Чудило ты огородное! А что, меня кто-нибудь съест или укусит?
Я незаметно скосил в сторону глаза и тихонько вздохнул.
Я был доволен, узнав, что Гошка живет рядом с поселком, куда едем и мы, и я страшно обрадовался, услышав, что Гошкин дед — известный на Ангаре лоцман, много раз проводивший суда через бешеные пороги, а отец работает шкипером на барже: «обеспечивает» переправу с Левого берега на Правый строительства гидроэлектростанции…
Я не знал точно, что делает лоцман и почему он так называется, но спрашивать у Гошки было неловко, к тому же из его слов можно было кое о чем догадаться.
— А знаешь, кто моя сестренка? Мошкодав. И тоже на стройке.
— Кто, кто? — не понял я.
— Ну, какой ты бестолковый! Мошку уничтожает. Знаешь, как мешает она строителям? Постой, наглотаешься ее, начешешься до крови, сам увидишь…
Резкий гудок парохода заставил меня подскочить с травы. Гошка продолжал лениво валяться на земле.
— Опоздаем ведь, отстанем! — взмолился я, дергая Гошку за ногу и страшно волнуясь.
— Не бойсь. Это у него не последний сигнал.
Медленно, не роняя своего мужского достоинства, Гошка поднялся, отряхнулся, огляделся и, придерживая меня за локоть — все во мне так и рвалось вперед! — неторопливо зашагал к причалу.
Все пассажиры были на пароходе, и матросы готовились убирать трап, когда мы с Гошкой явились на причал.
Пароход отвалил от стенки.
Река то казалась дикой и незаселенной по берегам, то удивляла обилием судов, барж, лодок.
Чаще всего наш пароход приставал к причалам, но там, где их не было, прямо на берег спускали длинный трап, и загорелые крепкие старухи и мужчины в кирзовых сапогах сходили на землю, поудобней пристраивали на плечах узлы и чемоданы и, не оглядываясь, уходили к деревням, а то и в глухую тайгу.
Впрочем, слезали немногие. Большинство пассажиров следовало до последней остановки, туда же, куда и мы с Гошкой, — на стройку.
Странное дело, я не спал ночь, но совсем не чувствовал себя разбитым. Гошка не давал ни минуты покоя, и мне даже некогда было предаться раздумьям.
Для Гошки не было запретов, и хотя черная надпись строго запрещала пассажирам третьего класса ходить по первому и второму, Гошка отважно водил меня по чистеньким, устланным коврами коридорам, бегал по всем салонам, верхней и нижней палубам, заглянул в медпункт, где помирала от тоски и безделья фельдшерица в белом халате.
Гошка везде поспевал: помог спустить на берег трап, снес вещи какой-то древней старушке, и матросы звали его по имени. Нас не выгоняли из красного уголка, предназначенного для команды, где мы, корчась на диване от смеха, листали «Крокодил».
С Гошкой было совсем не опасно, и я даже потрогал на носу парохода небольшой медный колокол (некогда церковный, но не главный, а подголосок, как объяснил Гошка) с выбитыми странными словами с твердыми знаками.
Гошка научил меня лежать на самом носу и наблюдать сквозь отверстие, по которому движется цепь с громадным якорем, как острый форштевень разворачивает тугую и быструю воду и она, прозрачная и ледяная, двумя крыльями расходится по носу парохода, клокочет, шуршит, обтекая корпус. От напора Ангары якорь вздрагивал и покачивался, борт звенел и стонал, цепи мелко дрожали…
Часами готов был смотреть я на это зрелище.
— Хватит! Разлегся, как тюлень! — проговорил Гошка и силой оторвал меня от этого невиданного зрелища и поволок в машинное отделение, где четко и оглушительно работала судовая машина и была сахарская жара.
Потом Гошка звучно похлопал по худому животу, потянулся, скривив позвоночник, лениво и сыто сощурился, зевнул в ладонь и кинул:
— Старика навестим, что ли? — Он кивнул куда-то вверх.
— Какого старика? — не понял я.
— Кого… Капитана, кого же еще. — И он полез по трапу к капитанскому мостику.
Нет, это уж было слишком. Меня точно болтами прикрутили к палубе.
— Шагай, — небрежно бросил Гошка, — он не ест детей.
И застучал сапогами, удаляясь.
Я ринулся следом.
— Крепче толкай дверь! — крикнул из рубки Гошка, который уже о чем-то беседовал с людьми в форме речников.
— Как дедуся? — спрашивал у него пожилой человек в сбитой на затылок мичманке. — Отводил свое. На печи, поди, лежит, кости греет?
— Ну да, — Гошка презрительно скривил губы, — еще одна проводка будет. Баржа для переправы нужна. Большого тоннажа.
— Ого! — воскликнул молодой у штурвала. — Через пороги?
— А то как же, — солидно, чуть нараспев ответил Гошка, — не посуху же, не по тайге!
— Ай да дед!: — Пожилой вытер лоб. — Я думал, угомонился. А может, сочиняешь все?
Похоже было, что Гошка чуть обиделся.
— Ну вот, стану я брехать! Сам от брата сбежал; домой еду, на катер хочу попасть, чтобы через пороги…
— Глядите, какой шустрый!.. — Молодой у штурвала не спускал глаз с реки. — Тоже в лоцмана метишь?
— Не знаю, — уклончиво ответил Гошка, — пока вырасту, много воды в Ангаре утекет.
— «Утечет» надо говорить, — сказал пожилой. — А в общем-то ты прав: поставят плотину, подымется вода, скроются на дне пороги, забудут, где они и были… Так что торопись, хоть кроху дедовского хлеба возьми на зуб…
— То-то и оно, — рассудительно сказал Гошка, — иначе б не сбежал от брата. Когда еще случится, чтобы через пороги…
Я ошеломленно слушал его. Так вот оно в чем дело! Гошка, оказывается, не очень точно объяснил мне в Малышевке причину бегства от брата…
Потом мы с Гошкой листали на штурманском столике толстенькую книгу — «Лоцманская карта реки Ангары», — и поцарапанный Гошкин палец показывал, где мы сейчас идем, все изгибы, пороги, шивера — каменистые перекаты и острова реки — и конечный пункт нашего рейса…
До чего же она странная и удивительная, единственная в своем роде река, эта Ангара! Вытекает она из Байкала, становится поздней зимой, причем лед нарастает со дна. Мчится она то очень быстро, возле Иркутска и в местах сужений, то более спокойно, среди лугов и равнин, на ней много шиверов — мелких каменистых перекатов, порогов и островов…
Ревел гудок, шлепали плицы, как вальки по мокрому белью, мелькали редкие деревни и пристани. В одном месте стояли полчаса, в другом — десять минут.
Пристань в Усть-Уде я запомнил по мошкаре: маленькие серенькие точечки толкались столбом в воздухе, липли к лицу, приставали к языку; стоило раскрыть рот, и я плевался и ругал их на чем свет стоит.
— Фффуу, проклятая мошкара! И сколько ее тут!
Гошка смеялся.
— Разве это мошка? Не видел ты настоящей мошки.
Мошкару, комаров и всякую летающую и жалящую тварь он да и все другие на пароходе называли одним коротким и презрительным словом — «мошка», с ударением на последнем слоге. Скоро так ее стал звать и я.
Вспомнив о Борисе и Марфе, я прискакал к ним в полутемный третий класс. По-моему, их не очень огорчало мое отсутствие, потому что они сразу отодвинулись друг от друга, как чужие, чуточку насупились и не очень дружелюбно поглядывали на меня. Но я не обижался на них, а даже посмеивался в душе. Что с них возьмешь, молодожены!
13
Я уже говорил о том, как Марфа всячески отговаривала брата от похода в ресторан. Мне же, говоря честно, страшно хотелось хоть раз побывать в настоящем ресторане. А то ведь даже издали не видел его, хотя много раз слыхал от разных людей, что они здорово провели время в ресторане.
В нашем городке были только столовые, буфеты и одно кафе.
Я в них заглядывал — ничего особенного. И вот здесь, на пароходе, на реке Ангаре, мне впервые довелось побывать в настоящем ресторане. И случилось это через час после моего возвращения из штурманской рубки. Должен заранее сказать: все случилось не совсем обычно.
Я всегда знал, что наш Борис — удивительно беспечный человек, мот и транжира, но я никогда не думал, что он такой хитрец! Послушайте, как он затащил Марфу в ресторан.
Я заметил, как он мельком глянул на часы и зевнул.
— Послушаем музыку, что ли? Наскучило здесь…
Марфа промолчала.
— Там и потанцевать можно под радиолу.
Что тут сделалось с Марфой! Глаза вспыхнули, щеки зарозовели.
— Где?
— Там, повыше. — Позевывая, Борис мотнул головой на потолок. — Там салон такой есть…
— Сходим? — попросила Марфа. Ох, видно, и хотелось же ей потанцевать!
А мне сразу стало скучно.
— Вовка останется внизу, вещи посторожит, — сказала Марфа.
— Да нет уж, пусть тоже идет.
Короче говоря, Борис попросил соседку по второй нижней полке присмотреть за вещами, Марфа мгновенно извлекла из сумочки зеркальце, оглядела себя, вытерла белым платочком под глазами, зачем-то помяла пальцами губы и сказала:
— Надо б платье сменить.
— Ничего, — сказал Борис, — и это сойдет.
— Неглаженое.
Борис больше не стал ее уговаривать; он сделал так, как и должен сделать настоящий мужчина.
— Нечего время терять, — сказал он и снова украдкой глянул на часики. — Пошли.