Он больше не терзал себя глубокомысленными рассуждениями. Вдруг все чувства и сомнения разом отступили на задний план. Он спокойно и хладнокровно уложил одежду и кое-какие мелочи в старый рюкзак. Чего ждать? Коли уж уходить, так немедля! Ведь все могло обернуться намного хуже. «Так и так я собирался весной уехать, меня тянуло прочь отсюда, я мечтал уйти, как уходил по реке на плотах в прошедшие вёсны. Так почему бы мне не сделать этого сейчас, посреди лета?»
Он запер двери. Ключ положил на обычное место. Прошелся по кузне. Тронул наковальню и отполированные руками поколений рычаги, которые управляли молотом.
На какой-то момент душу охватила жалость: вот так, в одночасье, бросить такие привычные рукам, такие знакомые инструменты — все до последней мелочи!
Ну да всего не унесешь! А две-три штуки погоды не сделают.
Он прислушался к застойному молчанию балок, кровли и рубленых стен. С улыбкой помянул ночную птицу и шум реки, который сопровождал его вплоть до самых тропинок, круто взбегающих по косогору над низиной. Взобравшись наверх, он обернулся, стараясь сквозь темноту разглядеть деревню и реку. На таком расстоянии рокота ее уже не слыхать. Она умолкла и теперь напоминала ему, что стала вечной могилой его жены.
«Уж не бегу ли я отсюда, как последний трус? Нет! Просто нет больше сил твердить и доказывать, что я ни в чем не виноват…»
Часть 2Возвращение
Вода неспешно опадала. К вечеру горы, стоявшие стеной вокруг низины, могли уже любоваться своим отражением лишь в лужах, там и тут разбросанных по лугам. Белые чайки шныряли, как и когда-то, над этими блестящими оконцами, стремительно кидаясь за рыбой, которую так далеко от реки занес паводок. Птичий хохот уже не казался издевкой над горемычными жителями Брудека. На дне низины ничто больше не напоминало о бывшей здесь когда-то деревне. Высоко наверху, на склоне горы, виднелись длинные порядки новых домов.
Люди понемногу забывали свою обиду на коварство реки, унаследованную от предков. И лишь река, как и прежде, разливалась и выходила из берегов по нескольку раз в год. Иногда угрожающе, другой раз лишь желая напомнить о себе и будто предостерегая: впереди еще годы и годы! Однажды низину опять затопило. Но все уже знали: реке позволено такое бесчинство в последний раз. Ниже по течению заканчивали строительство плотины.
Солнце закатилось, и горизонт после многодневных обложных дождей просветлел. Казалось, будто на небе полыхает пожар. Силуэты гор утратили четкость. Зубцы лесов исчезли в темной синеве, а из синевы выплывало сияние, цвета которого предвещали добрую погоду. Утихал рев машин и тракторов. С заливных лугов доносились крики коростеля. Легко порхающих мотыльков сменили тяжелые ночные бабочки и бесшумные летучие мыши. Ночь раздумчиво осыпала небосклон мириадами звезд.
Далеко в низине мерцал свет. Слабый. Всего лишь небольшой, едва желтеющий квадрат окна. Он бросался в глаза каждому, стоял ли тот возле своего дома, смотрел ли с балкона или шел по шоссе к ресторану, гордо именуемому «На смотровой площадке». Жители Брудека оставили свои старые жилища на дне глубокой низины, стиснутой объятиями извивающейся реки, и уже успели свыкнуться с тем, что ночью сюда сквозь темноту пробивается лишь нескончаемый печальный шум воды. Внизу, у реки, ждали теперь своей участи только два строения. Мельница да чуть выше по течению старая кузня. Именно оттуда исходил сейчас этот неожиданный свет, вызывая у людей беспокойство.
— Что скажете, мужики? С чего там вдруг быть свету? — встревоженно спросил человек с усиками, входя в современный зал нового ресторана, ничем не напоминающего прежнюю забегаловку в низине.
— Какой еще свет, чего плетешь, Трояк?
— Да в кузне будто лампу зажгли!
— Кому она может понадобиться, эта кузня, — недоверчиво протянул кто-то, и Трояк допустил, что ошибся. Чего не бывает? Может, обман зрения?
Он подсел к мужикам и, тоже заказав себе пива, встрял в разговор. Завсегдатаи с каждым днем все реже возвращались воспоминаниями к старым своим жилищам. Видимо, их расхолаживала и отрезвляла керамическая мозаика, украшавшая переднюю стенку зала, где были изображены дома и надворные постройки, бедность и убожество которых художник подчеркнул яркой декоративной стилизацией.
В зал вошел еще один и, не тая испуга и изумления, подтвердил, что, мол, да, свет в низине горит, и не иначе, как в кузне.
— Матлоха не такой человек, чтобы трепаться, да и зрение у него еще хоть куда! — решили мужики и бросились к широким окнам. Ладонями загораживая глаза, прижавшись к стеклу, они старались сквозь темноту разглядеть, что там творится…
Да, в самом деле, на дне низины желтела светлая точка. Огонек был словно втиснут в узкую рамку окна с выбитыми стеклами. С такого расстояния, конечно, не увидишь, но кому же не знакомо это покосившееся строение? Дождями и морозами обглоданные стены. Провалившаяся крыша. Никто не жил поблизости, и некому было закрепить первую оторвавшуюся когда-то тесину, чтобы ветрам неповадно было разбойничать в доме. Заброшенное, угрюмое место. Лишь шум реки, упрямо преодолевающей пороги. Кузня стоит на самом берегу.
— Может, ты на это нам что-нибудь скажешь, хозяюшка? — язвительно крикнул хромой мужик.
Буфетчица, женщина лет сорока, низко наклонилась над отполированной до блеска пивной стойкой. За ее руками, ополаскивающими пол-литровые кружки, и колышущейся в вырезе блузки грудью постоянно следило несколько пар мужских глаз. Женщина не подняла головы:
— А чего тут говорить!
— Да ведь это же твой родной дом, Яна, — насмешливо заметил кто-то.
Она согласно кивнула.
— Да, родилась в кузне, что правда, то правда. Только над чем же тут насмешничать? А сами-то уже забыли, откуда родом? Забыли про свои развалюхи там, внизу?
Те, кто постарше, сконфуженно потупили головы. Младших ее замечание рассмешило. «Как ни верти, а наше старичье как было, так и есть деревня деревней! Но корней своих стыдятся», — балагурили они с буфетчицей. Расплатились и ушли, оставив после себя пустые бутылки из-под тоника и содовой. Вскоре с улицы послышалось рычанье моторов, и машины, на которых они шоферили, уехали.
— Может, мы и есть деревня деревней, зато наша молодежь в большие аристократы выбилась! — прокомментировал кто-то из оставшихся.
— Как бы там, внизу, пожара не случилось, — дохромав до стола, подзуживал взъерошенный мужик, и Яна поглядела на него, будто говоря: «И чего это вас, Кришпин, больше всех разбирает!»
Она закончила мытье кружек и обтерла руки об фартук. Ее муж скинул клетчатый пиджак, повесил его на вешалку под рекламой кока-колы и «будвара»[4] и, аккуратно орудуя краном, принялся наполнять пивом пол-литровые кружки:
— Если бы кузня сгорела, не пришлось бы ее сносить! Опять же меньше работы!
Все молчали, никто ничего не добавил к его словам. Дело обстояло именно так. Оставленная деревня уже несколько лет зарастала крапивой и лебедой. Вот-вот превратятся в руины мельница и кузня. До них руки дошли в последнюю очередь. Они стояли уже пустые, брошенные, когда низину стали готовить под обширное водохранилище. Оно и к лучшему — когда взорвут две эти развалины, некому будет по ним слезы лить. Мельница и кузня, словно заклятые, разрушались сами по себе. Убогое зрелище! Каждый, кого нужда заставляла идти мимо, старался сделать крюк в обход.
Двери ресторана распахнулись, и в зал вошел высокий парень с рюкзаком на спине. Поздоровался и направился в угол, где стоял пустующий стол. Это было его постоянное место. Он сел и, сняв очки, принялся тщательно протирать запотевшие стекла.
— Твои ребята уже уехали…
— Здорово спешили… Знать, было куда!
— А я вот задержался, — сказал парень.
— Эй ты, наука, мимо кузни часом не проходил? — спросил кто-то, с подчеркнутым ехидством налегая на слово «наука».
Тот утвердительно кивнул головой. Он уже успел свыкнуться с насмешками кой-кого из местного старичья, и его ничуть не трогало, что лишь немногие принимали всерьез археологическое обследование дна будущего водохранилища.
— Кто-то зажег в кузне свет! — нетерпеливо сказал один из присутствующих. — Мы видали, что там горит лампа!
Молодой человек опять кивнул и, сняв очки, проверил стекла, держа их против люстры.
— Есть там кто? — спросил Кришпин.
— Ты не мог не заметить…
— Какой-то дедок, — равнодушно сказал археолог. Он надел очки и благодарной улыбкой встретил появление тарелки с супом, поставленной перед ним буфетчицей.
— Значит, ты с ним разговаривал?
Парень впился зубами в ломоть хлеба и отрицательно замотал головой. У него к этим мужикам тоже свое отношение. Не в первый раз строят насмешки над его работой. Сейчас он испытывал некое злорадство. Они выжидательно уставились на него, и теперь он может отыграться. Само собой, молодой археолог и не думал докладывать им о своем разговоре с тем, из кузни. Эта необычная встреча не выходила у него из головы. Весь долгий путь по узкой тропе сюда, наверх, в этот щедро освещенный ресторан в Новом Брудеке, парня не оставляла мысль о старике, оставшемся внизу. Парень ел и поеживался, ощущая на себе пристальные взгляды: «Ого, мои шансы у них здорово поднялись бы, наплети я им что-нибудь эдакое, сенсационное!»
— Как он хоть выглядит-то?
— Совсем старик, что ли?
— Должен быть старый! И росту большого, — подсказывал кто-то.
— Чего он хоть говорил?..
Археолог капризно пожал плечами и только тут заметил, что буфетчица, вот уже несколько месяцев присматривающая за его комнаткой под крышей, с великолепным видом на новую деревню и глубокую низину, стояла, боязливо потупившись, будто в страхе ждала именно тех слов, которые будут сейчас произнесены.
— Может, это твой отец, Яна! — крикнул хромой, допил свое пиво и, куражась, грохнул кружкой об стол.
Муж буфетчицы вздрогнул, не в силах скрыть испуга.