испокон века!»
Роза помогает Яне и Радиму в ресторане. Радим получил повышение. Он контролирует работу всего общественного питания в округе, сообщила ему Мария позже, и Амброж заметил, что Розино имя она произнесла запнувшись, хотя он давно объяснил ей, какую странную шутку сыграла судьба с Розой, полунищей батрачкой, замахнувшейся на добро своих хозяев. И про Яну он тоже частенько говорил с Марией. Он с нетерпением ожидал известий о дочери. За все эти годы Яна не проявила ни малейшего интереса к отцу. Амброж винил Радима. Одного поля ягода с теми, кто не слишком обременяет себя работой! Работник просвещения! Это он-то, официант! Был бы хоть стоящим мужиком, таким, которому можно доверить любое дело, который не побоится признаться, если чего-то не понимает или не умеет. Типы вроде Радима только вредят делу и людям своей трепотней. Слабак и показушник. Такие все только усложняют. А чуть что — в кусты! Вот и пришлось обратно в трактир возвращаться! Но пиво наливать он, видите ли, уже не желает, это ниже его достоинства! Привык к почету. Сейчас он снова на коне и опять дрожит от страха, как бы ему не припомнили тестя, врага того самого нового, что дает Радиму его легкий хлебушек…
Амброж после этой новости ходил мрачный. Мария рассказала ему и то, что он давно знал сам. Мельник сошел с ума и помер.
И опять Амброжа мучили думы, отчего спятил мельник. Сломался, поняв, что не вернутся больше времена, когда был славен мельников род и катались они как сыр в масле? А может, от угрызений совести?.. В конце концов Амброжу пришлось смириться с мыслью, что тайна сия ушла вместе с мельником. И это его право. «Но и у меня тоже есть право доказать самому себе, что я от своей реки не сбежал!»
Амброж еще раз взглянул на сову и подумал: «Вот кабы сова могла говорить! Уж она-то знает правду про все, что стряслось той ночью…»
Он махнул рукой и, словно извиняясь, улыбнулся растревоженной птице. «Впрочем, что ты можешь знать? Одному богу известно, какой ты по счету потомок той старой совы…»
Амброж спустился вниз и вышел на воздух. Вздохнул глубоко. Все, казалось, уже прошло, да вот увидал ночную птицу… Этой встречи он не предвидел.
Но вскоре вернулась решимость. «Я не за тем сюда приехал! Не вздыхать да вспоминать. К чему тогда были все эти долгие сборы и беготня в поисках необходимого инструмента?»
Он окинул взглядом кузню. «Будет нелегко, но раз я все-таки приехал, то должен сделать задуманное!»
Присмотрев подходящий куст, Амброж обрезал несколько веток. Соорудил подобие веника и внес в дом. Разгреб на кухне щепки, листья, бумагу. Открылся дощатый пол. Он хорошо помнил кухонные исхоженные половицы. Потопал ногой на том месте, где когда-то стоял шкаф. Удовлетворенно кивнул головой. Местечко вполне подходяще для спального мешка и одеяла.
С облегчением, будто после тяжелой работы, Амброж выбрался из дома, опустился на траву рядом со своим мешком и поднял лицо к небу. Небо было чистым, и закатное солнце медленно плыло к горам на горизонте. Самое время закурить. Амброж нащупал в кармане пачку, вытащил сигарету и, разминая, с усмешкой прикинул: «А что, если понадобится свернуть цигарку? Сумею? Если понадобится или сам захочу, наверное, сумею».
Он пускал дым, и колечки его легко волнились от едва заметного дыхания реки. В высоком небе носились ласточки. «Охотятся за мошкарой. Коли комарье да мошки вьются столбом, жди завтра хорошей погоды. Когда-то на это полагались, значит, и нынче можно надеяться. Прежде мы старались как можно лучше понять природу. Выйдешь утречком из дому, прислушаешься, вздохнешь поглубже и оглядишься, далеко ли видать. А сейчас включаешь телевизор и тебе объявляют, какая будет завтра погода. Держим в голове карту чуть не половины мира и ждем всяких там от самого моря наступающих фронтов да изменений давления. А что делается под самым носом, не больно замечаем! Хорошо, конечно, что человек теперь так много знает, но зачем же тогда удивляться самому себе? В нас всякого добра понамешано, и наверняка так всегда и будет, потому что человек — существо сложное… Знаний все больше, но разобраться в себе времени почти не остается…»
Со стороны леса через реку перелетел сарыч. Опустился на берегу. Амброж вспомнил свою сову под крышей кузни и, поспешно придавив сигарету, стал распаковывать рюкзак. Он выложил на землю хлеб и консервы, спиртовку, спальный мешок, свитер, что связала ему Мария, фланелевую рубаху и плащ. В самом низу нащупал связку больших гвоздей, железные скобы, пилу-ножовку и острый, недавно наточенный топор. Последним на свет появился каретный фонарь. Купить эту штуковину оказалось делом нелегким. Пришлось долго искать. Ада Бас, с которым он вместе работал на складе большого торгового дома, его друг-приятель еще с тех времен, когда Амброж только обвыкался на прокладке тоннеля под могучей плотиной, этот самый Ада был, кроме Марии, единственным человеком, посвященным в планы Амброжа. «Не дури! Не езди туда! Ты уже забыл, почему уехал? Вспомни, сколько времени прошло, пока ты не смирился, пока наконец не допер, что правда, бывает, не выходит наружу и через много годков! Но человек должен жить дальше, даже если его гложет обида за возведенную на него напраслину!» — так говорил ему Ада Бас, и Амброжу приходилось признавать, что он прав. Басу Амброж верил. Много горюшка хлебнули они вместе. Их подружила вода. «Ты говоришь о течениях?» — раздался его густой бас, когда Амброж как-то вечером рассказывал в общаге ребятам, как сплавляют по реке лес. Амброж оживился, кивнул головой и с любопытством взглянул на косматого мужика, а тот продолжал, будто бубнил молитву: «Ну а что ты скажешь насчет Сахарной головы?» Амброж ответил: «А за ней Щука!» Зубодер! Перинка! Моисеева скрижаль! Дедок! Они выкрикивали эти названия, словно хлопали козырными картами о столешницу, то Амброж, то Бас по очереди, проплыв таким образом долгие километры по знакомой реке и перечислив все коварные скалы и водовороты на ней. Эти опасные места имели свои имена и свои трагедии: «…об Головорез в щепки разбился плот, и один из плотогонов утонул… Виноват был солевозчик, тогда на плотах еще перевозили соль!..»
У Амброжа сверкали глаза: «Теперь-то я знаю, Ада Бас, где твоя переправа. Как раз перед ней выступали из воды две здоровенные каменюги — Кабан и Телята!»
Бас согласно кивнул, и Амброж припомнил: да, в тех местах ему приходилось вести свой плот вдоль левого берега, чтобы проскользнуть мимо опасной скалы.
Позже Амброж узнал, что Ада Бас был последним в династии паромщиков. Он не смог передать паром, унаследованный от дедов-прадедов, своему сыну. И по иронии судьбы сам приложил руку к строительству нового моста. Аде Басу отлично было известно: как только через реку перекинут железобетонную дугу, пробьет его час и он в последний раз поведет свой тяжелый паром к берегу.
Сначала Амброж озлился: «И ты вкалывал на этом мосту? Ведь он у тебя кусок хлеба отнял!» Но Бас только усмехнулся над святым гневом приятеля: «Ты сам подумай, пошевели-ка мозгами: так уж повелось на свете с давних времен, коли люди что-то меняют на лучшее, то про старое и думать не хотят! Со мной все в порядке, Амброж!»
И Амброжу пришлось согласиться. Но он хорошо помнил, как сильна бывает боль, как давит душу тоска, когда приходит печальный конец тому делу, что кормило целые поколения твоих предков.
Они вместе с Адой Басом переезжали со стройки на стройку, вместе вкалывали до седьмого пота на больших водных сооружениях, и Ада Бас гневно накидывался на всякого, кто пытался с ехидцей предсказать Амброжу его будущее: «Этот Амброж, работник, конечно, хороший, да только!..» — «Что только?» — «Ведь он сидел!» — «Не сидел, а был под следствием! И если б оказался виновным, упрятали бы за решетку по гроб жизни!»
Много утекло воды, пока люди в руководстве стройки сообразили, что Амброж не только хороший работник, но и порядочный человек. Что было, то было! К чему ворошить прошлое? Да и кто его знает, как оно было!.. Сейчас это уже значения не имеет!
Амброж получал награды, его премировали бесплатными путевками, он ездил отдыхать за границу, и в конце концов они с Адой построили себе по однокомнатной кооперативной квартире в городе по соседству, чтобы, уйдя на пенсию, иметь свой угол. На пенсию они вышли одновременно, но без дела сидели недолго. Им предложили работать на складе большого универмага. Двум мужчинам, которые долго бродили по свету, взрывали скалы и заливали бетон в фундамент плотины, возня с ящиками и товаром казалась не работой, а приятным и не таким уж нудным времяпрепровождением. Теперь они могли рассказать друг другу все, на что не было ни времени, ни сил в те годы, когда они валились после смены от усталости на деревянные нары, а позже — на мягкие кушетки всевозможных общежитий. Потом Амброж стал приходить к Аде с вырезками из газет, с репортажами о переменах, происходящих в его низине. Наконец-то люди взялись за ум! Иначе и быть не могло!.. Амброж и Ада Бас посмеивались над строящейся у Брудека плотиной. Она казалась им карликом рядом с теми великанами, которые они возводили…
Фотографии в журналах и передачи не лгали. Как радовался Амброж, когда подошел сегодня к плотине, перегородившей низину в самом узком месте! По обводному каналу еще свободно текла река. Он снова услышал слова Ады Баса: «Поезжай! Уж если решил так поступить — валяй! Может, что и получится…»
Амброж искал глазами какой-нибудь кусок железа, без которого ему не выполнить своего замысла. Их торговый дом мог предложить все, от булавок до щитовых домов, но поди найди простой ломик, который еще иногда называют фомкой. Ада Бас поначалу хохотал над незадачей, а потом убедил Амброжа: «Не потащишь же ты эту железяку в эдакую даль на своем горбу! Неужто не найдешь ничего подходящего в своей кузне?..»
Амброж тщетно облазил все углы. Вот ведь загвоздка. Просто зла не хватает… Главное сейчас — найти что-нибудь, чем можно орудовать как ломом. Все остальное не к спеху…
Он все еще играл сам с собой, со своими чувствами в какую-то странную игру. Как кошка с мышью. Старался держаться мужественно, чтобы, того гляди, не пустить слезу. «Глупости все это! Годится для кино и для романа: все рыдают от жалости к герою, который возвращается в родной дом… Я знал, что меня здесь ждет. И явился сюда не биться головой о стену или распускать нюни, а вкалывать до кровавых мозолей, иначе мог бы остаться в городе, беседовать с Марией либо трепаться со старичьем. Такими же пенсионерами, как я сам. Что такой-то помер, что жизнь промчалась, что молодые все делают не так и что погода нынче не такая, как в дни нашей молодости. Или сидеть и переливать из пустого в порожнее: что мы смогли и чего не смогли, с чем не справились и что у нас получилось здорово. Все равно никто честно не скажет, чего в нашей жизни было больше. Да, наверное, этой невозможно. Но моя жизнь пока еще не кончена!»