— Его привела сюда жадность! Не иначе! Развалит кузню, а бревна продаст подороже…
— Ну и нахалюга же!
— Бросьте, ведь это все-таки его собственность!
— Лучше бы ему исчезнуть отсюда, да поскорей!
— Да отцепитесь вы от него! Амброж ничего плохого не сделал!
— Не сде-е-е-лал?
— Нет! Мы все его хорошо знаем!
— Не строй из себя ангела, Кришпин, мы все тогда сдрейфили, полны штаны со страху наложили! А надо было тебя и впрямь пристрелить!..
— А может, это ты и стрелял? — ткнул Кришпин в Трояка пальцем.
— Дураки мы тогда были! Ни дать ни взять стадо баранов…
— Чтой-то ты вдруг… — с притворным испугом Кришпин оглядывал всех, ища поддержки своему справедливому негодованию.
— Амброж понимал, что с рекой надо как-то управиться!
— Все сейчас задним умом крепки…
— Это ты заставил нас тогда строиться внизу, у воды! А чем это кончилось?
— Такое уж было время!
— Выходит, один только Амброж понял это время!
— Понял и лег спать с моей женой? А потом она сбежала к нему, сука ученая!
— Спал не спал, это уж дело твое, Кришпин! Ты всегда только о себе думал!
Кришпина трясло от злости. Он подходил то к одному столику, то к другому и чуть ли не хватал мужиков за грудки, домогаясь согласия:
— Надо его оттуда выкурить! Забыли вы, что ли, как он над нами посмеялся, а сам взял да смылся?
Молодой археолог сидел за своим столом в сторонке и притворялся, будто его вовсе не интересует их громкий спор. Его коробило, что только немногие отважились поднять голос в защиту Амброжа и окоротить этого бывшего хозяина деревни. По всему видать — дрянь человечишко… Или те, остальные, на всю жизнь перепуганы неизвестно чем…
— Завтра начнем рушить мельницу! — крикнул кто-то, когда все уже двинулись к дверям, и словно поставил точку: — Утром видно будет! Чего зря языки чесать…
Яна смотрела им вслед, во тьму, и было ей тошно. Вот и сегодня у нее опять так и не хватило смелости вступиться за отца. Достаточно было только сказать, только напомнить им, что следствие против отца прикрыли! Она знала, что может ответить ей Кришпин. «Но хоть раз в жизни я сделала бы по-своему, как совесть велит!..»
Очкастый парень, единственная поддержка, отправился спать. Он явно избегал ее, отводил взгляд, как будто опасался, не совладав с собой, открыть ей что-то важное.
Яна лежала в постели, и ей снова мерещился столб дыма, который с вечера поднимался над кузней. Она вспомнила тепло, что согревало ее в детстве. Куски раскаленного железа в горне… Ритмичный стук молота и нескончаемый шум реки… И покрытое копотью лицо отца… «Река уже рассчиталась со мной, я больше ей ничего не должна. Она взяла у меня мать! Зато теперь, получается, вернула назад отца!»
Радим беспокойно ворочался во сне. Ей казалось, будто он без конца повторяет одно и то же. Те жестокие слова, что сказал, прежде чем уснуть.
— Завтра пойдем к нему! Он нас должен послушаться! Ты не знаешь людей! Каждый только и ждет, как бы сожрать другого!..
Яна возразила ему на это, что его страхи всегда были пустыми. А теперь в который уж раз со слезами повторяет себе: «Но хуже всего, что наш вечный ужас перед прошлым отца сейчас тоже кажется чепухой. Мы жестоко обошлись с ним. А чего ради? О чем мы так пеклись? Чего добились? Работали, чтобы поскорей купить машину! Новый дом, дачу! И ездить в отпуск по заграницам! Деньги, и только деньги! В этой вечной погоне за барахлом мы упустили время и не родили ребенка. Как же я позволила себе с такой легкостью забыть, что у меня есть отец? Мы от него отреклись, чтобы не испортить себе жизнь. А сейчас боимся, что придется содержать его. Я его дочь, и моя обязанность заботиться об отце! Про каждого, кого ни возьми, что-нибудь да болтают. Редко хорошее. А нам-то все плохое, что плели про отца, оказалось на руку!»
За окнами мириадами звезд сверкало небо. Ночные птицы охотились. Яна плакала тихо, боясь разбудить спящего мужа…
А под утро к чердачному окну кузни вернулась сова. Она осторожно искала знакомый вход. Замедлила полет, взмах крыльев стал спокойнее, и вдруг, охваченная паникой, вновь взмыла ввысь, испугавшись голого, еще теплого остова кирпичной трубы.
Амброж встал чуть свет. Все, что он делал потом в прохладе наступившего утра, было словно продолжением ночных раздумий и прикидок, будораживших душу, отягощавших сон. Ему не хватило всего одного дня. Из-за этого придется лезть в холодную воду, еще не прогретую солнцем. Тут же у порога он выпил горячего чая. Стоя. Даже не присаживаясь.
Нелегко будет соорудить плот из тех бревен, что покачиваются сейчас там, на отмели. Ночью его вдруг осенило: бревна такие толстые, что можно, пожалуй, обойтись без настила.
Над рекой плыли клочья тумана. Окрестности вырисовывались быстрее, чем вчера, открывая перед глазами всю низину.
Амброж скинул штаны и засучил рукава рубахи. Прихватил скобы, гвозди и топор и вошел в воду, взбудоражив тишину заливчика. К счастью, дно было песчаное и камни попадались редко. Его ступни увязали в песке, и песок казался Амброжу теплее, чем вода.
Амброж оттолкнул друг от друга две толстые балки, всадил между ними стропила и матицу и соединил вместе тремя досками, положенными во всю ширину будущего плота. Скобы вбил по диагонали, чтобы бревна не могли сдвинуться по продольной оси. Из оставшихся сложил на корме что-то вроде приступка. Подумав, сообразил, что необходимо утяжелить и носовую часть, чтобы она не задиралась над водой, когда он перейдет на корму. Соорудил уключину для кормила…
Амброж вылез из холодной воды, когда солнце, словно издеваясь над ним, только начало обогревать реку. Наверху жизнь шла своим чередом. Рычали в своей неумолчной спешке автомобили.
Он вошел в дом и принялся складывать вещи и одежду в мешок. Времени достаточно, но его настойчиво подгоняло что-то, чему он не находил названия и не мог противостоять. Чувствовал себя усталым. Хорошо бы присесть, передохнуть и порадоваться. Наконец свершилось то, о чем он долгие годы мечтал! Плот, конечно, не бог весть какой, но поплывет!
Амброжа опять выручил обрезок железной трубы. Не нашлось ничего подходящего, из чего можно вырубить руль с длинной рукоятью. Его взгляд машинально обшарил кухню. Подумав, он принялся поднимать высохшие исхоженные доски…
Снаружи неожиданно послышался близкий, все нарастающий громкий треск. Амброж выбежал на порог. Около мельницы царило оживление. Мотор грузовика стих. Мужские фигуры суетились вокруг выкрашенного в желтый цвет компрессора на двухколесной площадке. «Вовремя же я управился!» — подумал он.
Его вдруг стал раздражать скрип, сопровождавший каждую его попытку поднять эти тысячами шагов придавленные половицы. Он налегал на обрезок трубы всей тяжестью своего тела и осторожно раскачивал, чтоб не выломить из доски лишь часть. Острия глубоко вбитых кованых гвоздей не желали покидать гнезда. За долгие годы металл словно прикипел к дереву. Еще немного! Ну, совсем немножко! Весь мокрый от пота, Амброж упирался, давил. Наконец-то! Один конец освобожден! Победил. Окончательно освободить приподнявшуюся доску было уже легче. Амброж отбросил железную трубу, подхватил доску посередке и поволок из кухни в сени и на улицу, где уже вовсю светило солнце.
Зажмурившись, он сбросил доску в примятую, полегшую крапиву и, оглядевшись вокруг, увидал мужиков. Они стояли, наблюдая за ним удивленно и испытующе.
Амброж отвел глаза и обернулся на мельницу, потом на свое сооружение. Плот стоял нетронутый на том же месте. Мужики явно не собирались ему помогать.
— Мое почтеньице, Амброж! — произнес один из них, с усиками.
Амброж буркнул что-то в ответ и полез за сигаретой. Он медленно шарил в кармане в поисках спичек, словно давая мужикам форы…
— От тебя такого вполне можно ожидать… — насмешливо пропел Кришпин. Его Амброж узнал сразу.
— Чего от меня можно ожидать?
— Говорят, преступник всегда возвращается на место преступления, — уточнил Кришпин.
Амброж закурил и твердо взглянул ему в глаза. В них металось беспокойство…
— Так ведь он приехал не за чужим, а за своим, — сказал тот, с усиками, и Амброж согласно кивнул головой. Трояка он тоже узнал сразу.
— Опять смываешься?
— Я никогда не смывался, — тихо, скорее для себя, проговорил Амброж.
— Ты мог бы и раньше возвратиться! Я тебя уже простил, — заявил Кришпин. Он суетливо раскачивался, навалясь на палку.
И только сейчас в глазах Амброжа блеснула ярость. Его вывел из себя издевательски добренький, вроде бы великодушный тон этого типа. Кришпин всегда был ничтожеством! Умело липнул ко всему, на чем мог нажить капиталец. И сейчас глазки у него поблескивают, как у рыбы…
— Мне твое прощение ни к чему! — крикнул Амброж и, схватив топор, сделал вид, будто ищет у доски сторону без сучков, чтобы расколоть поровнее.
— И всегда-то ты был хитрованом, Амброж!
Не похоже, что Трояк заодно с Кришпином.
— Каждый судит по-своему и по себе, — ответил Амброж.
— Да ладно, бросьте вы! — примирительно сказал Трояк.
— Того гляди, наше старичье в кулачки пойдет, — захохотал паренек, которого Амброж и знать-то не мог.
— А зачем? Все уже и без того ясно! Что скажешь, Кришпин?
— Это как же? — не понял Кришпин. Он нервно колупал палкой в траве.
— Очень даже хорошо знаешь — как, — отрезал Амброж и крепко сжал топор, будто опасаясь, что он вырвется из его рук.
У него вдруг перехватило дыхание. Грудь вздымалась и опускалась, он с трудом проглотил застрявший в горле комок, стараясь преодолеть приступ бессильного бешенства.
— Нынче ты уже можешь все рассказать, сознаться, как тогда дело было, — примирительно выводил на высокой ноте Кришпин.
— При чем тут «нынче»? Сколько бы времени ни прошло, мне признаваться не в чем, — с сердцем отрезал Амброж, прикидывая, куда бы положить пилу. — И, может статься, именно тебе, сенатор, это куда как хорошо известно! Зачем мне было идти против новых порядков?! Мне-то они как раз были кстати, эти перемены. Я им радовался! Только не орал об этом громко… Ну, поговорили, и хватит, вы меня задерживаете! И себя вроде бы тоже… — Он с сердцем ткнул рукой в сторону мельницы.