твереньках, было еще ничего. А когда стал ползти, возникла неожиданная проблема – сползают штаны. Стали слишком свободными. Вес от прогулок сбросился. А в таком положении делать дырку новую в ремне неудобно. Эх, поползу уже как получится, авось штаны не убегут.
Через узкое место прополз без проблем. Видимо, переоценил узость лаза. А последние пять метров пошли как по маслу.
Вылез, оглядел себя – да, я и раньше грязноватым был, а сейчас вообще. Потратил на лицо немного воды, а на одежду немного Силы, чуть облагообразив себя. А штаны-то болтаются. Нашел в кармане жилета медный гвоздь и пробил им дырку.
Вынул из-под панамы «защиту головы» и вернул вещи в ранец. И двинулся в путь. Ноги тащили меня с трудом, но тащили. А куда ж им деваться?
Тут вспомнился один древний полководец, который обратился к самому себе в бою: «Скелет, ты дрожишь? Ты б задрожал еще больше, узнав, куда я сейчас тебя поведу!»
Мой скелет тоже дрожал. Правда, скорее от усталости. А долгонько длится эта пещера! Все никак не кончится. Что же мне еще…
…дадут увидеть?
Овражек мне дали увидеть. С моей стороны овражка – полоса мелкого кустарника. Дальше за ней – ржаное поле и лес.
А вот с противоположной стороны проходит проезжая дорога. И над ней вдали столб пыли. Но кто едет – не разберешь. Полез в ранец и достал пострадавший прицел. Идет колонна смешанного состава. Впереди явно офицер на коне, затем человек десять пеших и трое-четверо конных, замыкает все подвода. Пусть теперь подойдут ближе и разгляжу.
И разглядел. Четверо конных, считая офицера плюс один на подводе – эти в формах. Формы похожи на современную, только ткань однотонная, без камуфляжной расцветки. На головах фуражки, но с черными козырьками. На брюках – лампасы. А это сейчас не принято. Вооружены трехлинейками и шашками. У офицера деревянная кобура вроде маузеровской на боку. Ей-ей, опять все та же Междоусобная война! А вот пешие – это явно пленные. Одеты разномастно, половина босых, а у тех, чья обувь сохранилась, она такая, что на нее смотреть тошно. Оттого и сохранилась. У троих повязки на голове и руках. Вид изможденный. Руки связаны за спиной. На подводе лежат двое, судя по повязкам – тяжело раненные. Понятно – пленных взяли, до нитки обобрали, а теперь начальству ведут показывать дела рук своих.
Офицер что-то скомандовал (ветер дует от меня и сносит слова), конные спешились и, подталкивая прикладами, погнали пленных к оврагу. Нашли место для привала – если кто из пленных смыться попытается, то погоня и на меня наткнется. Но нет – их строят гуськом, буквально впритык друг к другу: спина одного к груди следующего. Для чего?
Офицер командует что-то типа «Давай!». Рыжебородый солдат вскидывает винтовку, подходит к концу строя и стреляет в спину последнего. Семеро падают. Оставшиеся трое дергаются в стороны. Их добивают шашками. Потом двое подходят к подводе. Как мешки, сбрасывают с нее лежачих и добивают их.
Затем трупы отправляются в овражек. Уменьшившаяся колонна бодро трогается в обратный путь. На траве валяется оброненный бинт, сиротливо так белеет.
Что я ощущаю – не передать. Сродни тому нордлингу, что сходил за вином в Каскелен. Я кое-что читал про Междоусобную войну и знаю, что там друг к другу относились без жалости. Пленному могло повезти только в случае, если его, дав для порядка в зубы, победители ставили в свой строй воевать против вчерашних друзей. Если его завтра брали в плен бывшие свои, то было немногим лучше. Но одно дело – читать, другое дело воочию увидеть это!
Пока я приходил в себя, на дороге опять поднялась столбом пыль. Глянул в прицел – эти же! Ведут очередную партию!
Я опять должен смотреть на это – я, который здесь во плоти?!
Ничего, подходите поближе. Вы меня не видите и обо мне не знаете. Карабин самозарядный, так что пара безответных выстрелов у меня есть точно. А может, и больше. Жаль, что прицел поломан. Заменил в карабине магазин на магазин с обыкновенными патронами. Вот они подъехали туда же. Значит, первая пуля – офицеру. До него метров двадцать, промахнуться трудно. А там будет видно. Их всего пятеро и нападения они не ожидают. Может, и кто-то из пленных веревку развяжет и в бой вступит. Где-то неподалеку есть еще эти, раз так быстро привели вторую партию пленных. Но если выстрелов будет чуть больше, то те, близкорасположенные, могут подумать, что пленные бежать бросились, и их теперь неэкономно расстреливают.
Офицер командует. Навожу ему в грудь и нажимаю спуск. Щелчок! Выстрела нет. Передернул затвор, еще щелчок, опять осечка. Да что это такое! Третий раз – третья осечка.
А у расстрельной команды все в порядке. Выстрел повалил восьмерых, а двух оставшихся зарубил офицер. Помахать клинком ему захотелось. Лежавшего в телеге тяжелораненого добили прикладом. Начали сбрасывать в овраг. Я вновь поймал на мушку туловище офицера, нажал на спуск…
Я снова в пещере. Карабин у меня в руке, на полу валяются два выброшенных мною осекшихся патрона. Поднимаю их – на капсюлях нет следа удара бойка. Т-т-твою дивиз-з-зию!!!
Чтоб удостовериться окончательно, я попытался выстрелить осекшимся патроном. Плевать на осторожность и осмотрительность! Как я и ожидал, сработал он безукоризненно. Тут я сел и предался размышлениям.
«Тебя не оставят» – так сказал Исмаил. И не оставили. Не подстрелил я там никого, не испортил будущего своим грубым вмешательством, и коль мой предок был там в расстрельной команде (чего совсем исключать нельзя), то и я никуда не делся. Он родил сына, а тот его внука, а далее родился тот, кто пережил Перенос. Правда, ежели его расстреляли, то тоже ничего не изменилось. Все осталось так, как было, только отчего мне так паршиво на душе? И отчего так бьется сердце – от удовлетворенности ходом исторического процесса или от горького бессилия?
От него самого. Лекарство пить не стал. По причине: «если нас посадит в лужу – сам же вытащит наружу». Встал и пошел. Ноги еще держат, пить-есть не хочется, значит, вперед! Навстречу тому, что ждет впереди! Что там впереди – Каскелен? Нижний план бытия? Все равно! Все равно там будем – не в Каскелене, так в плане, у демонов в лапах!
Так и шел, не то час, не то год, пока не свалился от усталости. И в усталости была паутина. И странная какая-то паутина. Я словно висел в ней, но не прилипнув, а как будто левитируя в ее окружении. Не знаю, как даже это точно описать. И нити паутины – это были не сплошные нити, а как бы висящие в воздухе многочисленные буквы V, как бы цеплявшиеся друг за друга. И чувствовалось какое-то биение жизни в них. Коснешься их рукой – тебя как будто электрическим током ударяет и перед глазами возникает картинка – рисунок например. Протянул руку дальше и коснулся другого звена паутины – видишь замок, сильно разрушенный временем, но все еще мощный, на берегу озера. Другого звена коснешься – появляются тексты, и иногда на знакомом языке, но чаще на незнакомом. Снова протянул руку вправо, коснулся и увидел нечто вроде фильмы. Трое молодых людей, хорошо поддатые, подошли к памятнику, изображающему связанного юного солдата, и пытаются памятник освободить. Шестиметровую фигуру опутывали железные веревки в руку толщиной – и эти путы они вручную разогнуть хотели!
От смеха я как-то откинулся назад и выпал из этой не то сети, не то паутины. И опять я в пещере, и опять идти надо. Об этой диковинной сети ничего сказать не могу – нет у меня таких слов, чтобы отобразить безграничное удивление от нее. И что это такое – тоже непонятно.
Глоток воды, собрался и пошел снова.
Шел, пока ноги не стали заплетаться, после чего стащил ранец, пристроил его под голову, поставил сторожки и лег. Сон был приятный. Видел я дочку, играющую с кроликом на полу. Зверек бегает за мячиком, дочка за ними обоими, Потом кролик устал и лег у кресла отдохнуть. Разбросал задние лапы и хотел подремать. Но не тут-то было – дочка подошла, села рядом и стала его гладить. Ну дочкин зверь был вовсе не против. Поэтому, когда она убирала руку, то он снова подсовывал голову под ее руку, как бы говоря – продолжай, пожалуйста, продолжай.
Потом они вдвоем бегут на кухню к маме, чтоб получить нечто вкусное. И дочка яблоко съедает, и ушастому достается кусочек яблока. Дальше игра продолжается. Анюта подносит к носу Масика лист бумаги. Зверь вцепляется в него зубами и отрывает полоску бумаги. Лист снова ему подсунут. И так, пока лист не переведен на полоски. Потом папа будет ругаться, потому что он на нем нечто нужное написал. А они оба результатом довольны.
Я проснулся. Лицо было мокрым. Достал из ранца последний чистый платок и вытерся. Щетина – это уже не щетина, а борода, но истреблять ее буду уже после всего.
Отдал дань природе, сжевал пару галет, запил водой. Все, встаю и иду.
Вспомнил кролика во сне. Улыбнулся. Еще вспомнил, как Алина, когда кролик вес набирать начал, говорила ему, что если он будет так обжираться, то скоро будет сам на свое жабо наступать. Но кролик не внял доводам разума, а внял доводам желудка. Иду. Дошел до поворота влево, и там в лицо ударил ветер.
Не сильный поток воздуха, а именно ветер. Ибо был я не в каменном лабиринте, а под темнеющим на закате небом. Одет я был не в свое, а только в рубашку белого цвета с одной синей полосой. И стоял я, глядя на подплывающую тучу, и ожидал молнии из нее. Страстно, всем сердцем, как ожидают юноши женской любви. Раскат грома потряс склоны Тирген-Улы. Казалось, раскололись и небо, и гора. Я шагнул к обрыву и раскинул руки навстречу молнии. Останусь ли я живым после нее – неважно, она должна пройти сквозь меня, ударить в меня, я должен вспыхнуть от нее!
И молния пришла. И я растворился в Свете. И Свет стал мной, и я стал Светом. И, полный Света, я шагнул вперед.
…Передо мной был пустой круглый пещерный зал. А посредине его, возле сталагмита, висел в воздухе диск портала.
Я был в своем теле, в своей одежде, при своем оружии. Сдвинул панаму набекрень, пробежался по снаряжению и оружию, отхлебнул глоток воды (а ее уже немного) и сделал шаг к порталу. Подойдя ближе, я не стал спешить в него, а при помощи заклинания решил заглянуть сквозь него. Есть такое заклинание, и не слишком расходное. В смысле Силы.