1
Возле Лейк-Уэрта Отто вырулил на девяносто пятое шоссе, и мы двинулись на север. Я сказал, что буду пока штурманом, за руль сяду лишь ночью, под утро, но сначала, когда движение станет потише, Отто придется объяснить мне, как управлять этой махиной. Я спросил также и про специальное разрешение на вождение машины с прицепом. Отто сказал, что мне такую лицензию они не выправили. Эти лицензии стоят так дорого, что Тимо раскошелился лишь на одну, надеясь, что у меня права и не спросят. Это мне не понравилось. По словам Отто, исполнять штурманские обязанности мне будет несложно: все указано в атласе. Отто достал из карманчика на двери водителя атлас автомобильных дорог и дал его мне. Я открыл карту «Флорида», на ней шариковой ручкой был прочерчен наш рейд. Отто сказал, что мы поедем по девяносто пятому шоссе до Филадельфии, примерно тысячу миль, там свернем на девятое и восемьдесят первое; если запомню эти пересечения и мы свернем с них на правильную дорогу, будем в Канаде через несколько дней. Путь был прочерчен в атласе на картах всех штатов, через которые нам предстояло проехать: маршрут посоветовали парням те люди в Майами, у которых взяли напрокат автопоезд.
Я изучал карту. Спросил: почему бы нам не махнуть по девяносто пятому мимо Филадельфии до Нью-Йорка, а оттуда прямо на Монреаль? Отто сказал, что когда-нибудь я это еще пойму. Но мне хотелось знать теперь, Отто сказал, что с таким грузом разумнее пересекать границу через небольшой пункт, где таможенные формальности не займут много времени, очереди автопоездов покороче и нас не заподозрят в том, будто мы хотим переехать в Канаду на постоянное жительство, особенно меня, путешествующего с финским паспортом, в котором лишь туристская виза на въезд в США. Отто и Тимо не хотели, чтобы у меня возникли неприятности на границе, откуда людей, заподозренных в незаконном въезде в страну, часто отправляли обратно. Я удивился, почему на небольшом пограничном пункте подозрительного типа легче пропустят в страну. Отто утверждал, что это происходит оттого, что там чиновники менее компетентные, все компетентные стремятся на большие пункты поближе к крупным городам, поскольку там жизнь более оживленная и доходная.
Отто спросил, когда Кайсу пора рожать. Я сказал: в середине июля. По мнению Отто, лето во Флориде было не самым подходящим для беременности и родов. Я сказал, что обдумываю, не отослать ли Кайсу в конце июня в Финляндию, поскольку ей-то ничего не препятствует вернуться на родину, ей ведь не надо опасаться чиновников, ей было бы удобнее находиться дома, среди своих, да и в больнице, где все говорят по-фински. Я сказал также, что пока не обсуждал это с Кайсу, чтобы она не начала раньше времени волноваться из-за предстоящей разлуки и тревожиться о том, как будет идти тут моя холостяцкая жизнь.
Отто сказал, что жизнь финских женщин и мужчин — это сплошная разлука с тех пор, как финны начали уезжать в Америку[57], семейные мужчины уезжали без семей на заработки, а жены и дети сидели дома, в Финляндии, ожидая те выковырянные финкой из скал глыбы золота, которые отец семейства должен был прислать из Америки. Отто не сомневался, что этих золотых глыб было мало. Я сказал, что и у нас никогда их не видели, дед порой присылал сырые кофейные зерна, которые мать с отцом жарили на специальной сковороде с мешалкой, отец иногда вспоминал деда, но редко по-доброму: для уроженца Южной Похьянмаа отъезд в Америку частенько становился и разводом; поскольку официально разводиться не хотели из-за пересудов в деревне, многие мужья и жены договаривались между собой, в своих четырех стенах, что одному из пих надо уехать, и чаще всего уезжал хозяин.
2
Отто рассказывал, что здесь эти мужчины находили себе новых жен, хотя и не были разведены в Старом Свете; до войны никто здесь не проверял ни эти прежние браки, ни разводы. Достаточно было, если мужчина, идя под венец, говорил, что у него нет обвенчанной с ним жены, и церемонию вершил какой-нибудь мировой судья или городской прокурор, не имевший ни малейшего желания запрашивать из какой-то непонятной страны в Старом Свете официальную справку. Здесь достаточно было слова мужчины. Однако в конце двадцатых годов жертвам катастрофы, произошедшей на золотом прииске в Тимминсе в Канаде, назначили выплатить компенсацию, и когда владельцы прииска стали выяснять, кому положена компенсация, оказалось, что у многих из погибших при катастрофе финнов имелись, кроме жены и детей в Тимминсе, и в Финляндии дети и венчанная жена, развод с которой никогда оформлен не был. Поэтому в Онтарио и по всей Америке распространилось представление, будто финн может иметь несколько жен, как мусульманин, и такое представление сильно ухудшило здесь репутацию финнов, объяснял Отто. Он сказал, что читал об этом в издающейся канадскими финнами газете, которую приехавшие из Канады люди выписывали на ту кооперативную ферму в Джорджии, где Отто провел свою юность. В этой газете просили финнов навести в семейных делах порядок по закону, чтобы не подрывать репутацию всех соотечественников на этом материке, ибо до тех пор к финнам повсюду очень хорошо относились, благодаря их трудолюбию, усердию и чистоплотности.
Я рассказал, что наш дед ушел из дома, хлопнув дверью, в двадцатых годах, да так и не вернулся, а теперь покоится в земле Канады. В кабине машины шум мотора был таким сильным, что, разговаривая, приходилось кричать; мое сиденье, не имевшее пружин, встряхивало на малейших выбоинах и бугорках, и я вынужден был держаться обеими руками, чтобы не упасть и чтобы почки уже в самом начале пути не оторвались от позвоночника. Здешние дороги казались гладкими, как столешница, пока я ездил по ним в легковой машине, да и тут, в грузовике, если сидеть в водительском кресле, все было терпимо, но на жестком сиденье помощника ощущалась малейшая неровность. После Уэст-Палм-Бич мы свернули на платную дорогу «Флорида Тернпайк»; что означает ее название, я не мог понять, а спрашивать у Отто не хотелось. По этой дороге мы доехали до Форт-Пирса и оттуда поднялись вновь на девяносто пятое шоссе. Отто заплатил за проезд по дороге девушке в будке на развязке, сказал что-то о ее глазах и красоте, девушка засмеялась и заметила, что Отто и сам неплохо выглядит. Поехали по девяносто пятому через лес, где было полно длиннохвойных южных сосен и много диких пальм, земля была ровной, и в лесу бродили стадами большерогие животные. Отто утверждал, будто во Флориде скотоводческие фермы столь велики, что приходится пасти скот с помощью вертолетов. Я сказал ему, чтобы не врал. В лесу часто встречались большие черные участки выгоревшего кустарника, а также доски с объявлениями, запрещавшими вход на частные территории под угрозой быть пристреленным на месте.
Вскоре стало темнеть, и было видно лишь то, что высвечивали фары машины на четырехрядной скоростной магистрали, да еще огни городов — ровными светящимися цепочками справа на побережье.
Отто объяснял мне, как управлять автопоездом и какие особенности его «поведения» были замечены еще в Майами и в пути между Майами и Лейк-Уэртом. Я намеревался пересесть за руль сразу же, как только движение стихнет или если Отто устанет. Отто сказал, что еще ведет с удовольствием, поскольку другие на шоссе относятся к такому большому автопоезду с почтением, держат дистанцию и уступают дорогу при обгонах. Отто выжимал большую скорость. Он сказал, что хочет поскорее покинуть Флориду и ощущает уже знакомые с детства запахи Джорджии, и если бы мы не спешили теперь на север, он показал бы мне Маккиннон и ту финскую кооперативную ферму, где он провел детство, поскольку о детстве у него сохранились лишь теплые и светлые воспоминания, помогающие ему терпеть эту взрослую жизнь. Я спросил, где находится Маккиннон, и смотрел на карту, когда Отто объяснял, что он расположен южнее Джесупа, милях в двадцати. Городок этот раньше все называли Финнтауном, но позднее его почему-то переименовали в Маккиннон, Отто предполагал, что какой-то Маккиннон был сенатором от штата Джорджия и решил таким способом увековечить себя на карте родного штата. Отто сказал, что леса кооперативной фермы были проданы еще в пятидесятых годах лесокомпании. Сам он в конце сороковых, после смерти родителей, совсем переселился из Джорджии, но всегда тосковал по тем местам. Мне не верилось, что кооперативная ферма подходит характеру финна, который всегда завидует соседу. Отто утверждал обратное.
Отто рассказывал, что его отец приехал в Америку во время первой мировой войны — не хотел быть мобилизованным в царскую армию, — и сперва работал на сталеплавильном заводе в Питтсбурге, но ему наскучила жизнь среди газов и ядов металлообогатительных установок, и он стал искать здесь такую жизнь, при которой американские капиталисты не грабили бы рабочего человека.
Услыхав, что в Джорджии финны организуют кооперативную ферму, отец Отто продал в Питтсбурге все свое имущество и отправился на крышах товарных поездов и в товарных вагонах через всю страну в Джесуп. В финскую кооперативную ферму его приняли в качестве холостого акционера, и он вложил туда все, что имел. Вскоре он, однако, заметил, что и на ферме жизнь не малина, работать приходилось на жаре с утра до вечера, земля была бедной, и на ней пытались выращивать совсем непригодные для этих условий растения, которые гибли от жары и ливней, да и бытовые удобства на ферме были совсем примитивными даже для мужчины, привыкшего к холостяцким домам Питтсбурга. Услыхав в конце двадцатых годов, что финны-коммунисты и люди левых убеждений отправляются в Советский Союз строить новое общество, отец Отто тоже постарался продать свою часть акций фермы, по ни у кого из живших там не было тогда денег, чтобы выкупить его часть, а все остальные финны, которым отец Отто пытался сторговать свою долю в ферме, охотнее вложили бы свои деньги в инструменты и профессиональный инвентарь, ибо это отправлявшимся в Россию рекомендовалось взять с собой, поскольку в России тогда был большой недостаток инструментов. Отец Отто все-таки обзавелся слесарным инструментом и подписал с Амторгом соглашение, дававшее право на въезд в Россию. Пока плыли через Атлантический океан, на корабле царило большое веселье, еще бы, ведь они ехали строить такое общество, какого в истории человечества никогда еще не бывало; там отсутствуют эксплуататоры и эксплуатируемые, это страна свободы, братства и равноправия. Воодушевление было велико еще и на том русском пароходе, на котором плыли из Лондона в Ленинград, город-колыбель революции. На пароходе учили русский язык, и гармонисты разучивали русские мелодии, которыми собирались порадовать братьев по убеждению в Ленинграде. До упаду танцевали на палубе парохода и в салонах, гадали, как сложится жизнь на новой родине, и вспоминали ужасы, которые приходилось переживать в Америке.
В Ленинграде на причале играл духовой оркестр, и встречающие произносили красивые речи, которые тут же переводились на финский. Среди встречавших было много финских коммунистов из числа тех, кому революционной весной восемнадцатого года удалось проскочить мимо армии белофинских мясников в Россию, и все они утверждали, что именно здесь финские товарищи из Америки найдут идеальное общество и свободу, которую напрасно искали за океаном. Отца Отто считали героем, поскольку он в свое время не согласился идти в царскую армию убивать трудящихся других стран, и все были уверены: восстание в Финляндии научило, что мир на земном шаре невозможен до тех пор, пока люди не откажутся брать в руки оружие и поднимать его против братьев. В Ленинграде праздновали несколько дней, пили водку, гуляли и в финских семейных домах, и в общественных местах, где веселье было организовано для всех финнов за государственный счет. Там русские товарищи утверждали, что в строительстве этой страны хватит работы для всякого, кто хочет работать, ибо здесь экономика не знает спадов.
После этих праздников и торжественных речей из американских финнов организовали ударные группы, которые повезли в дебри Карелии, в коммуны, валившие лес. В той лесной коммуне, куда попал отец Отто, не было построено еще ни одного дома или даже барака, всю зиму пришлось жить в наскоро выстроенных трехстенных избах, обогревавшихся с открытой стороны долгогорящим костром, сушить одежду там и готовить еду на открытом огне было чертовски трудно. Работали с рассвета до темноты. Отец Отто еще в Ленинграде пытался объяснять, что он высококвалифицированный водопроводчик и слесарь, и показывал инструмент, который привез с собой из Америки, но его никто не слушал. Говорили о планах, которые были составлены заранее, и их больше нельзя было изменить; если бы каждый стал действовать по собственному хотению, все строительство общества сильно бы запуталось и затормозилось. Инструменты отобрали в Ленинграде и передали на какой-то завод, где в них была нужда, но позднее у отца Отто возникли подозрения, что их продали на черном рынке, ибо на такие вещи в Ленинграде конца двадцатых годов был огромный спрос. В лесной коммуне женатые мужчины тосковали по семьям, с которыми их разлучили, в Ленинграде, многие из этих мужчин никогда больше и не слышали о своих семьях. Отец Отто прознал о каком-то колхозе на Волге, куда прибывшие из Америки финны привезли с собой машины и семенное зерно и распахали степь, как в свое время прерии, и отец Отто написал туда и просил принять его в члены колхоза, но ответа на его письмо так и не пришло. Отец Отто мерз в лесах Карелии всю ту зиму и видел во сне теплые ночи Джорджии.
Когда срок договора с Амторгом следующей весной истек, ударники имели право возвратиться обратно в Америку, если они еще не получили советского гражданства. Все двести мужчин лесной коммуны были собраны на площадке, которую они сами зимой расчистили от деревьев, и партийный работник и представитель Амторга зачитали им бумагу о том, что права уехать у них есть, однако никто не верит, что кто-либо из них отвергнет новую родину. В бумаге признавалось, что борьба за построение нового общества тяжела и ее могут выдержать лишь самые закаленные и убежденные, но и выражалась вера в то, что в этой лесной коммуне именно такие люди и есть. Никто не осмелился отказаться продолжать там работу, кроме отца Отто, который объявил, что уедет сразу же. Ему пришлось оставить свои доллары и заработанные за зиму деньги, а также инструменты и все вещи и подписать бумагу, которой он передавал свое добро коммуне в дар для построения будущего. Пройдя пешком сотню километров и выпрашивая у людей еду, отец Отто добрался до Петрозаводска, нашел там знакомых американских финнов, впервые за много дней досыта наелся, получил справную одежду, занял денег на дорогу и, достав билет на поезд, приехал в Ленинград.
В Ленинграде отцу Отто сказали, что он может уезжать обратно в Америку, если купит билет на пароход, но продают билеты только на доллары или какую-нибудь другую находящуюся в обращении иностранную валюту, и оплатить дорогу нужно до самого Нью-Йорка. Отец Отто объяснял, что оставил все деньги лесной коммуне в Карелии для построения будущего. Ему пришлось бегать неделю по чиновникам. Через неделю из Карелии пришло письмо, в котором говорилось, что отец Отто добровольно пожертвовал доллары коммуне; это письмо показали отцу Отто и тому финну, который был переводчиком. А до отхода судна оставалось лишь несколько дней, и говорили, что те, кто не попадет на это судно, останутся в Союзе.
Отцу Отто как-то все же удалось взять доллары взаймы у тех приехавших из Америки финнов, которые не сказали об имевшихся у них при себе долларах и таким образом сохранили их, но эти люди заключили с Амторгом договор не на год, а на более долгий срок и не могли уехать, пока срок договора не истек. Отцу Отто велено было положить доллары на счета в американских банках, откуда эти люди смогут взять деньги, когда их одиссея окончится и они вернутся обратно на американский берег.
Отец Отто через Лондон и Нью-Йорк добрался до Джорджии и начал работать на ферме. Из уехавших в Россию вернулись в Америку немногие, рассказывали, что большинству удалось-таки участвовать в тридцатых годах в настоящем строительстве, сооружая Сталину каналы, и в лагерях для заключенных, куда американские финны угодили как за принадлежность к финской нации, так и за то, что жили в Америке, — все были осуждены как шпионы и враги Советской власти. Отец Отто выплатил долг за билеты на суда, везшие его обратно в Америку, но в конце тридцатых годов снял все деньги со счетов тех людей, о которых ему было доподлинно известно, что они покоятся в вечной мерзлоте Сибири и никогда больше не явятся в банк проверять свои сбережения.
Еще в начале тридцатых годов отец Отто женился на девушке-финке, которую нашел, наезжая в Атланту, и привез на ферму хозяйничать. Они построили дом, родился Отто. О своем пребывании в России отец рассказывал редко, но иногда, набравшись достаточно кукурузного виски, пел русские песни — «Ямщика» и «Наш паровоз вперед летит...», но потом начинал смеяться и ни за что не хотел предаваться воспоминаниям о России.
Отто слышал от отца много про Сойнтулу, про идеальное общество коллективного труда, которое финны строили в начале века на острове Малкосаари, вблизи Ванкувера в Канаде, и об идеалах, к которым стремились там люди. Отто слышал также и о Матти Курикке[58]. Во время Сойнтулы и после того, как Сойнтула обанкротилась, Курикка странствовал по собраниям американских финнов, проповедовал учение о достойной человеческой жизни и о теософии, и многие слышали его выступления.
3
Я увидел на карте, что в Джексонвилле скрещивается много скоростных магистралей и разных дорог, пересекающих город, и спросил, по какой дороге проложить наш путь. Отто сказал, что знает все перекрестки в Джексонвилле лучше, чем я свою жизнь, и может провести машину через город даже с завязанными глазами и впотьмах. Он принялся напевать, утверждая, что поет по-русски «Степь да степь кругом...». Русского языка я не знал, но заметил, что русский язык Отто звучит по меньшей мере как выученный на слух. Он сказал, что это и есть единственный способ изучения языка, ведь и дети овладевают родным языком таким же способом. Отто велел мне вспомнить, как говорят по-английски Ээро, и Тапани, и Тайсто; которые учили английский по книге, даже их учитель на курсах не мог ничего понять, когда они пытались что-нибудь произнести. Отто сказал, что отец так пел «Ямщика», сидя на террасе их дома на кооперативной ферме, у него была привычка сидеть там теплыми вечерами и, принявши достаточно виски, петь песни, выученные им в России.
Отто сказал, что мечтает съездить в Финляндию, посмотреть на родительский дом. Я спросил, из какого места в Финляндии отправился странствовать по белу свету его отец. Отто долго подыскивал название: Алаярвеский Паалоярви. Он спросил, знаю ли я, что за город Паалоярви. Я сказал, что бывал там молодым парнем на танцплощадке, но уже лет пятнадцать не заезжал больше в ту деревню. Отто был уверен, что паалоярвисцы должны быть очень бедными, что еще и теперь они замешивают в хлеб хвою и курят смолу, и этим, по рассказам отца, они зарабатывают себе на приправу. Я сказал, что смолу в Финляндии уже не курят лет восемьдесят, с тех пор как использование деревянных судов и парусников на морях мира прекратилось, смолу сейчас в Финляндии курит лишь музейное управление и лионс-клубы, выкачивая деньги из туристов, а паалоярвисцы знамениты теперь по всей стране свиньими бегами, которые там устраиваются каждое лето. Отто полагал, что земляки его отца разбогатели, раз свиней хватает даже для бегов. По рассказам отца Отто, в той деревне частенько на хлеб нечего было положить, кроме собственной верхней губы.
Отто еще в начале семидесятых годов был готов отправиться в Старый Свет со своей первой женой, родители которой были финнами, а она родилась в Нью-Йорке, в Бруклине, и ей тоже хотелось бы взглянуть на берега Вяхякюрё, о которых в детстве слышала от матери, но это путешествие не состоялось, ибо брак распался, когда жена разозлилась на Отто, который был в долгом запое. Тогда запои случались у Отто удивительно часто. Во хмелю у него всегда возникало желание странствовать, и он, бывало, просыпался далеко от дома, на другой половине материка. Жена этого не выдержала. Десять лет она ожидала Отто из его запойных путешествий, но в конце концов разозлилась и бросила его. В путешествии, из-за которого жена с ним рассталась, Отто очухался в Канзас-Сити, куда приехал с какими-то мужчинами — болельщиками родео, которых он по сути дела и не знал, спрашивал, как их зовут, хотя они рассказывали ему, что уже недели две на общие деньги странствуют вместе и пьют, и когда Отто позвонил из Канзас-сити домой, в Нью-Йорк, жена сказала, что она как раз упаковывает свои вещи. Отто спросил, разве она не собиралась съездить в Финляндию вместе с ним, жена ответила, что в Финляндию ехать надо было два дня назад. Когда Отто вернулся домой, там не было ни жены, ни ее вещей. В следующий раз Отто услышал о своей жене от ее юриста: жена отсудила квартиру и мебель. Вторая жена Отто была ирландкой и ехать в Финляндию не хотела, зато звала Отто с собой в Ирландию, однако там не было ничего привлекательного для Отто: дожди, туманы и холод. Он считал, что страдать от плохой погоды можно с таким же успехом и в Нью-Йорке. Вторая жена вскоре нашла себе «италиано», который, по ее мнению, более подходит ирландке, чем монголоидный Отто, и хотя Отто показывал ей «Новый энциклопедический словарь», где было сказано, что финны не относятся к монгольской расе, жена не верила, поскольку в той американской школе, где она училась в детстве, финны во всех учебниках были отнесены к монголам, и все школьники-финны бывали ежедневно биты по дороге в школу и на переменах из-за своей монголоидности; все детство ирландка благодарила отца небесного за то, что родилась не финкой. Итальянец увел вторую жену Отто, но терпел ее недолго, и тогда она попыталась вернуться под крылышко Отто, однако хозяйством Отто уже занималась другая женщина. С этой женщиной Отто жил и теперь, он нашел ее во Флориде, в Дейтон-Бич. Она была дочкой мексиканца и индианки, и ее не интересовало происхождение Отто, даже если оно и было монгольским, но и она не желала тратить лето на поездку в Финляндию, ей хотелось лишь в Нью-Мексико, в город Альбукерк, где она провела свое детство и юность. Женщина восхваляла свежий ветер возвышенностей и холодные, солнечные зимние утра Нью-Мексико, необыкновенные краски неба и слышать даже не хотела рассказов о лесах Паалоярви, и гребле на лодке по маленькому озеру, и о плакучих березах, под которыми на берегу топилась сауна. Две прежние женитьбы научили Отто жизни настолько, что эту женщину он не хотел вести под венец, хотя она как-то и спросила об этом осторожно.
Перед Джексонвиллем Отто свернул к пункту взвешивания, куда все автопоезда направлял специальный указатель. Там была очередь. Я вылез из кабины и обошел вокруг прицепа. Закурил сигарету, Отто перекрикивался из открытого окошка кабины с другими водителями. Я шел рядом с машиной, когда Отто медленно вел ее через весы. Он получил отметку в бумагах, и мы влились в череду автопоездов, направлявшихся на девяносто пятое шоссе. В Джексонвилле мы были в полночь. Я не стал подсказывать Отто дорогу, он сам знал, как ехать через город. Посреди города был мост, за проезд по которому взимали плату, Отто подъехал к тем воротам на мост, куда направляли автопоезда, и заплатил. Он сказал, что мы предъявим Тимо счет за каждый цент, который вынуждены будем уплатить за проезд, записал размер пошлины на этом мосту в календарик, вспоминал, сколько пришлось заплатить на «Флорида Тёрнпайк». В Джексонвилле мы только и видели, что освещенный мост, да скоростную магистраль, да огни в окнах домов.
Отто рассказал, что на северной окраине города есть мотель для водителей автопоездов и кафе, которое работает всю ночь. Мы подъехали к нему и выпили кофе. Хотя оплата у нас и была аккордной, надрывать пупок из-за омаров Тимо нам не стоило. Я сказал, что как насчет пупка — не знаю, но эта езда действует мне на почки. Отто пообещал, что дорога станет лучше, когда мы доберемся до красивого штата Джорджия; он предложил мне после кофепития залезть на постель в задней части кабины и поспать, он разбудит меня, когда понадобится. Я сказал, что подумаю над его предложением.
Отто показал на освещенную вывеску мотеля, видневшуюся над лесом. Он вывел машину с площадки, проехал по скоростной магистрали через мост и въехал во двор мотеля. Там стояли автопоезда в ряд. За двухэтажным мотелем на отлогом склоне, напротив бара — бензиновые колонки. Мы заперли машину, гудение холодильной установки слышно было снаружи. Отто сходил в конец прицепа и подергал задние двери, сказал, что ко многим парням забирались в грузовую часть на таких стоянках ночью. Он поставил машину так, чтобы мы видели ее всю, сидя в баре. Мы поглядывали в окно на двор, машины приезжали и уезжали. Кофе казался жидким, я заказал гамбургер, и мне принесли горячий, как огонь, подогретый в микроволновой духовке бифштекс, обложенный сверху и снизу булкой, и полную тарелку салата. Девушка, принесшая гамбургер, дважды подходила и спрашивала, доволен ли я им, довольны ли мы кофе и все ли о’кей. Она улыбалась так, как ее научили на курсах обслуживания покупателей. Мы заверили ее, что все великолепно. Я сказал Отто, что дружелюбие девушки чисто внешнее. Отто считал, что и это приятнее, чем недружелюбие, которое он познал в барах, или высокомерие обслуживающего персонала, проявляющееся, когда замечают, что после двух недель в камере для пьяниц человек больше не может постоять за себя. Я согласился с ним.
Было видно, как на стоянку заехал большой синий «додж». Из него вылезли двое мужчин. Они постояли чуток возле машины, поглазели на автопоезда во дворе мотеля, затем вошли в бар.
Проходя мимо нашего столика, один из них спросил, все ли в порядке, Отто ответил, что так и есть. Я удивился, неужто мужчина — знакомый Отто, но Отто утверждал, что просто американцы по характеру общительные и доброжелательные люди, они хотят, чтобы всем было хорошо, спрашивают у совершенно чужих людей о здоровье, и тогда вежливость требует отвечать столь же дружелюбно.
Я смотрел, как мужчины заказывали еду, подкреплялись и пили кофе. Они закурили, и я тоже закурил. Отто рассчитывал, где бы мы могли быть утром, смотрел на часы, сколько миль в час автопоезд делал до сих пор. Мы ушли из бара, когда я докурил сигарету.
4
Во дворе я сказал, что мог бы повести машину, если Отто научит, как вернуться на девяносто пятое шоссе. Отто сходил проверить заднюю дверь автопоезда, мы попинали ногами шины и поднялись в кабину. Я сдал назад и стал разворачивать автопоезд, длинная задняя часть поворачивалась медленно, и мне пришлось смотреть внимательно, чтобы не наехать на стоящие позади в ряд машины. Я сказал Отто, что в Финляндии не смог бы никогда вести столь тяжело груженный и длинный автопоезд, и мне было чему поучиться в кабине. Самый большой автопоезд, какой позволено водить в Финляндии, поместился бы в кузове нашего автопоезда. Отто сказал, что дороги и законы в Америке создаются исходя из потребностей перевозок на большом материке, как нужно промышленности и торговле, а не какому-то сидящему за письменным столом инженеришке. Отто видел в Канаде, как возят такие большие поклажи леса, что впереди грузовиков приходится пускать полицейскую машину, останавливающую все остальное движение, например, при въезде на мост, иначе мосту не выдержать нагрузки. Отто считал это хорошим примером отношения чиновников к хозяйственной жизни.
Мне удалось развернуть машину, и мы выехали со двора мотеля на дорогу. Отто давал советы на перекрестках, и я вырулил вниз на скоростную магистраль и покатил по ней. Равномерное гудение мотора и ощущение, что большая машина тебе послушна, вызвали хорошее настроение, управление казалось легким и точным; машина подчинялась малейшему движению руки, и, ведя автопоезд, я чувствовал, я знал каждый миг, что происходит в моторе, в коробке скоростей, в грузовом отделении, во всех восемнадцати шинах. Я увеличил скорость до пятидесяти миль в час и держал ее. Отто считал, что ночью я могу держать и семьдесят, полиция вряд ли станет в такое время следить за скоростью, но я хотел сперва привыкнуть к вождению и к машине. Я спросил, разве мы на такой скорости не доедем до Монреаля. Отто на это не ответил, поискал радиостанцию, которая передавала бы западные песни, но не нашел. Он сказал, что сыт роком. Вдруг я увидел в стороне от дороги табличку: опять все автопоезда направляли на взвешивание и проверку груза. Не имея лицензии, я не хотел ехать туда, но останавливаться на скоростной магистрали Отто мне запретил. Я стал замедлять ход, от таблички до весовой станции было всего три мили, Отто приказал мне оставаться за рулем. Я спросил, не проехать ли мимо пункта взвешивания, но Отто сказал, что именно за такими автопоездами полиция и охотится. Он велел мне править к весовому пункту. Я медленно вел машину. Отто поднялся, стал позади водительского кресла, взял руль обеими руками, приказал мне пересесть на место помощника, но жать на педаль газа до тех пор, пока он не усядется на место водителя. Я передвинулся, не снимая ноги с педали газа. Отто ловко уселся на кресло водителя, поставил ногу на педаль газа и повел машину дальше. Усаживаясь, он нечаянно включил дальний свет, и когда мы въехали на весы, мужчины со станции взвешивания крикнули, что у нас включены большие фары. Отто переключил свет, подал из окошка бумаги чиновнику, который принялся их изучать. Нам велено было выйти из машины. Вышли. Чиновники спросили про груз, Отто объяснил. Приказали открыть задние двери. Отто взял ключи от навесных замков задней двери, и мы вдвоем открыли их. Из холодного грузового отделения повалил пар, чиновники осветили груз фонариками. Они не полезли осматривать ящики, позволили закрыть дверь.
Мы медленно проехали через весы, получили бумаги и мимо полицейских машин выехали на главную дорогу. Отто велел мне взять из ящичка для перчаток книгу, в которой указаны все пункты взвешивания в США, и посмотреть, где будет следующий. Я взял книгу, она была новехонькой. Отто сказал, что совсем позабыл о ней, Тимо купил ее для нас в Майами. В книге были указаны все пункты взвешивания и высота всех мостов, а также наставления, как сворачивать к ним и объезжать дороги, где взимается пошлина за проезд.
Отто довел машину до следующей дорожной развязки, съехал с трассы и остановился. Велел мне вести ее дальше. Я пересел на место водителя и вырулил обратно на магистраль. Проехав сравнительно немного, я въехал на низкий мост, другой конец которого уже находился в штате Джорджия. Отто открыл боковое окошко и приказал мпе вдохнуть приятные запахи его родного штата. Я не ощутил особой прелести, ночь была жаркой и сырой, и откуда-то несло затхлым болотом и илом. Было очень темно.
Отто сказал, что темные теплые летние ночи — лучшее время для охоты на аллигаторов в Финнтауне, он рассказал, как мальчишкой сидел у болота с винтовкой в руках, неподвижно, час-другой, прислушиваясь к звукам, и когда аллигаторы были достаточно близко, включал фонарь, глаза аллигатора начинали сверкать, между ними и следовало безошибочно всадить пулю. Я спросил, часто ли ему это удавалось. Отто уверял, что десятки раз, а самый крупный трофей был более трех метров, за их кожу и мясо Отто выручил хорошие деньги. Я не поверил ни одному его слову. Отто пообещал показать мне во Флориде бумажник, сделанный из кожи аллигатора, которого он застрелил.
Я сказал, что такие бумажники продаются в каждом магазине от Кей-Уэста до Джексонвилла. Отто не хотел со мною спорить, поскольку я, как он считал, недостаточно знал животный мир южных штатов и не имел понятия, какие приключения могут случиться в нем. Он спросил, видел ли я автомобили, с которых охотятся на аллигаторов на болотах, хотя это и запрещено законом. Я сказал, что видел: такие высокие джипы с широченными колесами, но существование этих машин еще не доказывает, что слова Отто про его стрельбу в аллигаторов — сущая правда.
Отто полез на постель спать. Он спросил, смогу ли я не сбиться с курса. Я обещал постараться. Отто собирался бодрствовать до тех пор, пока не доедем до поворота на Джесуп, потому что оттуда начиналась дорога к его бывшему дому в Маккинноне. Он попросил разбудить его, если заснет, чтобы он мог предаться воспоминаниям. Я обещал. Вскоре за спиной у меня раздался храп. Я рулил в свое удовольствие. Когда увидел у дороги указатель, на котором было обозначено, что до поворота на Джесуп три мили, я закричал и разбудил Отто. Он приподнялся на локте и спросил, где мы едем. Я сказал, что приближаемся к развилке, и позволил Отто предаваться воспоминаниям. Он снова лег, сказал, что его детство прошло в беспросветной нужде и нищете, ему приходилось учить уроки при свете керосиновой лампы, колоть дрова, как только научился держать топор в руках, и жизнь состояла из таскания воды в дом и вкалывания в поле; в школе он вынужден был говорить по-английски, учитель — строгий и придирчивый — часто драл Отто за волосы. Отто сказал, что хотел бы забыть все детство. Я спросил про тех аллигаторов, которых он застрелил. Отто считал, что и их бы лучше было оставить в живых ради продолжения рода: какое право имеет человек ради кожаных бумажников и жесткого мяса приканчивать невинных диких зверей? Лучше было бы всегда есть мясо хороших, выращенных на Среднем Западе быков. Недолго он бормотал там, позади меня, вскоре опять послышалось равномерное похрапывание.
Я был уверен, что движение ночью стихнет и на дороге станет посвободнее, но везущих грузы автопоездов, и легковых машин, мигавших нам огнями при обгонах, и длинных колонн жилых вагончиков, которые мне приходилось обгонять, было достаточно. Окошко я держал открытым, сквозняк чуть-чуть охлаждал кабину.
Я проехал мимо Саванны, которая осталась справа невидимой, и достиг границы Южной Каролины. Я не знал, следовало ли на границе этого штата делать заявление о грузе, пришлось разбудить Отто. Он очнулся лишь после того, как я потряс его за плечо, сел на постели, ударился головой о крепление крыши и грубо выругался. Он пролез между креслами на место помощника, сказал, что все еще не проснулся. Я не сомневался, что на жесткой скамейке помощника он враз проснется, и спросил, как будем переезжать границу штата. Отто велел мне остановиться лишь в том случае, если полиция выстроит на дороге баррикаду или протянет колючие дорожки поперек шоссе. Я попросил его посмотреть в путеводитель, что там сказано о переезде границы. Отто читал сонно, я уже ехал по мосту через реку Саванна, когда Отто вдруг закричал, что сразу за мостом в Южной Каролине предстоит опять взвешивание груза и проверка лицензии. Я не мог остановиться посреди моста. Отто опять принялся перелезать на место водителя, при этом скорость нашего автопоезда замедлилась, шедшие позади нас машины издавали недовольные гудки, Отто ругался, наконец я вылез из-под него на место помощника, и он повел машину.
Мы увидели указатель, который направлял машины на станцию взвешивания, но поверх него было наклеено объявление, что эта станция теперь закрыта. Отто, не снижая скорости, проехал мимо нее. За станцией у дороги большой рекламный плакат обещал водителям автопоездов лучшие в штате завтраки по самой низкой в штате цене. Отто вспомнил, что он и в этой забегаловке бывал, и свернул к ней. Было пять часов утра и совсем темно. Отто остановил машину перед забегаловкой, в которой кроме сонных официанток было несколько клевавших носом водителей автопоездов. Здесь официантки не подходили узнать, пришелся ли нам по вкусу завтрак и как понравился простоявший всю ночь в кофейнике кофе, да нам и не требовалось. Яичницу с беконом я запил кофейником теплого кофе, и меня клонило в сон. Отто обещал вести машину, хотя и он поспал ночью всего несколько часов.
Пошли в машину, я забрался на постель позади сидений. Постель пахла потом, пылью и застоявшейся водой, в которой варили омаров. Я заметил, что мне доводилось спать в постелях почище и поудобнее. Отто сказал, что спать на койке в машине все же приятнее, чем в финской тюрьме, и тронулся с места. Я спросил, откуда он знает, какие койки в финских тюрьмах. Отто сослался на свой большой опыт ночлега в полицейских камерах Штатов, ему, мол, нетрудно представить себе, какими могут быть подобные учреждения и в Финляндии. Я сказал, что в Финляндии заключенным полагается отпуск из тюрьмы, чтобы освободиться от сексуального напряжения и поддержать семейные отношения, и чтобы наладить деловые связи на будущее, чего в стенах тюрьмы не сделаешь. Отто не поверил. Я посоветовал ему отправиться в Финляндию и совершить там преступление посерьезнее, чтобы получить возможность познакомиться с финскими тюрьмами. Отто был уверен, что его, американского гражданина, в финскую тюрьму не посадят, а если его там и попытались бы упечь в тюрьму, вопреки всем международным соглашениям, Соединенные Штаты сразу же вмешались бы в это дело твердой рукой. Отто считал возможным, что президент Рейган послал бы даже отряд морских пехотинцев вызволять его. Я попросил пощадить меня и кончить разговор, я сильно устал от вождения.
Отто вел машину и тихонько насвистывал. Мотор гудел монотонно, и звук катящихся по дороге шип тоже был убаюкивающим. Кажется, я недолго лежал в ожидании сна.
5
Я проснулся. Спросил, где мы едем. Отто сказал, что я проспал целый штат, что мы в Вирджинии и уже приближаемся к Ричмонду. Было двенадцать часов дня, и Отто сокрушался, что я проспал всю Северную Каролину. Он пообещал показать ее мне на обратном пути.
Я сказал, что проголодался. Отто пообещал накормить меня сразу же после Ричмонда, он знал один хороший ресторан для водителей автопоездов, где мы могли бы остановиться и размять одеревеневшие от неподвижности члены. Я встал с постели и пересел на место помощника водителя, дорога здесь была из бетонных плит, и на каждый шов между плитами жесткое сиденье реагировало сильной отдачей. Отто рассказал, что Атлантический океан остался у нас позади и мы увидим его снова лишь после Балтимора. Океан меня не интересовал. Отто сказал, что там, под водой, лежит целое государство, давным-давно исчезнувшая Атлантида, тысячи лет назад погрузившаяся в волны в наказание за грехи ее жителей, и с этого материка перекочевали на запад те расы, которые дали исконных жителей Америки — индейцев, а на Восток другие — давшие европейцев и азиатов. Я спросил, какой же великий грех надо было совершить, чтобы из-за этого утонул целый материк, погибли населявшие его люди и все их имущество. Рассказу Отто я не поверил, а он говорил, будто водолазы уже находили неподалеку от Американского материка остатки древнего государства Атлантиды, а на снимках, сделанных со спутников, видны на дне океана длинные окаменевшие шоссе, которые были проложены когда-то жителями Атлантиды. Отто сказал, что сам видел фотографии в журнале «Нэшнл джеографик магазин», который считается безусловно авторитетным изданием. Континент утонул потому, что его жители развили до невиданных размеров силы продолжения рода. Управлять этими силами они оказались не в состоянии, что и привело в конце концов к гибели людей, городов, целого континента. Отто утверждал, что об этом событии рассказывалось в старинных преданиях всех народов, начиная с библейского Ноева ковчега, о котором я, возможно, еще помнил со школьных времен. О продолжении рода я, по-моему, кое-что знал, как-никак — жена ждала ребенка, но я не мог взять в толк, какие такие колоссальные силы требовались для этого процесса и как эти силы могли погрузить под воду целые народы и материк. Я сказал, что мы занимались продолжением рода дома на двуспальной кровати, в спальне, и хотя там при этом раздавались вскрики, земля от этого не поколебалась.
Отто сказал, что атланты были не нам чета, их астральное тело было далеко за пределами физического, они были великанами и пропорции их фигур даже не напоминали наши; они умели черпать силы из духовной атмосферы, а в наше время люди разучились делать это, поскольку с тех пор человечество сосредоточило все свои мысли на материальных явлениях. Я спросил Отто, не сменить ли его за рулем, Отто ответил, что не устал и может прекрасно довести машину до Ричмонда, а мне он отдаст руль после обеда, если я осмелюсь при дневном свете сесть за баранку. Он принял решение остановиться на следующую ночь в мотеле, ибо нет никакого смысла слишком надрываться в начале пути, мы укладываемся в график, машина безотказна и холодильная установка работает нормально. В Майами они с Тимо предусмотрели и такой вариант, когда вести машину придется одному Отто и необходимо будет отсыпаться в мотелях, но теперь, похоже, половину пути буду вести я, и это сильно ускорит движение.
Жесткое сиденье помощника вытрясало из меня остатки сна. Я чувствовал, что недоспал, внимание было рассеянно. Отто говорил, что читал о тайнах исчезнувшего материка Атлантиды и о древних периодах развития человечества в теософических книгах, доставшихся ему в наследство на кооперативной ферме, ничего другого отец ему не оставил. На кооперативной ферме интересовались такими книгами, потому что там считали Сойнтулу примером общих устремлений трудящихся и идеалом, которого никогда не достигли. Матти Курикка сформулировал принципы Сойнтулы на основе теософического учения и социалистических идей конца прошлого — начала нынешнего века. Отец Отто изучал речи Курикки и его писания в тридцатых годах и заказывал из теософического книжного магазина в Нью-Йорке себе книги мадам Блаватской[59], Пекки Эрвасти [60] и других.
Я напомнил Отто, что он говорил раньше, будто Сойнтула потерпела крах из-за того, что женатые мужчины на Малкосаари не соглашались со свободомысленным толкованием Куриккой истинного существа физической любви, учением, согласно которому их жены должны быть в пользовании и сойнтуласких холостяков. Я сказал, что силы продолжения рода утопили кроме Атлантиды и идеальное общество финнов в Малкосаари. Отто считал это не слабостью принципов, а слабостью человеческой натуры; Курикка сам был сильно идейный и жил согласно своему учению в той мере, насколько это возможно человеку из костей и мяса, но в группу первопоселенцев Сойнтулы попали и такие, которые не были внутренне готовы к истинной свободе. Случались ссоры, и учение Курикки не соблюдалось. Эти незрелые люди затем вызвали из Финляндии на Малкосаари Мякеля, редактора социалистической газеты и марксистского социалиста, который не понимал, что человек — это и духовное существо, он верил объяснениям исторического материализма о классовых противоречиях, непримиримых противоречиях капитала и труда, и такое учение не вело к развитию Сойнтулы, поскольку капитал принадлежал трудящимся общины. Мякеля начал ругаться с Куриккой и утверждать, что Курикка мечтатель и фантазер, не понимающий реального мира. У Курикки были длинные волосы, как у библейского Самсона, и Мякеля слыхал, что якобы Курикка отрастил такие волосы, чтобы пользоваться космическими силами, которые текут в голову человека по прядям волос. Это не добавило взаимопонимания между Куриккой и Мякеля. И вообще малкосаарцев преследовало невезение, они мало что знали и умели и опрометчиво заключили договоры на строительные подряды с посторонними, а в придачу ко всему — пожар на новой лесопилке, которого их хозяйство не выдержало. Но главной причиной гибели Сойнтулы Отто все же считал то, что в члены принимали любого, кто уплачивал взнос. На остров понаехали люди, которых с материка гнали зависть, и злоба, и страх перед составлявшимися тогда горными компаниями Британской Колумбии черными списками, куда было внесено много финнов-шахтеров, поскольку они хотели добиваться справедливости по закону, но в Америке тогда не хотели признавать, что такие права распространяются и на эмигрантов: ведь эмигрантов заманивали в Новый Свет именно для того, чтобы они выполняли самые тяжкие, грязные и опасные работы.
После краха Сойнтулы Курикка и несколько его единомышленников основали в Канаде еще одно идеальное общество, в его члены принимали лишь таких мужчин, в которых были уверены, что они созрели для нового братства. Женщин в это объединение не принимали ни за что, ибо Курикка насмотрелся, какие трудности создавало для незрелых людей присутствие женщин в Сойнтуле; но и это новое предприятие продержалось недолго. Причины его развала Отто не знал, поговаривали, что им там стало скучно без женщин. Отто считал такое возможным.
Где-то в году одна тысяча девятьсот десятом, уже после краха Сойнтулы и неудачи второй попытки Курикки, в Британской Колумбии забастовали финские шахтеры крупнейшей угольной компании, требуя улучшения условий труда и обеспечения безопасности в шахтах, ибо происходило много несчастий из-за обвалов в коридорах шахт и взрывов газа. Финны начали забастовку после того, как господа из угольной компании не пожелали и разговаривать с ними, чтобы обсудить их пожелания. К Забастовке присоединились все работавшие под землей люди других национальностей. Однако никаких переговоров не добились, поскольку в компании хозяйничал губернатор Британской Колумбии, который тут же вызвал войска, и войска открыли огонь по бастующим, погибло много мужчин. Семьи всех шахтеров выгнали из квартир, принадлежавших угольной компании, а других квартир там и не было, и всех мужчин и парней старше пятнадцати лет занесли в черные списки, и списки эти передали другим угольным компаниям. Финны — зачинщики забастовки никогда больше не получили работы на шахтах в этой провинции. Пришлось уехать. Многие тогда перебрались в Соединенные Штаты, поскольку границы еще были открыты для переселенцев, или в восточные провинции Канады, некоторые изменили фамилии и имена и искали работу под новыми именами. Переговоры, которые компания вела языком оружия, заставили финнов понять, каковы истинные права эмигрантов, приехавших в начале века.
Мы въехали в Ричмонд. Отто вел машину через мост над большой рекой. Я видел, что река текла слева направо, а на ней мужчины рыбачили с моторной лодки, по другую сторону реки — пригород, небоскребы, высоту которых я ощутил лишь за мостом, когда увидел рядом с небоскребами старые дома, давшие возможность сравнить высоту построек. Перед мостом нам опять пришлось заплатить пошлину за проезд, Отто записал расход в календарь. Мы ехали через город не останавливаясь, на северную окраину, к хорошо известному Отто ресторану, облюбованному водителями автопоездов. Перед рестораном Отто поставил машину на тормоза, и мы вылезли из кабины. На дворе было тепло и красиво, с дороги, совсем близко, слышалось ворчание моторов. Был час дня, Отто считал это время подходящим для обеда. Мы вошли в ресторан. Едва успели сесть за столик, подошел официант и рассказал, какие из блюд повара сегодня рекомендуют особенно. Мы заказали бифштексы. Я сходил в туалет, умылся; настроение было унылое, потому что пришлось спать не раздеваясь в кабине движущегося автопоезда, — за всю дорогу не было раньше возможности помыться, да и вообще не выспался. На все это я пожаловался Отто, когда вернулся за столик. Отто уверял, что на обратном пути я буду уже привычен к таким мелким жизненным трудностям.
6
Нам подали заказанный нами обед, и мы принялись за еду. В этом ресторане подходил официант и даже метр, чтобы спросить, довольны ли мы едой и все ли нам нравится. Мы в свою очередь заверяли, что все прекрасно, и уминали бифштексы, а Отто выпил пива, которое, как он считал, успеет раствориться в крови к тому времени, когда опять настанет его черед вести машину. Я на пиво не отважился. Пил воду, беспокоило, как поведу большую машину среди движения по скоростной магистрали, да еще не имея требуемого для вождения автопоезда разрешения.
Поевши, я позвонил во Флориду, но Кайсу не ответила. Я подумал, что она уехала в город или убивает время в компании Тапани. Позвонил к Тапани, он взял трубку, но сразу отдал ее Тимо, который тут же начал расспрашивать, как идет наше путешествие, как ведет себя машина, не разморозились ли омары и куда мы направляемся. Я сказал, что мы перевариваем обед в городе Ричмонде, штат Вирджиния, Тимо пошел взглянуть на карту, вернулся к телефону и сказал, что в график мы укладываемся. Пришлось опустить в автомат еще монеты. Я спросил про Кайсу и велел Тимо говорить только об этом. Тимо в ответ пообещал позвонить в Монреаль и сказать на бойне, что мы прибудем за мясом вовремя. Я потребовал, чтобы он сказал, как там Кайсу. Он ответил, что, по слухам, Кайсу вместе с моим братом и его женой улетела в Финляндию, Тайсто отвез их на аэродром. Она, мол, еще вчера купила билет на самолет, когда ездила с невесткой в город. Тимо утверждал, что я дал Кайсу слишком много денег, о выписанном мною чеке знал в Оушен Грине уже каждый финн, и никто не понимал, какого лешего я сунул Кайсу такую кучу денег. Я сказал, что у меня кончились четвертьдолларовые монетки, и повесил трубку.
Вернувшись за стол, я все рассказал Отто. Он не верил, что Кайсу когда-нибудь вернется во Флориду. Согласно его жизненному опыту, так уезжают от мужа навсегда, окончательно. Он рассчитал, что Кайсу пролетала над нами в первой половине дня, когда мы пересекали Северную Каролину и я спал сном праведника. Я сказал, что мое бодрствование в тот момент ничего бы не изменило. Отто пообещал дать мне во Флориде адрес юриста; если теперь сразу же не взять хорошего адвоката, Кайсу при разводе заберет себе все мое имущество для еще не родившегося ребенка, поскольку законы в мире таковы, что суд никогда не принимает сторону мужчины, хотя он и не виноват в разрыве.
Я сказал, что позвоню Кайсу завтра, когда она уже будет на месте, дома, в Финляндии. Отто был уверен, что Кайсу не согласится говорить со мной по телефону; соответственно жизненному опыту Отто, женщины даже через две недели после бегства еще столь истеричны, что о разумном разговоре с ними не может быть и речи.
Мы заплатили за съеденное и выпитое в кассу ресторана, находившуюся в дверях, и вышли наружу.
Повел машину я, Отто объяснял, как выехать на девяносто пятое шоссе, по которому опять направились на север. Отто принялся разглагольствовать о разных вещах, но я был не в настроении разговаривать. Через два часа мы были уже в Вашингтоне, столице США, и объехали город по девяносто шестому шоссе. На станции обслуживания заправились горючим, Отто заплатил и занес сумму в календарь. Он вел строгий учет расходов, связанных с выполнением работы. Я спросил, разве Тимо не дал ему денег на горючее и другие дорожные расходы. Отто сказал, что они договорились рассчитаться, когда мы вернемся во Флориду. Я считал, что Отто плохо знает Тимо и его компанию. Объезжая Вашингтон, Отто выкрикивал приветствия президенту Рейгану и Сенату и велел им держать курс на оживление экономики, поменьше гладить по головке лентяев и заботиться о том, чтобы русские ни в какой стороне земного шара не смогли отнять у народов их свободы, и чтобы русские держались подальше от Америки, захватить которую, Отто знал, они сильно охочи. Отто подозревал, что вашингтонские господа не знают русских достаточно хорошо, зато он за десятки лет наслышан от отца об истинных устремлениях русских и об их характере. Вступать с ним в спор о русских было бессмысленно.
Я вел машину и думал, неужто это невестка подбила Кайсу лететь с ними, мне не верилось, что брательник мог уговаривать Кайсу уехать, хотя он частенько и пытался вмешиваться в наши семейные дела со своими добрыми советами и рекомендовал мне держать — и вообще, и имея в виду всяких чиновников — бухгалтерию ковроткацкой фабрики в строгом порядке, но расчеты с продавцами, состоявшими у меня на службе, и с коммивояжерами, действующими на свой страх и риск, оказались в конце концов мне не по силам: было так много пущенного в продажу и неучтенного товара, что стало невозможно высчитать точно налог с оборота и отчисления на социальное обеспечение продавцов, на выплату пенсий и страхования от несчастных случаев на производстве, к тому же все время кто-то поступал на работу, кто-то увольнялся, счета за сырье задерживались, появлялись новые законы о положении самостоятельных продавцов, и уследить за всем этим я уже не мог, а нанять больше людей в контору тоже не мог — доходы были слишком малы. Уплата налогов надолго задержалась, и возникла путаница, а когда начали поступать счета от налогового ведомства, денег на уплату по ним больше не было. Это я объяснял брательнику еще в Финляндии, но он не мог взять в толк, как же все смогло обрушиться в единый миг, хотя сначала я сумел сделать ковроткацкую фабрику рентабельной и доходной. Я сказал, что под банковскими документами, свидетельствующими о худом положении дел, подписей родственников не было, но не упомянул, что они и не согласились поставить свои подписи под такими бумагами. Хотя брат был инженером и считал себя знатоком промышленности, он не понимал. очевидной вещи: дела ковроткацкой фабрики именно потому и шли хорошо, что деньги, полученные от государства и страховых компаний, находились у меня все время в обороте без выплаты по ним процентов, большая часть обязательных взносов не была сделана, а когда начали поступать счета по налогам, не уплаченным за столько-то лет, в кассе ковроткацкой фабрики попросту не было столько денег. Суммы успели сделаться слишком большими. Правда, у меня в кассе были деньги, да и в банках на счетах, так что можно было бы почти полностью собрать сумму, которую клянчили эти попрошайки, но мне уж больно не хотелось платить им. Я уже сжился с мыслью, что эти заработанные собственным трудом деньги принадлежат мне, и никому больше. Наверное, я был прав, но...
Отто заметил, что собеседник из меня сейчас никакой, и снова стал искать радиостанцию, передающую мелодичные западные песни, нашел, слушал эти песни и даже подпевал. Так и ехали. Автопоезда следовали в объезд Балтимора по окружной дороге, потому что девяносто пятое шоссе ныряло в туннель под дном моря и большие автопоезда там не проходили. Я вел машину согласно указаниям Отто, а он расплачивался за проезд по дорогам. После Балтимора Отто принялся уговаривать меня не огорчаться, что жена уехала: всегда где-то наверняка уже ждет другая, лучшая, такая, которая не покинет, даже если жизнь нагромоздит неприятности. Отто считал, что женщина достойна быть женой, лишь если она способна понимать, помогать, сочувствовать, любить. И еще Отто сказал, что в поездке никогда не стоит горевать, поскольку это портит впечатление. Мы были свободными мужчинами, оба, Одинокий Всадник и Тонто, и под нами наш верный конь Серебро, который пронесет нас над пропастями, пересечет широкие реки и преодолеет самые высокие горы. Я спросил, кто я — Тонто или Одинокий Всадник? Отто сказал, что я Тонто, поскольку еду в качестве помощника. Я вспомнил, что Тонто был наивным, но верным индейцем, и счел себя таким же. Отто сказал, что Тонто всегда был находчив и бесстрашен, но и верность — важное качество в такие трудные времена, когда хитрые щупальца СПИДа подстерегают парочки парней на тропах Северо-Американских Соединенных Штатов. Я рассмеялся. По мнению Отто, смех был добрым признаком и свидетельствовал о возвращении жизненных сил.
После Балтимора опять начало смеркаться и вскоре сделалось совсем темно. Движение тут было сильное. Я держал скорость в пятьдесят пять миль, остальные машины обгоняли нас. Отто сказал, что будем ехать, пока не доедем до Филадельфии, а там поищем мотель, где сможем переночевать. Я попросил, чтобы он пересел за руль, сказал, что помню, читал: Филадельфия — большой город, в котором деревенскому парню легко заблудиться.
Мы въехали в штат Делавэр, и Отто вспомнил тех мужчин, которые прибыли сюда из Швеции в одна тысяча шестисотых годах и основали большую колонию переселенцев в устье реки Делавэр. Там, естественно, было много финнов, поскольку большинство приехавших были савосцами, выжигавшими в Швеции в уезде Даларна леса под пашню и вынужденными уехать оттуда. Эти савосцы-эмигранты основали тут деревню, где говорили по-фински, о чем все еще напоминало сохранившееся тут название притока реки Делавэр: Муллика-ривер, но почему приток получил именно такое название, этого Отто не знал. Он рассказал также, что когда Соединенные Штаты объявили о своей независимости, решающий голос подал за отделение от Англии представитель штата Пенсильвания, финн, Джон Мортон, изначальная фамилия которого была Муртонен, и еще Отто рассказал, что первым президентом Соединенных Штатов был избран Джон Хансон, чьи предки прибыли из Швеции в 1655 году на судне «Меркуриус», но о которых было известно, что они были именно из числа тех, заманенных в Швецию савосцев, выжигавших там участки под пашню. Отто считал, что Соединенные Штаты никогда не стали бы независимым государством, и никогда бы их конституция не была бы написана столь прекрасным образом, и никогда бы страной не управляли так хорошо, если бы финны не помогли Америке. Он разглагольствовал так, словно моя жена не сбежала в Финляндию. Я остановил машину на площадке для отдыха у границы штата Пенсильвания и попросил Отто сесть за руль.
Отто повел машину, проехали через город. Лишь в другом конце города мы увидели мотель, во дворе которого стояло много автопоездов. Отто зарулил во двор этого мотеля. Получили комнату и отнесли туда свои вещи. Я сказал, что теперь приму душ, но Отто воспротивился. Он сказал, что мы пойдем в город, в сауну, велел мне оставить бумажник, чековую книжку, кредитную карточку и паспорт в отделении гостиничного сейфа, а на карманные расходы запастись сотней долларов. Он обещал, что я вернусь в мотель хорошо надраенным и буду отлично спать ночью.
7
Я сунул в карман десятидолларовые купюры и одну пятидесятидолларовую, а из сумки достал чистое белье. Спросил у Отто, надо ли брать свое полотенце, или его дадут в сауне. Отто уверял, что уж в той сауне, куда мы идем, я мокрым не останусь. Мы сходили в администрацию мотеля и получили для наших денег и ценных вещей шкафчик-сейф в камере храпения, внеся залог, который нам обещали вернуть, когда сдадим ключ обратно. Мы подписали соглашение, которым обязались уплатить сто долларов в случае утери ключа.
В баре мотеля мы взяли себе пива, сидели у стойки и смотрели на официантов, бегом разносивших заказы, и на юбки официанток, раскрывавшиеся с боков до самой талии. То, что видно в разрез юбки, считал Отто, не только вызывает грешные мысли даже у стариков, но и ввергает в самый грех, а согрешить, как он считал, и мне не помешает, поскольку я стал холостяком, которому не требуется думать о семье и о том, как ее обеспечить.
Бармен спросил, на каком языке мы разговариваем. И Отто принялся болтать с ним. Пока мы пили вторую бутылку пива, они говорили о хозяйственном положении Штатов, цене доллара в мире, процентных ставках, сопротивлении русских тем американским предложениям, которыми хотели обеспечить мир во всем мире, оба расхваливали внешнюю политику, проводимую твердо и уверенно президентом Рейганом, не терпящим больше оскорбления американцев нигде в мире. Я не участвовал в их разговоре.
Я смотрел на сидящих в баре водителей автопоездов и коммивояжеров, коротавших тут вечер. В дальней части бара за столиком на двоих сидели двое мужчин, показавшихся мне знакомыми, и когда я пригляделся к ним повнимательнее, вспомнил, что видел их в ночном баре в Джексонвилле, где в первый вечер мы подкреплялись гамбургерами. Я сказал про них Отто, но он утверждал, что не помнит этих мужчин. Он считал, что я обознался, но признал, что никогда не запоминает людей, которые мимоходом говорят ему что-то для него неинтересное. Я был уверен, что мужчины были те же самые. По мнению Отто, Америка — свободная страна и люди тут могут передвигаться, где им вздумается. Эта страна была завоевана для цивилизации, и свободные мужчины были всегда готовы пуститься в путь, оставляя покой домашнего очага и устремляясь навстречу неизведанным землям и приключениям, чтобы добывать богатство.
Отто осушил стакан с пивом до дна, сказал бармену, что мы направляемся в город позаботиться о своей чистоте. Бармен пожелал нам провести вечер с пользой, взял деньги за пиво, и мы пошли.
Портье мотеля вызвал нам по телефону такси, мы вышли подышать в ожидании машины. Вечер был кромешно темным, теплым, огни города отсвечивали в небе так, что звезд не было видно. Отто и не хотел смотреть на них. Когда такси пришло, он уселся на переднее сиденье, я на заднее. Всю дорогу до города Отто трепался с таксистом. Я не прислушивался к их трепу, смотрел на пустые улицы пригорода, освещенные брандмауэры заводов и складов, пыльные площадки для стоянки машин и улицы-бульвары, над которыми изгибались аркой кроны деревьев. Я подсчитал, что в Финляндии сейчас уже семь утра, Кайсу летит еще где-то над Швецией, раздумывал, хорошее ли настроение у нее теперь.
Такси остановилось, и Отто расплатился. Мы вышли из машины на боковой улочке, где было безлюдно. Таксист велел нам оставаться на этой освещенной улице, поскольку в переулке можно получить стилет в ребра. Отто подошел к двери, перед которой и остановилась машина. Я смотрел на дверь и на окна, закрытые толстыми гардинами, так что не было видно, есть ли за ними свет. Отто позвонил в дверь, в ней открылось окошечко. Оттуда на нас уставился мужчина, была видна часть его лба и начинающаяся плешь. Отто сказал, что мы пришли мыться, мужчина открыл дверь и впустил нас.
Мы вошли в сумеречную переднюю. Швейцар закрыл дверь, спросил, что у меня в полиэтиленовой сумке. Я сказал, что там смена белья. Он спросил резко, что я собираюсь с ним делать. Я сказал, что всегда меняю белье на чистое после сауны. Швейцар хотел заглянуть в сумку, я раскрыл ее и показал ему. Он сунул руку и пощупал белье. Я спросил у Отто: точно ли, что он привел меня в сауну, для сауны это место вроде бы слишком сильно охраняется. Швейцар спросил, на каком языке мы говорим. Я сказал, что на финском. После этого он уже ничего не спрашивал, указал на дверь в торце прихожей, и мы вошли через эту дверь в следующее помещение. Швейцар остался в передней.
Помещение было большим и обставлено на манер бара, и там сидели только женщины. Я сказал, что в сауне, похоже, сегодня женский день, и это рассмешило Отто. От стойки бара пришла девушка и отвела нас за стол, усадила и спросила, чего бы мы хотели выпить. Мы заказали пива, его сразу же принесли две девушки. Я спросил у Отто, зачем он привел меня в бордель. Отто ответил, что бордели запрещены законами этого штата, но мы можем выбрать себе банщиц из числа этих девушек, чтобы потерли нам спину.
Я пил пиво, девушки, принесшие его, подсели к нашему столику и спросили, говорим ли мы по-английски. Мы заговорили. Девушки утверждали, что мы останемся ими весьма довольны, если только дадим им возможность показать, на что они способны. Я сказал, что нам надо подумать. Девушки спросили, могли бы они распить с нами бутылку шампанского и помочь нам думать. Отто велел им присоединиться к другим женщинам — мы хотели принять решение свободно. Девушки не хотели уходить. Отто заговорил по-фински. Послушав какое-то время наш разговор на этом языке, девушки встали, пошли к стойке бара и сели на высокие табуретки.
Выпив пиво, я заказал виски, которое опять принесли быстро; это была уже третья девушка. Отто спросил, хорошо ли она умеет мыть мужчинам спину, девушка похвалилась профессиональным умением. Отто пригласил ее сесть к нам за столик. И вскоре они ушли париться. Отто велел и мне выбрать себе мойщицу, пока швейцар не пришел с поучениями. Проходя мимо стойки бара, Отто послал оттуда девушку к моему столу.
Отто тоже поднялся. Барменша подошла попрощаться с нами, пожала нам руку у двери. Швейцар вызвал такси. В мотель мы вернулись уже под утро. Пошли к себе в номер. Хотя Отто утверждал, что после сауны, чистенький, я буду спать хорошо, мне не спалось. Я долго слушал храп Отто и размышлял.
8
Утром самочувствие было не лучшее. Я лежал в постели, посматривал на часы и обдумывал, можно ли уже попытаться дозвониться до Кайсу, сколько ей нужно времени, чтобы добраться из Хельсинки в Похьянмаа и куда она там направится.
Отто спал.
Я поднялся и оделся. Отто проснулся, когда я походил по комнате и отодвинул градины на окне, чтобы посмотреть, какая погода. За завтраком Отто принялся утешать меня рассуждениями, что вчерашний мой грех был не так уж велик по сравнению с теми, какие совершило и совершает все остальное человечество; разве маленький визит к шлюхам идет в сравнение с убийствами и пытками, развитием оружия массового уничтожения и истреблением целых народов? Я утверждал, что нельзя зло оправдывать злом.
Пока завтракали, я попытался посмотреть, тут ли еще те мужчины, которых вечером видел в баре, но их больше не было видно. Мы забрали свои вещи из номера и заплатили за него, получили обратно задаток, внесенный в залог за сейф, взяли оттуда свои документы и деньги и пошли к машине. Охладительные установки автопоезда, похоже, работали нормально, и груз вроде бы был на месте.
Я попросил Отто вести, сам занял сиденье помощника. Отто тронулся в путь, вспоминая, как вчера въезжал в мотель, нашел шоссе номер девять и погнал по нему на север. Часы показывали девять, радиостанция, передающая западные песни, нашлась, и мы ехали в свое удовольствие на бодрой скорости по четырехрядному шоссе. Отто подпевал и время от времени начинал доказывать мне, что стук совести будет понемногу стихать, а дня через три и вовсе не станет слышен. Я рассчитал по карте, что к вечеру мы будем в городе Сиракьюс, и подумал, что оттуда смогу позвонить в Финляндию. Отто полагал, что с самого начала было ошибкой брать беременную жену с собой в Америку, где жизнь ломает привычные стереотипы. Я сказал, что женился, рассчитывая прожить в этом браке до глубокой старости. Отто не верил, чтобы здесь кто-то смог продержаться в одном браке всю жизнь, американский образ жизни основан на постоянных переменах и поисках нового счастья, и время от времени здесь неизбежно приходится искать себе новую жену. Моим словам, что я человек другого склада, Отто не поверил, сказал, что вчера в бане внимательно следил за мной, когда я лежал на банщице. Я попросил, чтобы он никогда больше не напоминал мне о том, что происходило вчера. Пусть он говорит о чем угодно, хотя бы о своем отце и его приключениях в России, или даже об охоте на аллигаторов.
Отто все же стал рассказывать не об этом, а о своем дяде, который жил в населенной финнами местности на севере Мичигана, в Купарисаари, и тоже активно участвовал в движении трудящихся, будучи шахтером. Этот дядя в конце тридцатых годов отправился в Испанию, где республиканская армия сражалась против фашистов Франко, и приехал оттуда на кооперативную ферму залечивать раны. Он выбрался из Испании, когда республика пала. У него в верхней части тела было три дырки, простреленных из винтовки, и он охотно показывал эти раны Отто и рассказывал о сражениях, в которых участвовал в Испании вместе с другими финскими коммунистами, о каменистом, пыльном склоне горы в Каталонии, где он лежал за пулеметом, о франкистских цепях, поднимавшихся из окопов под его огонь, и о немецких и итальянских истребителях, которые поливали из своих пулеметов окопы республиканцев. В армии республиканцев сражалось больше сотни финнов, и многие из них приехали с Американского континента; они верили в социализм и были готовы отдать жизнь за свои убеждения, и большинство их них отдало ее там, на земле Испании. Я сказал, что и в армии Франко были финны, читал о них в какой-то книге дома. Отто рассказывал, что дяде пришлось по вкусу воевать, и когда японцы напали на флот Соединенных Штатов в Перл-Харборе, его призвали под ружье защищать американскую демократию и он снова попал в действующую армию. К тому времени дядя уже был готов к великим делам — раны зажили, давление стало нормальным. Дядя отправился в армию и больше уже не вернулся, он пал при завоевании какого-то безымянного острова на Тихом океане. Я предположил — Иводзимо, но Отто сказал, что его дядя не имел чести пасть в столь известном сражении вместе с истинными героями, он просто испустил дух на каком-то острове, который даже и названия не имел, только номер, и все. Финнов, ветеранов интернациональных бригад, много приезжало в Джорджию после войны просить денег в долг, и они рассказывали, каким героем был дядя Отто в Испании: он никогда не оставлял товарищей в беде, пел «Интернационал» даже в самые трудные моменты и мочился на пулемет, чтобы остудить его, когда тот слишком раскалялся. Они считали, что дядя Отто один заслужил все те ордена и медали, которые испанцы навешивали на грудь русских генералов и полковников после каждого сражения. Поскольку эти ветераны все же постоянно занимали деньги, их воспоминаниям не особенно-то верили. В пятидесятых годах, во время запойного своего рейса, Отто встретил в Миннеаполисе финна, командира взвода той пулеметной роты, в которой воевал дядя, но Отто пришлось долго описывать своего дядю, прежде чем тот бывший командир вспомнил его; он считал дядю Отто мужчиной в мужской должности, как и других. Этот финн из-за поездки в Испанию вынужден был в сороковых годах претерпеть трудности и больше не хотел вспоминать о героических подвигах; этому лишенному пенсии инвалиду, правая рука которого по локоть осталась в Андалузии, приходилось добывать средства на жизнь для себя и всей своей семьи одной левой. Однако же он благодарил судьбу, считал, что ему еще повезло: раненный в Испании, он больше не годился для той великой бойни, на которую американских мужчин погнали в сорок втором году, в том числе и живших здесь финнов, поскольку в этой войне пехотинцы были расхожим товаром, леса белых крестов растут теперь на их могилах на кладбищах всего мира.
Я спал ночью так плохо, что забрался теперь на постель позади Отто. Попросил его разбудить меня во второй половине дня, под вечер, если усну, чтобы я смог позвонить домой. Отто пообещал разбудить, когда сделает остановку на обед. Я лежал, но уснуть не мог. Отто напевал. Он объяснил свою любовь к западным песням тем, что слышит лишь звучащее на средних волнах, ибо его слух повредился на заводе, и в шахтах, и от рычания мотора автопоездов. Западные же песни передают именно на средних волнах. А еще — в них ощущалось романтическое отношение к жизни.
Я провел пальцем черту по пыльному потолку кабины. Сказал Отто, что сяду за баранку, как только он этого пожелает, но Отто вел пока с удовольствием, затем вдруг принялся браниться и высунулся посмотреть, что там впереди. Отто на большой скорости свернул с дороги на платформу станции взвешивания. Он сказал, что не заметил никакого указателя у дороги. На станции взвешивания была очередь из автопоездов, шедших в обоих направлениях, и пришлось прождать целый час, пока не наступил наш черед. В ожидании мы ходили между стоявших машин и разговаривали с другими водителями о станциях взвешивания, находившихся впереди и позади нас, и о полицейских патрулях, которых видели водители, ехавшие с севера. Отто взял из ящичка для перчаток дорожный атлас и стал изучать, сколько еще пунктов взвешивания поджидает нас по пути и как нам их объехать. Он грозился, что не станет больше терять время в очередях.
9
Наш рейс продолжался, Отто вел, а мне велел лезть на постель, спать дальше. Я сказал, что заснуть не могу. Отто посочувствовал, мол, совесть — неудобная подушка, трясясь на ней, нечего и пытаться заснуть. Он утешал меня, рассказывая, как эти сотрясения совести — воспоминания о дурных поступках — переходят из души в организм, оставляя там, согласно закону страха, следы навечно, и влияют также на перевоплощение организма в будущем. Так после смерти мне пришлось бы заново пережить случившееся в том месте, которое католическая церковь называет чистилищем, а лютеранская — адом, и там мне представится возможность повторно пережить все и мучиться этим, но в той же мере, в какой я погрешил против других людей и предназначения мира. Я попросил его прекратить перемалывать все это, смесь виски с пивом нарушила мою способность понимать и рассуждать здраво.
Отто вел машину на хорошей скорости, отличная четырехрядная дорога была платной, она кончалась возле города Скрантон, где опять пришлось платить дорожную пошлину. Мы поехали по двадцать первому шоссе; я рассчитал по карте, что в Монреаль мы приедем ночью. Отто сказал, что мясо будет готово к погрузке лишь утром, но полагал, что убить одну ночь в Монреале не будет для нас проблемой, поскольку это город французский и предоставляет соответствующие развлечения. Я послал его подальше с его развлечениями, сказал, что переночую в машине, но лучше — в гостинице, если Отто такую найдет.
Он был уверен, что в столь большом городе, как Монреаль, найдется и гостиница.
Мы промчались через весь штат Пенсильвания в штат Нью-Йорк и к вечеру были уже возле города Сиракьюс. Съехав со скоростной магистрали вниз, в центр города, Отто стал кружить по улицам. Это был пыльный и грязный город, в центре большие каменные дома, пустые, с разбитыми окнами, повсюду следы запустения. На окраине города дымили большие металлические заводы, где, как знал Отто, дела теперь шли плохо, поэтому тут было много безработных, очередей за супом и работников социального обеспечения, которые пытались удерживать людей подальше от наркотиков. Я спросил, насколько хорошо Отто знает этот город. Он сказал, что лишь проезжал через него несколько раз; город негритянский, передвигаться по нему белому человеку было небезопасно. Вдруг мы оказались в районе, где были одни только чернокожие, они бездельничали средь бела дня, стояли группами на углах улиц и в порталах подъездов. Когда мы вынужденно остановились у светофора, к нам подъехала старая американская «телега», полная молодых негров. Отто велел мне запереть дверцу изнутри, сам он запер дверцу со стороны водителя и закрыл окошко. Достав из-под сиденья водителя резиновую дубинку, он дал ее мне и приказал безжалостно бить ею любого черного, который попытается вскочить на подножку нашей машины, конечно, кроме полицейских. Однако атаковать нас никто не стал, и ни одного полицейского я не видел. По тону Отто было ясно, что он действительно боится, я держал дубинку в руке и обдумывал, как действовать ею в кабине, чтобы удар получился сильным.
Когда выехали из негритянского района, я попросил Отто остановиться где-нибудь, откуда я мог бы позвонить, но он не хотел ни на минуту оставаться в городе, устремился на скоростную магистраль и погнал на север. Проехав десяток миль, мы увидели указатель к мотелю «Холидей-Инн», и Отто счел, что можно заехать во двор этого мотеля, принадлежащего знаменитой сети гостиниц, и оставить машину на время, пока поедим. Площадка, отведенная под стоянку, была заполнена. Отто оставил автопоезд посреди двора, заняв место по крайней мере пяти легковых машин.
Мы заперли дверцы кабины, Отто проверил заднюю дверь прицепа, не взломали ли ее на остановке у светофора в городе, послушал, как работает холодильная установка, и решил, что все в порядке. Мы пошли в мотель. Лишь у двери мотеля до меня дошло, что все еще держу резиновую дубинку в руке, мы вернулись к машине, и я оставил дубинку там. Даже Отто не верил, что она понадобится мне в зале ресторана.
У портье мы спросили, где тут можно поесть, и нам объяснили, как пройти в зал. Это было большое помещение, левую половину которого занимал бар, в правой половине стояли столы. Мы направились к ним. Официант принес нам меню, сказал, что можно получить еще комплексный обед, и показал тележку с салатами посреди зала. Мы решили пообедать, Отто спросил, поведу ли я машину вечером, и в ответ на мое обещание заказал себе пива. Мы посмотрели меню и заказали горячую еду. Я решил после обеда позвонить в Финляндию, по мнению Отто, мы могли позволить себе что угодно, времени у нас теперь было полно, поскольку нагрузить нас в Монреале мясом могли лишь утром. Мне хотелось употребить эту ночь на то, чтобы выспаться, и я сказал об этом Отто. Мы взяли салаты с тележки и ели их в ожидании горячих блюд. Отто взял себе еще пару банок пива. Поев, мы пошли к портье и поинтересовались, как позвонить в Финляндию. Портье спросил, в каком штате находится Финляндия, и нам пришлось объяснить, что Финляндия — независимое государство в Северной Европе и что оттуда родом все знаменитые хоккеисты, которых сейчас считают лучшими игроками этой части света. Портье велел назвать хотя бы одного. Мы в один голос назвали Ярри Курри. Портье хорошо знал его и сразу же рассказал нам, сколько очков набрал Курри в НХЛ.
Портье дал нам ключ от свободной комнаты, сказал, что и мне будет так спокойнее говорить, и ему легче выписать счет за разговор из номера. Он пообещал, что не поставит в счет пользование номером, если мы не будем ложиться на постели под одеяла и не тронем полотенца в ванной. Я пообещал к ним не прикасаться, получил ключ и, пока шел в номер, высчитал, что в Финляндии уже десять часов вечера. Отто остался в вестибюле читать газеты.
10
Я вошел в номер и закрыл за собой дверь. Аппарат стоял на столике между кроватями, я нашел в бумажнике номер телефона и принялся звонить. Ответил Раймо. Он ничего не слыхал ни о Кайсу, ни о ее возвращении в Финляндию и сперва не поверил мне, думая, что Тимо и Тапани хотели меня разыграть. Я не стал долго разглагольствовать, сказал, что везу груз в Канаду и вернусь в Лейк-Уэрт через несколько дней. Раймо обещал позвонить, если что-нибудь услышит о Кайсу. Я спросил, по какому это номеру он собирается позвонить. На это он не нашел что ответить.
Я попросил у него номер телефона брательника в Вааса, Раймо долго искал его и, наконец, продиктовал. У меня не было ручки, и я чиркнул спичкой, дал ей немного погореть и стал записывать номер образовавшимся угольком. Пришлось зажечь несколько спичек.
Раймо велел мне звонить, сказал, что послал в Лейк-Уэрт письмо, которое, может быть, уже ждет моего возвращения. Я испугался и спросил, о чем это он успел написать, но он успокоил меня, мол, в письме его идеи развития ковроткацкой фабрики. Я сказал, что это теперь полностью его дело. Он велел бросить письмо в корзину для мусора, если я не найду в нем ничего разумного. Мы попрощались, я попросил передать приветы родственникам. Особенно матери.
Я позвонил в Вааса. Трубку взял брательник, сказал, что Кайсу у них и пробудет еще несколько дней. Я спросил, зачем он в мое отсутствие позволил Кайсу улететь в Финляндию. Он стал уверять, будто предупредил женщин, что отъезд Кайсу к добру не приведет, но не мог же он силой воспрепятствовать Кайсу покинуть Лейк-Уэрт, не бить же беременную женщину. Я попросил позвать Кайсу к телефону, брательник сказал, что женщины в сауне, но пошел звать. Я настроился на ожидание.
Кайсу пришла к телефону почти сразу же и, тяжело дыша, весело прокричала приветствия из Финляндии и из Похьянмаа. Я спросил, зачем она сбежала из дому, не было ли у нее мысли покинуть меня навсегда и не придется ли мне в следующий раз вести с нею переговоры через адвоката. Кайсу рассмеялась, сказала, что отправилась немного поразвлечься, надоело ей сидеть одной в Лейк-Уэрте. Я сказал, что ее развлечения становятся все дороже, один только полет в Финляндию стоит тысяч пять марок, а кроме того — еще расходы на жизнь. Кайсу сказала, что столь долгие разговоры по телефону тоже стоят дорого, я мог бы сэкономить на них, если уж начал экономить. Я пообещал так и сделать, если Кайсу этого хочет. Она сказала, что раскладывание пасьянса известно как дешевое времяпрепровождение. Я заметил, что игрой в карты я еще смогу заняться. Кайсу спросила, не будет ли это игрой на раздевание. Я считал такое возможным для мужчины, жена которого сбежала в другую часть света.
Кайсу стала утешать меня, она, мол, намерена вернуться сразу же, как только родит и они оба с ребенком будут в состоянии отправиться в путешествие за океан. Она велела мне не грустить, не изменять ей, не пить слишком много, тогда все будет снова хорошо, просила, чтобы я почаще звонил ей с дороги и из Лейк-Уэрта, когда снова спущусь во Флориду. Кайсу сказала, что побудет несколько дней в Вааса и затем поедет домой, где Раймо наверняка приютит ее. Она напомнила, что не первый раз в истории нашего рода супругам приходится жить по разные стороны Атлантики. Я сказал, что подобная семейная жизнь не очень-то удалась ни отцу, ни деду.
Я попрощался, обещал звонить, и Кайсу еще попросила меня звонить почаще. Я положил трубку и сел на край кровати.
Взял бумажку, на которой намарал номер телефона брательника, и, держа ее в руке, пошел к портье. Он дал мне ручку, я переписал номер на листок и положил его в бумажник. Отто спросил, согласилась ли Кайсу разговаривать со мной. Я сказал, что Кайсу в Вааса. Заплатил за разговор. Отто не знал, где находится Вааса, и я объяснил ему, пока шли через двор к машине. Рассказал, что услыхал от Кайсу и что от брательника. Отто не верил, что она когда-нибудь вернется.
Мы сели в машину, я вел. Отто рассказывал, что долгие разлуки никогда не укрепляли браки эмигрантов, он как раз перед нашей поездкой читал что-то про вимпелисца[61], который приехал в Америку, чтобы заработать денег и расплатиться с долгом за дом; он трудился три года и экономил, жил в дешевых домах для холостяков, питался лишь хлебом да лярдом и каждый добытый тут доллар отсылал жене в Финляндию, там жена должна была этими деньгами гасить кредит, полученный на покупку дома. Через три года жена написала в Америку, что родила ребенка от работавшего у них батрака, а деньги пошли на другие расходы, вместо погашения кредита. Муж запил, стал жить в гостиницах и есть каждый день антрекоты. Я сказал на это, что в Финляндии уже давно никто не держит батраков, времена другие и налоговая система такова, что даже доходов крупного хозяйства не хватает, чтобы выплачивать и налоги, и взносы на социальное обеспечение, и на страховку на случай безработицы, и еще на все другие выплаты, которые государство требует от работодателя, так что история, о которой читал Отто, могла случиться лишь в начале века. Отто признал, что книга была старая, он взял ее почитать в Лантане' в финском турист-холле. Все же он утверждал, что такое могло случиться еще и теперь, только жена изменила бы сейчас не с батраком, а с мужиком другой профессии. Я сказал, что, по крайней мере пока, Кайсу даже со зла на меня не смогла бы сделать ребенка с чужим мужчиной, поскольку прежний заказ еще в машине и, как известно, сделан мною. С этим Отто спорить не решился.
Я вел машину, мы пересекали широкие холмистые просторы, почти безлесые. Через час свернули со скоростной магистрали в городок Уотертаун, ибо Отто хотел переехать границу севернее, возле городка Корнуолл. После Уотертауна дорога сменилась на обычное шоссе, тянувшееся через деревни и поселки. На равнинах среди полей были фермы и паслись стада, Отто прикидывал на глаз, сколько сотен голов могло в них быть. Из дворов выкатывались на шоссе тракторы, которым мне приходилось уступать дорогу. Невозможно было ехать даже по сорок миль в час, но Отто сказал, что скорости нам вполне достаточно. По другую сторону границы, в Канаде, снова начнется скоростная магистраль, по которой сможем гнать вовсю до самого Монреаля.
Отто хотел, чтобы в Массине, маленьком городке перед границей, мы сделали остановку: выпьем кофе, и он пересядет за руль. Я повел машину к станции обслуживания, где должно было находиться кафе. Отто заправил машину горючим, мы долго сидели в баре и потом еще сходили посмотреть, что продается в магазинчике позади бара. Отто неторопливо примерял кожаные ковбойские сапоги, широкополые техасские шляпы и бейсбольные шапки с длинными козырьками, но ничего не купил. Он сказал, что имеет смысл дать рассосаться самому большому скоплению машин, которое бывает на границе в послеобеденные часы; на пограничном пункте в Корнуолле нам и без очередей придется проторчать достаточно долго, поскольку там будут внимательно проверять наш груз и выяснять, зачем мы едем в Канаду. Я спросил, разве на маленьких пунктах пересечения границы не должно быть все гораздо проще и легче, чем возле больших городов, где собираются лучшие и рьяные таможенники. На это Отто ничего не ответил, он смотрел в зеркало, как сидит у него на голове техасская шляпа.
Он захотел еще выпить кофе, и я поглядывал, покуривая, как он его пьет.
11
Со станции обслуживания мы тронулись только после шести. Отто сел за руль полный решимости доехать до пограничного пункта, где мы скажем, что я еду лишь за компанию как помощник и не буду вести машину в Канаде. Так придется платить только за одно водительское разрешение: Отто следовало получить такое на пограничном пункте.
Мы свернули к реке Святого Лаврентия. Мост через нее был длинный и такой высокий, что под ним могли проходить большие суда. На северной, канадской стороне дымил деревообрабатывающий завод, и ветер нес оттуда запах сульфата целлюлозы. Отто открыл было окошко кабины, но я сказал, что при такой вони лучше держать их закрытыми. Отто поднял стекло, но запах остался в кабине. Я спросил, как насчет таможни, Отто ответил, что мимо нее нам на территорию Канады никак не прошмыгнуть. По мосту ехали долго, спускаясь на канадский берег, видели справа низкий город, за ним далеко — холмистые просторы, а под мостом быстро текущую голубую воду. Таможня находилась на канадской стороне за мостом, и туда, согласно указателям, следовало вести автопоезда. Подъехав, мы взяли свои документы, документы на машину и груз и пошли через двор в помещение таможни.
Нам дали анкеты, которые мы заполнили. Таможенники изучали накладные на груз, а меня направили в глубь комнаты — выяснять цель моего прибытия в страну. Иммиграционный чиновник в форменной одежде оказался стройным блондином с хорошо ухоженными рыжеватыми усиками. У стойки возле его стола я увидел пожилую супружескую пару, объяснявшуюся с чиновником по-французски. Я не понимал ни слова из того, о чем они говорили, чиновник по-английски приказал мне отойти от стола подальше. Я пошел к окну и увидел задний двор таможни, волкодавов в клетках, а за клетками густые прибрежные заросли.
Разобравшись с парой, говорившей по-французски, чиновник подозвал меня, взял мою анкету и внимательно прочел. Затем спросил, когда я собираюсь возвращаться в США. Я сказал, как было условлено, что завтра, если груз в Монреале будет готов. Он велел мне предъявить обратный билет, я указал на Отто, который стоял у двери, и сказал, что приехал с ним на автопоезде. Чиновник крикнул Отто, чтобы он подошел. Отто подтвердил, что мы везем омаров в Монреаль. Чиновник спросил, есть ли у меня лицензия на вождение автопоезда. Отто сказал, что ведет машину только он. Чиновник спросил, есть ли у меня деньги, и я ответил, что есть. Он захотел взглянуть на мой бумажник, и я показал его. Паспорт он изучал долго.
Отто с другим таможенником вышел во двор. Иммиграционный чиновник сказал, что мне придется пройти с ним, приподнял доску между стойкой и столом, и я проследовал за ним в заднюю комнату.
Там был еще один чиновник в униформе. Он велел мне раздеться, я спросил, какого черта. Ничего не объясняя, они сказали, что мне нечего делать в Канаде, если не согласен на осмотр. Я стал раздеваться. По мере того как я раздевался, второй чиновник внимательно обследовал все мои вещи, отворачивал швы и ощупал воротник. Когда я был совершенно голым, они приказали мне повернуться, поднять руки на голову. Я спросил, что их больше всего интересует в голом человеке. Они оставили мой вопрос без ответа. Чиновник, сидевший в задней комнате, достал из шкафа пакетик, разорвал его, вынул тонкие резиновые перчатки, надел одну на правую руку и велел мне опереться руками о стол, чтобы он смог проверить задний проход. Я послал его к черту. Чиновник, разговаривавший со мною первым, спросил, хочу ли я в Канаду или мне больше нравится ждать в таможне, пока машина съездит в Монреаль и вернется. Пришлось подчиниться. Чиновник, натянувший перчатку, подошел ко мне, сунул палец глубоко в задницу и пошевелил там. Я ничего уже не мог сказать. Он кончил свое исследование, и мне было велено одеваться. Пока я одевался, чиновник снял перчатку, кинул ее в черный мусорный мешок и долго мыл руки с мылом под краном над раковиной в углу комнаты.
Первый чиновник приказал мне идти с ним, когда я оделся. Вышли в переднее помещение, я искал глазами Отто, но его в помещении не оказалось. Я увидел, что Отто во дворе, он ходил с таможенником вокруг автопоезда, и таможенник сунул под машину длинную металлическую коробку.
Иммиграционный чиновник протянул мне паспорт, но когда я взял его за уголок, он выдернул паспорт обратно и спросил, собираюсь ли я выполнять какую-нибудь работу, находясь в Канаде. Я не понял, что он имел в виду, и он переспросил: будет ли у меня в Канаде работа. Я. сказал, что не позаботился о работе на один-то день пребывания в Канаде. Он спросил, есть ли у меня в Канаде родственники. Я ответил, что дедушка жил в Канаде. Чиновник заинтересовался этим, стал расспрашивать, где дедушка жил, и что делал, и как долго он находился в Канаде. Я сказал, что дед приехал в Канаду в двадцатых годах на строительство, но уже восемь лет, как покоится на кладбище в Коппер-Клифе. Чиновник держал паспорт, пристально смотрел на меня и затем спросил, неужели я думаю, что они задают вопросы ради развлечения и что им приятно копаться в задницах людей на границе. Я сказал, что никогда еще в жизни не бывал в Канаде, поэтому развлечения канадцев кажутся мне странными.
Он наконец отдал мне паспорт и велел убираться. Я был очень зол, не стал дожидаться повторного приказания, вышел и направился к машине. Таможенник как раз возвращал Отто документы. Отто спросил, как прошел мой въезд в страну. Я рассказал, как меня осматривали, выругался и заверил, что нипочем не нанялся бы Отто в помощники, если бы знал, что на пограничном пункте в этой стране человека обследуют вплоть до содержания прямой кишки. Отто перевел наш разговор таможеннику, которого моя злость рассмешила, и они посмеялись над обстоятельностью осмотра. Отто спросил, сколь детально иммиграционным чиновникам удается осматривать пересекающих границу женщин, таможенник улыбнулся и сказал, что, будучи джентльменом, не хотел бы отвечать на такой вопрос, к тому же служебный долг обязывает его помалкивать. Это опять развеселило обоих.
Я сел на место помощника и слушал, как они разговаривают у машины. Я спросил, уж не придется ли нам ночевать на этой таможне, и сказал, что сразу лягу спать, если Отто намерен задержаться тут на всю ночь. Отто пожал таможеннику руку на прощание и поднялся в кабину. Мы тронулись в путь, Отто был в прекрасном настроении. Он напевал и насвистывал, говорил, что таможенный осмотр прошел легче, чем он ожидал. Я сказал, что все еще чувствую холодный и скользкий палец в заднице и что никогда в жизни не подвергался такому обследованию, хотя и пересекал границы на своем веку много раз.
Мы выехали с таможни на круговой разъезд, где был указатель на ведущую к Монреалю скоростную магистраль; я посмотрел карту; до Монреаля оставалось меньше восьмидесяти миль. Уже совсем стемнело, когда мы выехали на магистраль. Она тоже была четырехрядной, и движение было слабое. Здесь морозы повредили дорожное покрытие, и выбоины заставляли меня подскакивать на жестком сиденье, и удары отдавались в позвоночнике и в голове.
Так продолжалось миль двадцать, затем свернули на шоссе, ведущее через деревни. Потом дорога сделалась пустынной, жилищ поблизости не было, фары высветили указатель к площадке для отдыха. И Отто свернул туда. Он сказал, что здесь нам надо подождать, и подал автопоезд назад, к самому краю площадки. Там широкий ручей тек вниз к реке Святого Лаврентия.
Мы вылезли из машины и стали смотреть на ручей и реку. По обоим берегам рассыпались огни города, вечер был теплый и тихий. Я спросил, неужто нам придется торчать тут до самого утра, и заявил, что гораздо охотнее спал бы ночью в гостинице, в Монреале. Отто сказал, что долго мы тут не задержимся.
12
Я курил, стоя возле автопоезда, когда подкатила легковая машина. Из нее вылезли двое мужчин и направились к нам. Фары их машины были погашены, и я не мог разглядеть этих мужчин как следует; один из них тут же велел мне потушить сигарету, другой спросил у Отто, все ли в порядке. Отто заверил, что все о’кей. Они осветили автопоезд карманным фонариком, Отто попросил их погасить его. При свете фонарика я сразу же признал тех двоих, которых мы видели еще в Джексонвилле и Филадельфии, и приехали сюда они в том же самом синем «додже». Но я ничего не сказал.
Мужчины пошли к задку автопоезда и попытались открыть там дверь. Отто сказал, что замки заперты. Они приказали ему открыть их поскорее. Я спросил у Отто, что происходит. Он велел мне не волноваться, мы с ним пошли в конец автопоезда, и Отто стал отпирать висячие замки. Ему велели поторапливаться. Отто отпер замки, и мужчины резко раскрыли двери, я ощутил лицом и руками, как пахнуло холодом. Оба приехавших на «додже» влезли в прицеп и принялись вытаскивать из машины ящики, в которых были омары. Отто принимал ящики и велел мне помогать. Я сказал, что не понимаю, чем они занимаются. Отто запретил мне задавать вопросы, велел молча принимать ящики. Я отказался, и они сгружали их долго.
Отто складывал ящики высоким штабелем рядом с автопоездом, я пытался выяснить, что же происходит, Отто обещал объяснить потом. Один из разгружавших спрыгнул на землю и закричал сердито, что я должен был помогать Отто, мне платят не за безделье и пустую болтовню. Я велел ему заниматься своим делом и пошел на берег ручья, закурил сигарету. Тот, что кричал, подошел ко мне и больно ударил по руке, сигарета полетела на землю, он затоптал ее и сказал, что сейчас не время освещать берег даже огоньком сигареты. Было видно, что мужик сильно нервничает. Я спросил, что за шторм в нем бушует. Он угрожал показать мне признаки этой бури, если я сейчас же не приду помогать им разгружать автопоезд, у него, мол, нет времени заниматься разговорами.
Мы с ним пошли к автопоезду, мужчина поднялся в кузов, а я начал принимать ящики с омарами. Ящики были холодные и тяжелые, и я бегом относил их к штабелю, который Отто нагромоздил возле машины.
Подойдя в очередной раз от штабеля к задней двери машины, я увидел, что мужчины включили в прицепе карманный фонарик, вытащили из одного ящика пластиковый мешок и осматривали его. Затем они вскрыли мешок и достали оттуда маленькие мешочки из прозрачной пленки, наполненные белым порошком, вскрыли один мешочек, проверили, что в нем, закрыли и сунули обратно в большой мешок. Один из мужчин вылез с мешком из кузова и побежал к «доджу». И другой тоже вылез из прицепа, пожал Отто руку, сел в легковушку, и машина со страшной скоростью рванула со стоянки. Фары они включили только на шоссе.
Половина груза из прицепа-холодильника стояла штабелем возле автопоезда. Отто сказал, что нам надо быстренько грузить омаров обратно, прежде чем они успеют оттаять и испортиться и станут непригодными для продажи. Я сказал, что омары как раз меня сейчас и не беспокоят. Отто уверял, что если мы не повезем омары с собой, а бросим здесь, нам придется отвечать на вопросы, которые станет задавать канадская полиция. Я сказал, что это его забота. Отто принялся грузить ящики обратно в прицеп. Холодильная установка работала теперь с таким гудом, что его, казалось, должны были слышать в городах на другом берегу.
Я смотрел, как Отто брал ящик, тащил к машине, взваливал на край прицепа, поднимался сам в прицеп, уносил ящик внутрь и укладывал там. Казалось, что погрузка одного ящика длится сто лет. Я сказал, что в Монреале ему не быть и через неделю. Он стал просить меня залезть в прицеп и принимать у него ящики.
Деваться было некуда, я влез в грузовую камеру и стал укладывать ящики, которые Отто бегом таскал к двери. Возились долго, ни разу не передохнули, пока все ящики не оказались снова в автопоезде и двери его не были заперты. Затем мы сели на землю возле машины и отдыхали, заводить разговоры не хотелось.
Все же я сказал Отто, что больше не желаю подвергаться риску заодно с ним, в списке моих прегрешений и без того так много всякого, что контрабанда наркотиков туда не поместится. Отто считал, что волноваться не о чем, ведь все обошлось. Я спросил, как скоро «товар» поступит в продажу на улицах Монреаля и сколько затем потребуется времени полиции, чтобы дознаться, кто перевез его из Америки через границу в автопоезде. Отто уверял, что к тому времени мы уже будем в безопасности, в Америке. Я спросил, чем нас нагрузят на обратный путь. Только мясом, уверял Отто, но я ему не поверил. В прицепе опять могли оказаться пакеты, не указанные в накладной.
Отто засмеялся, я спросил, что его смешит. Он сказал, что вспомнил Корнуолл, где иммиграционные чиновники даже мою задницу проверили, и какое выражение лица было у меня после этого, а ведь во дворе таможни стоял автопоезд, в котором среди омаров было спрятано пять килограммов кокаина. Я сказал, что Отто, Тимо и вся шайка Тапани — все они сумасшедшие, но пусть больше не считают меня принадлежащим к их компании. Отто спросил, неужто я и впрямь думал, будто есть смысл тащить одних только омаров через весь Американский континент в Канаду, где их и без нас можно наловить для местных нужд из Атлантического океана. Я признался, что представлял себе дело именно так.
Мы поднялись в машину и тронулись в Монреаль. Город Отто знал плохо, и ему приходилось поглядывать на карту, чтобы проехать в центр. Я не стал помогать ему читать карту, хотя он и просил. Когда подъехали к железнодорожному вокзалу в центре города, я попросил остановиться, взял свои вещи и пожелал Отто счастья в жизни. Он не понимал, зачем мне теперь-то бросать его. Я сказал, что именно теперь не могу остаться.
Отто уехал, а я с сумкой в руке пошел дальше по улице. Вскоре за вокзалом я увидел отель «Рамада Инн» — престижной гостиничной компании. В таком отеле наверняка не грабят приезжих. Я пошел туда и получил номер.
Под окном моей гостиничной комнаты я увидел большую плоскую крышу, на которой поместились бы рядом два теннисных корта, а за крышей высился брандмауэр, поверх которого видны были огни города, высокие небоскребы возле станции, и сразу же за стеной старые дома с так называемыми французскими балконами, и свет в окнах этих домов. Я стоял в номере у окна и смотрел на огни города.
Позвонил во Флориду, и к телефону подошел Тимо. Он сначала пытался отшучиваться, слушая мою брань, но затем притих и пообещал поговорить со мною обстоятельнее, когда мы будем опять в безопасности, дома, во Флориде. Я заявил, что больше не намерен возить его грузы. Тимо попросил к телефону Отто. Я сказал, что мы расстались в Монреале возле вокзала. Тимо спросил, успели мы погрузить мясо до того, как я расстался с Отто, или нет. Выслушав мой ответ, он сказал, что через несколько дней и сам будет в Канаде, и тогда ему хотелось бы встретиться со мною, если я не успею до того вернуться на юг. Я сказал, что не решаюсь теперь возвращаться, поскольку ордер на арест может уже ждать меня в Лейк-Уэрте, и нет смысла ехать в Штаты, чтобы меня там задержали и выдали финским властям. Хотя жена и удрала в Финляндию, у меня не было никакой охоты возвращаться на родину за счет полиции.
Тимо спросил, в какой гостинице я остановился. Он обещал сразу же позволить мне, если услышит, что полиция меня разыскивает. Гостиницу я ему не назвал. Мы попрепирались на эту тему. Он сказал, что через три дня будет в Садбери вести переговоры о заказе с никельщиками, там я смогу его найти в отеле «Сенатор», если у меня возникнет настроение побеседовать.