Часть I
1
Из полицейского участка позвонили утром, сразу же, как только я пришел к себе на фабрику: мне посоветовали держаться от фабрики подальше, если не хочу оказаться у них; повестку вот-вот привезут. Я поблагодарил. Раймо был в ткацком цехе, следил за работой. Я сходил туда и сказал, что лавочка теперь полностью в его распоряжении. Ни с кем из рабочих прощаться не стал. Все, что мне требовалось забрать отсюда с собой, было уже упаковано, а сама фабрика еще с прошлого года переведена на имя Раймо, моего племянника.
Вещей было немного, я взял их и вышел. Весь двор утопал в слякоти и грязи, был конец апреля, и солнце растопило снег и лед на дворе и у стен фабрики. Пока я шел через двор к машине, почувствовал, как греет солнце, но не мог остановиться, понаслаждаться этим теплом.
Судебные чиновники с повесткой наверняка направятся из полицейского участка к фабрике по главной дороге, поэтому я свернул и поехал домой той дорогой, что шла за рекой. Когда открылись поля, перед железнодорожной насыпью, я остановил машину, взял с заднего сиденья атташе-кейс и спрятал его в багажник под ковры, вытканные на моей фабрике. Затем повел машину к дому. Кайсу хозяйничала на кухне, и я, вбежав со двора, распахнул двери. Сказал, что теперь мне пора сматываться, а ей придется приехать в Сейнайоки, как только сможет. Кайсу ни о чем не стала расспрашивать, все и без того было обсуждено нами раньше не один раз. Я взял из ящика комода банковские документы и чековые книжки и вышел.
Выруливая со двора на дорогу, я увидел, что по другому берегу к мосту едет с фабрики полицейская машина. Не знаю, заметили чиновники меня или нет. Дожидаться их я не стал.
Тайсто в его мебельной мастерской не оказалось, рабочие сказали, что он еще на верхнем этаже — спит. Тайсто лежал наверху в дальней комнате полностью одетый. Когда я потряс его, он проснулся и, услыхав от меня, что уже едут, чтобы вручить ему повестку, принялся собирать вещи. Вещей ему с собой требовалось немного — холостяк. Спустившись на первый этаж, он выплатил рабочим последнее жалованье, сказал, что их столярничанье в этой мастерской кончилось. На мой вопрос о складе Тайсто ответил, что успел на прошлой неделе продать все юрваласцу[41] — готовую мебель, заготовки и доски, теперь юрваласцы могут увезти свое имущество когда хотят, если, конечно, полиция им это позволит. Столяры много не разговаривали, взяли деньги, которые Тайсто отсчитал заранее, и ушли. Тайсто запер дверь мастерской на замок, закинул ключ в сугроб в глубину одичавшего сада. Мы пошли к моей машине и, миновав деревню, в которой была приходская церковь, поехали по новому Лапуаскому шоссе на Сейнайоки.
2
В Сейнайоки я поставил машину на стоянку у вокзала и отправился обходить банки. Снял со счетов все. Деньги лежали в разных банках по всей стране, так что банковским служащим потребовалось часа два, чтобы дозвониться. Тайсто обошел свои банки и тоже снял деньги со счетов. Знакомых в Сейнайоки я не встретил, да у меня их тут почти и не было; какие-то бывшие невесты, с которыми я теперь не имел никаких дел. В гостиницу «Аапо» Тайсто пришел раньше меня. И успел снять для нас номер. Я полагал, что у нас нет времени ночевать здесь. Тайсто сказал, что сидеть в гостиничном ресторане, имея при себе более полумиллиона финских марок, он не осмелится. У меня в кейсе тоже была сумма немаленькая. Мы пошли в номер ждать Кайсу.
Я раздумывал, можно ли оставить Тайсто в номере с обоими кейсами, полными денег, а самому пойти вниз ждать Кайсу, в ресторане, но не решился на это. Позвонил домой, Кайсу уже уехала или не брала трубку. Позвонил брату, там трубку взяла мать. Я сказал, что мне теперь придется уехать, попросил, чтобы брательник помог Раймо, если у того возникнут трудности с полицией после моего отъезда. Мать сперва запричитала, но затем принялась рассуждать, как теперь было бы лучше вести дела. Я пообещал позвонить с дороги, велел им ждать у телефона. Мать беспокоилась о Кайсу, ведь ей через несколько месяцев рожать. Я сказал, что мы едем не тюремным вагоном и не в Сибирь, а современным, вполне комфортабельным транспортом и совсем в другую сторону. Мать велела мне прислать Кайсу домой, когда придет время. Она сказала словами из Евангелия о рождестве, это почему-то запомнилось. Она считала, что финские родильные дома надежнее зарубежных и гораздо лучше их; кроме всего прочего, Кайсу на родине была бы среди своих, в надежных руках. Кайсу всегда нравилась моей матери. А я сказал, что ребенку лучше было бы родиться в Америке, — так он стал бы американским гражданином, и от этого гражданства ему впоследствии могла бы быть польза, например, никогда не требовалось бы заботиться о визе и разрешении на проживание в США, получение которых для Кайсу, меня и Тайсто Матсомпи представляло сейчас проблему. Мать спросила, далеко ли мы забрались, я сказал, что мы в Лулео. Она удивилась, как это мы успели уже уехать за границу. Я сказал, что с аэродрома в Сейнайоки мы улетели на частном самолете.
Тайсто лежал на кровати, слушал мой телефонный разговор, покуривал и посмеивался. Ему отъезд не казался досадным. Он занимался мастерскими уже второй десяток лет, сумел спалить свою первую мастерскую со складом и бухгалтерией и получить полную страховку, хотя пожарные рассказывали позже по деревне, что, когда они прибыли на пожар, даже сугробы горели в нескольких метрах -от стен мастерской. Вскоре после этого пожара Тайсто быстро наладил новую мастерскую, взял на работу старых мастеров и продавцов, колесивших по стране, по за пять лет опять привел свою бухгалтерию в такой беспорядок, а за последние два года умудрился получить такие большие оценочные налоги[42], что ему не захотелось убеждать суд под присягой в правильности своего бухгалтерского учета, а в случайность нового пожара чиновники страховой компании уже не поверили бы, хотя и нынешняя мастерская была в старом деревянном доме, где когда угодно мог заняться пожар от электропроводки или могла вспыхнуть древесная пыль от тех окурков, которые столяры, сам Тайсто и посетители небрежно затаптывали на полу.
Сказав матери, что еще созвонимся, я повесил трубку.
Я спросил Тайсто, не огорчен ли он тем, что, может быть, придется навсегда покинуть родину: ее материнское лицо нам теперь долго не улыбнется. Тайсто верил, что справится где угодно, даже между молотом и наковальней. Он вспомнил, бабушка рассказывала, как весело было в Америке в двадцатые годы, когда она служила в Торонто прислугой у миллионера, уже сам отъезд в Америку был веселым. В порту Ханко отъезжающие танцевали на причале перед отплытием, и бабушка помнила, что также танцевали в Хилле, куда судно пришло из Ханко, и еще в Ливерпуле, где ожидали отплытия парохода американской трансатлантической компании. Желание танцевать пропало лишь в Атлантике, когда океан начал показывать свою силу и пассажиры третьего класса заблевали полтрюма, но Тайсто сказал, что нас в нашем путешествии морская болезнь не замучает и не отобьет охоту танцевать. Он вскочил с кровати и принялся отбивать чечетку, затем открыл кейс, взял оттуда пачку сотенных и сунул в нагрудный карман куртки. Он сказал, что мы можем пойти вниз, в ресторан, и принять для бодрости несколько рюмочек, прежде чем мы окончательно оставим город Сейнайоки его жителям. Я ответил, что мне сегодня предстоит вести машину и иметь неприятности с дорожной полицией не хочется. Тайсто знал, что на Американском континенте любой может вести машину, даже будучи в легком подпитии, поскольку там все законы помягче и обеспечивают каждому гражданскую свободу. Он пообещал снять туфли, как только судно отойдет от финского берега, и стряхнуть с них все пылинки Старого Света до единой, подобно тому как поступили святые апостолы в одной из библейских легенд.
Я прилег на кровать и велел Тайсто прекратить скакать и стучать ногами об пол, пока служащие гостиницы не явились проверять, что за люди расшумелись в номере. Тайсто сказал, что он казацкого рода, мол, в тысяча восьмисотых годах в доме его предков были на постое казаки, посланные русским царем усмирять Южную Похьянмаа, и в роду существовало такое предание, будто какому-то из парней с Дона удалось плеснуть в кровь предков Тайсто кофейную чашку крови степных народов. Эта кровь в жилах Тайсто заставляла его двигаться быстрее, чем двигаются обычные финны — хямялайсцы и другие. Эта кровь придавала его действиям прямолинейность, которой нет у мужчин других финских племен.
О своей казацкой крови Тайсто говорил и раньше, так что ничего нового в этом для меня не было; несколько лет назад, после тяжелой автомобильной аварии, он попал в Сейнайоки в Окружную больницу, где ему вкатили литра два консервированной крови, которая, как он считал, разжижила его, казацкую. За последнее столетие от чашки, плеснутой в кровь его рода, у него осталось едва ли несколько капель. Через столько-то поколений. Я напомнил о заправке, произведенной в Окружной больнице, он объяснил, что казацкая кровь уже в последнем столетии изменила черты характера его прадеда и деда, которые затем достались ему по наследству. На эти особенности уже не могла повлиять бог весть чья кровяная плазма, которую влили тогда, когда он три дня лежал без сознания в реанимации. Он сказал, что хотел лишь между прочим вспомнить о радости своей бабушки, отправлявшейся в Канаду, о танцах в Хилле, поскольку и мы теперь оставляем Старый Свет. Я сказал, что слышал тоже кое-какие рассказы, например, о мужчине, которому при отъезде было не до танцев, ибо отъезд был для него вынужденным. Тайсто заметил, что зануду, способного испортить радость путешествия, можно встретить в любой компании.
Я встал с постели, взял кейс и сказал, что пойду на нижний этаж, в ресторан. Тайсто решил пойти со мной. Я заставил его поклясться, что он ни рюмки не выпьет, пока мы не покинем пределы Финляндии, нам сейчас не до того, чтобы пьянствовать. Тайсто тоже захватил свой кейс, и мы спустились в ресторан. Кайсу уже ждала нас в глубине зала. Я пошел расплатиться за номер, сказал кассирше, что мы вынуждены внезапно уехать, дела, мол, требуют. С нас не взяли денег кроме как за телефонный разговор. От Кайсу мы узнали, что полицейские приезжали к нам домой, но она отказалась принять повестку. Сказала полицейским, что я поехал продавать половики в Рованиеми и вернусь через неделю. Полицейским пришлось этим удовольствоваться. Сразу же, как только они уехали, Кайсу вызвала по телефону такси и поехала в Сейнайоки. Это заставило меня призадуматься. Таксист спросил Кайсу, неужто у нее осложнения с беременностью, поскольку Кайсу, выезжая из дому, дала ему адрес больницы, но услыхал в ответ, что она не хотела бы обсуждать такие вещи с совершенно посторонним мужчиной. В больнице Кайсу попросила вызвать ей другую машину и на ней доехала до вокзала.
Мы отправились на вокзал и взяли в камере хранения два плотно набитых чемодана. Я нес их к машине чертыхаясь, спросил, уж не попыталась ли Кайсу запихнуть в эти чемоданы все свое земное достояние; она сказала, что не решилась оставить детские вещи, которые и ее мать, и моя, и другие родственницы вышивали всю зиму; кто знает, какие детские вещи удастся купить в Америке, может, только синтетические, которые, чего доброго, еще вызовут у ребеночка аллергию. А все детское приданое, взятое ею с собой, — чистый хлопок и шерсть. Тайсто сказал, что в Америке простираются, глазом не охватишь, хлопковые поля, так что хлопка хватило бы и для нашего ребеночка, а шерстяную одежду никто во Флориде носить не в состоянии, и хотя наперед неизвестно, сколь чувствительным к холоду будет наш малыш, но во Флориде он наверняка согрелся бы и без шерстяной лыжной шапочки.
Что Кайсу ждет ребенка, было хорошо видно, и она ходила уже вперевалочку, как все беременные в таком положении. Я знал, что ей нелегко было уехать, впрочем, ей и не обязательно было ехать со мной, в ее-то счетах никаких неясностей не было. Но я все же был рад, что она уезжает со мной. Один из чемоданов я дал понести Тайсто, другой нес сам в левой руке, а правой взял Кайсу под ручку. Так мы и шли до нашей машины, оставленной на стоянке возле здания вокзала, мимо такси, и припаркованных автомобилей, и суетившихся людей. Никого из них я не рассматривал внимательно.
Чемоданы положили в машину. Тайсто сел сзади, и мы покатили по Каскиненскому шоссе к морю.
3
Я гнал. Мимо перелесков — сто пятьдесят, а через деревни — как осмеливался: нам требовалось успеть к вечеру в Турку, продать там машину и купить билеты на судно, идущее в Швецию. Не доезжая до Пори нас остановила полиция: на этом участке дороги скорость была ограничена до ста километров, я же гнал сто сорок. Я подумал: вот и закончилось наше путешествие. Полицейские с удовольствием отобрали бы у меня водительские права и посадили бы нас в автобус здесь, на остановке, откуда они охотились с помощью специального устройства за превышающими скорость. Они спросили, куда это мы так спешим, я сказал, что скорость повысилась как-то незаметно, поскольку, ведя машину, я пел и, воодушевленный пением, непроизвольно нажимал ногой на педаль газа. Полицейские спросили, что я пел. Сказал, что «Ваасаский марш». Они заставили меня подуть в дозиметр, но алкоголя не обнаружилось. Справившись о моих доходах, полицейские выписали квитанцию на штраф. Когда они вызвали центр и, передав сведения о личности, указанные в моих водительских правах, стали ждать, найдутся ли в ЭВМ данные о совершенных мною преступлениях, я испугался, а вдруг уже успели зарегистрировать иск в уездном суде, но, видимо, отметки об этом еще не оказалось. Я вылез из машины. Один из полицейских снова подошел к нам, проверил шины, измерил их изношенность и затем велел мне открыть багажник. Я открыл, полицейский осмотрел вещи, поворачивая их. Кейсы — мой и Тайсто — стояли оба в багажнике по сторонам, но полицейский не потребовал, чтобы я открыл их. Денег там было больше миллиона финских марок. Полицейский захлопнул багажник и велел мне ехать. И приказал воздерживаться от пения за рулем, раз из-за этого я забываю, какие ограничения скорости введены на финских дорогах.
Я сел в машину и тронулся в путь. Видел, что Кайсу с испугу лишилась дара речи, да и Тайсто долго не мог вымолвить ни слова. Не останавливая машины, я вынул квитанцию из синтетической папочки, разорвал ее и выкинул за окошко. Считал, что минет срок давности, прежде чем смогу уплатить штраф. Проехали Рауму, и только тогда нас стал разбирать смех, когда я рассказал, как полицейский поворачивал кейсы, в которых денег было больше, чем ему когда-либо могло присниться; у него буквально в руках была возможность для таких действий, за которые, пожалуй, дали бы медаль «Лучший полицейский года» и почетную грамоту, но он был так сосредоточен на расследовании превышения скорости, что позволил удаче проехать мимо.
Тайсто принялся вспоминать, как однажды, несколько лет назад, мы встретились с ним в Рауме, в гостинице «Кумулус», в сауне, в компании коммивояжеров, тогда мы оба кружили по уезду Сатакунта, продавая свои товары, и у обоих уже в понедельник к вечеру были заключены кое-какие сделки. Но я не дал ему долго вспоминать о той встрече. Мы тогда, в понедельник вечером, на радостях так надрались в гостиничном ресторане, что вся неделя и прошла в Рауме: ни один из нас не смог сесть за руль раньше пятницы. Об этой неделе я потом так и не успел рассказать Кайсу ничего, кроме того, что торговля шла плохо, жители Сатакунты — скупердяи и эгоисты, которые скорее купят половик в супермаркете или в магазине «Товары почтой»[43], чем у честного торговца-северянина, стучавшегося в одну дверь за другой.
Я спросил, получил ли Тайсто когда-нибудь деньги у тех продавцов, которые, как я знал, были должны ему десятки тысяч. Тайсто сказал, что наследство с них останется невзысканным. Продавцы Тайсто видели, как он вел дела с чиновниками, и принялись обворовывать его, продавать, не внося сделки в счета, брать товары со склада без разрешения и оформления, нарушая правила учета, а Тайсто не мог обратиться в полицию с просьбой о расследовании. У Тайсто были большие недоразумения с продавцами и торговцами, некоторые из них были грубиянами, пьянствовали, дрались в поездах и обжуливали людей, чтобы просто позабавиться, поэтому были такие губернии, куда им по многу лет даже соваться стало опасно.
Случилось несколько раз, что и мои коммивояжеры тоже принимали заказы на ковры и половики у отдельных лиц или у фирм и брали деньги вперед, а затем получали под эти заказы товары с фабрики, но продавали их еще раз кому-то другому, кладя деньги в свой карман, и выяснять отношения с этими клиентами приходилось потом мне. Но таким играм пришел конец, когда мы с Раймо отделали как следует двоих, заставив их усвоить и хорошие манеры торговли и требования, предъявляемые к ним, как к людям фирмы половиков. Коммивояжеры Тайсто однажды продали где-то в Саво, в только что выстроенный особнячок, полную обстановку — стулья, и столы, и кровати, и комоды, привезли эту мебель в дом, потом подождали, пока все семейство ушло куда-то в гости, вытащили всю мебель из дома, отвезли ее в одну из соседних волостей и продали там снова. Эта проделка сошла им с рук, мебель ведь была совершенно новой, без царапин, и продавцы утверждали, что привезли ее в другую волость прямо из мастерской Тайсто; однако полицейские все же сильно напугали Тайсто, явившись расспрашивать об этом деле.
Кайсу попросила, чтобы я больше не гнал так, ведь следующий полицейский патруль, который пас остановит, может уже получить сведения об иске. Я утверждал, что в этой стране не станут из-за повестки в суд сразу объявлять розыск. На это Кайсу ничего не сказала.
Тайсто вспомнил о двух продавцах, которые несколько недель тому назад поехали в губернию Кески-Суоми продавать мебель, но уже в Кююярве поссорились с какими-то людьми, сидевшими в баре станции обслуживания; один из продавцов так отделал кююярвесца, что у того вытек глаз на щеку, и продавцам «Матсомпи мебель К°» пришлось молниеносно покинуть Кююярви. Они подались в Саариярви и стали там, на станции обслуживания, заправлять грузовик дизельным топливом, но увидели человека, с которым года два назад дрались в Куопио и потерпели жуткое поражение, они тут же напали на него, теперь вдвоем, и свалили на землю, один из продавцов бил мужчину по голове тяжелым голландским сабо так, что от каждого удара у того закатывались глаза, только белки сверкали, а второй продавец сорвал со стены баллон со сжатым воздухом для накачки шин и ударил им куопиосца, после чего тот потерял сознание. Продавцы Тайсто тут же рванули в Ювяскюля, поскольку имели основания полагать, что ленсманы по меньшей мере двух волостей захотят срочно повидаться с ними. В Ювяскюля они принялись надираться в гостиничном номере, но ночью у них кончилась водка, и один из них отправился на поиски какой-нибудь выпивки[44]. Он забрался в склад одного из супермаркетов через люк в крыше, ему пришлось прыгнуть на цементный пол с высоты четырнадцати метров, но — пьяницам всегда везет! — он даже не повредился и утром был найден спящим в складе среди пустых бутылок из-под пива. Газета «Кескисуомалайнен»[45] подала новость под крупным заголовком: «Человек — летучая мышь напал на пивной склад».
Кайсу вдруг залилась слезами. Она, мол, не для того спешила, даже не успела попрощаться с матерью и отцом, чтобы теперь сидеть в машине и слушать жуткие истории о драках и пьяных глупостях. Она представляла себе наш брак иным, когда в церкви позволила надеть себе кольцо на безымянный палец.
Я велел Тайсто кончить рассказывать о приключениях продавцов, его продавцы и без того знамениты. Пообещал, что Кайсу сможет из Турку позвонить домой и рассказать, куда мы едем и почему. Но я запретил ей вдаваться с родителями в подробности и говорить об иске, хотя тесть и теща спрашивали у меня всю зиму, как я намерен разобраться с налогами, причитающимися с моих официальных доходов, указанных в общедоступном ежегодном налоговом календаре-справочнике, который ротари продают, чтобы финансировать свою благотворительную деятельность и иметь капитал для праздников с выпивкой. Я тогда объяснял, что опротестовал начисленные налоги и надеюсь на перемены к лучшему. Тесть и теща этим удовлетворились.
Я и сам верил в свой протест, по меньшей мере надеялся на изменения в этом деле, но после получения отрицательного ответа и допроса, произведенного полицейскими, всерьез испугался, что настанет день, когда начнут проверять бухгалтерию, передадут дело в уездный суд и принудят выплатить все; тогда я постарался обеспечить свой тыл, перевел имущество на другое имя, выписался из подушных списков волости и обзавелся паспортом.
До Турку было уже недалеко, когда Тайсто обнаружил в кармане куртки еще чек на восемьдесят тысяч марок, который он забыл обменять в Сейнайоки на деньги. Он стал упрашивать меня гнать так, чтобы быть в Турку до закрытия банков. И я гнал как мог.
4
В Турку нам пришлось пойти в первый же попавшийся банк на окраине города, поскольку было уже так поздно, что банки начали закрываться. В том банке не нашлось восьмидесяти тысяч наличными, которые требовались Тайсто, тогда из глубины конторы вызвали заведующего, он позвонил в центральную городскую контору и сказал нам, что оттуда сейчас же привезут деньги. Он также позвонил в тот банк, чек которого предъявил Тайсто, и удостоверился, что чек имеет покрытие. Мы с Кайсу вышли из банка и сели в машину. С Тайсто я условился, что в крайнем случае уедем в порт без него и увезем его кейс с деньгами в Швецию, если большая сумма требующейся наличности вызовет у сотрудников банка подозрения и они позвонят в полицию.
Примерно в половине пятого Тайсто все-таки пришел, получив деньги. Его выпустили из задней двери, так как банк уже закрылся, и мы заметили его, лишь когда он щелкнул по багажной решетке на крыше машины.
Поехали дальше. За вокзалом я знал автомагазин, куда намеревался теперь сбыть свою телегу. Отвезя Тайсто и Кайсу на пристань, поручил им купить билеты. Кайсу не хотела брать кейс, полный денег, и я взял его с собой. Был прекрасный вечер. Помню точно, что, когда ехал с пристани обратно в город, даже Турку показался мне красивым городом. Так было, пожалуй, потому что я знал: покидаю родину надолго, поэтому все вокруг выглядело красивым — слякотные и грязные обочины, песок и мусор улиц, голые запыленные деревья и грязная вода реки.
Въезжая во двор автомагазина, увидел его хозяина, как раз входившего в деревянный сарай, где размещалась контора. Я познакомился с ним в одной из торговых поездок, мы несколько раз оказывались в одних и тех же гостиницах и гостиничных барах. Я гуднул, посигналил фарами и помахал рукой в открытое окошко. Он повернулся, узнал меня и, пока я вылезал из машины, пошел ко мне, чтобы пожать руку.
Я сказал, что приехал продать ему свою машину, если он сможет расплатиться наличными. У меня, мол, наклевывается большая сделка, для которой срочно нужна наличность. Он обошел вокруг моего автомобиля, проверил амортизацию, постучал ногами по шинам. Я заверил, что машина принадлежит мне, что она была бы в наичистейшем порядке, если бы мне не пришлось ехать на ней из Сейнайоки по грязным шоссе, а времени помыть и надраить ее для показа ему у меня не было. Торговец сказал, что ему не привыкать оценивать машины и после езды в слякоть, он, дескать, не барышня из банковской конторы, покупающая себе первую «япошку».
Я не очень вникал в его стрекочущий туркуский говор, следовало торопиться, спросил, сколько он заплатит. Он посулил шестьдесят тысяч, я ругнулся, ибо был уверен, что выручу за нее все восемьдесят. Он стал вспоминать, как уютно мы сидели в сауне гостиницы в Тампере и беседовали. Я сказал, что воспоминаний на сей раз достаточно, и запросил семьдесят пять. Он засмеялся так же стрекочуще, как и говорил. Я спросил, что его рассмешило. Он утверждал, что жизнь веселая, особенно если ликвидов достаточно на все, что хочется делать, если, например, никогда не возникает необходимости продавать собственность — движимость и недвижимость, а можно просто всегда доставать деньги из бумажника сколько требуется. Я согласился. Он показал мне на стоящие во дворе длинным рядом подержанные машины и спросил, как я думаю, сколько денег вложил он в эти машины. На взгляд тут было от ста до ста пятидесяти автомобилей общей стоимостью от двух до трех миллионов. Торговец рассказал, что как раз сейчас торговля подержанными машинами не идет, таким товаром на лето люди начинают обычно обзаводиться гораздо позже, а пока его двор полон денег, вложенных в имущество, не приносящее прибыли. Я спросил, согласен ли он дать мне за машину семьдесят тысяч. Он видел, что я спешу, поэтому сказал, что и шестьдесят-то многовато. Я заметил, что мы торгуемся довольно странно — обе стороны снижают цену. Он ответил, что в Турку есть и другие торговцы подержанными машинами и ничто не мешает мне попытать счастья у них, если я сомневаюсь в правильности его оценки.
Пришлось сказать, что еду в Америку и надо срочно отделаться от машины. Он сразу же спросил, была ли машина в числе описанного имущества. Я сказал, что никакой описи не было, и я имею право промотать хоть все имущество. Рассказал ему, как в последние годы шла торговля половиками и коврами и как налоговое ведомство упорно не обращало внимания на расходы, указываемые мною должным образом в декларациях, и исчисляло мою прибыль от продажи ковров и половиков, исходя из неверных данных, соответственно и налоги мне начислялись в последние три года на основании лишь предположений и столь тяжелой рукой, что для уплаты их не хватило бы денег всех ковроткацких фабрик Южной Похьянмаа, даже если все их кассы вытряхнуть в бездонный мешок налогового ведомства. Рассказал также, что никакие протесты и объяснения не изменили решения чиновников. Торговец машинами сказал, что всегда изумлялся, до чего доверчивыми бывают еще налоговые комиссии в некоторых волостях, в городах же ни о каком снисхождении и заикаться не стоит. Я сказал, что паром на Стокгольм скоро уходит; если он не назначит какую-то разумную цену, то пусть машина постоит у него во дворе до завтра, а я позвоню племяннику, и он приедет забрать ее. На это я услыхал, что мы все же сторгуемся, если я не буду требовать неумеренную цену, ибо закон о торговле обязывает проявлять умеренность. Я спросил, каким было бы его последнее предложение. Он предложил шестьдесят пять тысяч, мы ударили по рукам и составили документ о сделке.
Я попросил торговца позвонить и вызвать мне такси, но он взялся отвезти меня на пристань в моей же машине, чтобы заодно испытать ее; одновременно он хотел убедиться, что я действительно покинул страну и не явлюсь завтра с отказом от сделки. Я сказал, что всегда был человеком слова, а он мне на это, что такие вот мужчины чаще других и сматываются за границу.
Торговец закрыл двери гаража, сходил, проверил дверки нескольких машин. Мы сели в бывшую мою машину. Пока ехали к пристани, торговец всю дорогу хаял мою машину, якобы слышал, что она издает какие-то лишние звуки, сомневался, сможет ли продать ее без основательного ремонта. Я сказал, что машина немецкая, работа качественная, а его замечания — чистое дерьмо. Он успокоил меня тем, что оплачивать все счета за ремонт машины придется теперь ему. Я устал от разговоров, сунул шестьдесят тысяч в кейс, а пять положил в бумажник. Торговец спросил, уж не собираюсь ли я пронести деньги через таможню в кейсе. Я не видел никаких препятствий этому. Он рассказал об инструкции Государственного банка Финляндии, согласно которой можно увозить без специального разрешения лишь пять тысяч марок, и если таможня вдруг проверит, то может увидеть, что денег у меня в кейсе несколько больше, чем разрешено инструкцией о вывозе валюты. Я спросил, уж не собирается ли он докладывать таможне или полиции. Что касается его, заверил торговец, то если я увез бы все имеющиеся в хождении купюры, он бы не огорчился.
На пристани я поблагодарил его за доставку и за покупку, и он укатил в город. Тайсто и Кайсу стояли возле морского вокзала, ожидая меня. С кейсом в руке я направился к ним и, подойдя, спросил, когда отходит судно и удалось ли им купить билеты.
5
Билеты они достали, но на судно, отходящее из Наантали, и теперь, услыхав, что машина продана, ужасались, как же мы доберемся туда из Турку. А я сказал, что для человека, у которого в мошне полно денег, добраться до Наантали не проблема. Это их успокоило. Я вошел в морвокзал и попросил там служащего заказать мне такси. На улице, взглянув на билеты, увидел, что судно отходит лишь в десять часов вечера. Кайсу жаловалась, что после утреннего кофе у нее и маковой росинки во рту не было. Я-то за весь день даже и подумать о еде не успел, только теперь заметил, какой я голодный, и спросил у таксиста, когда уже сидели в машине: знает ли он в Наантали место, где можно было бы поесть и посидеть до отхода судна. Он отвез нас к какому-то ресторану рядом с церковью. Тайсто расплатился за такси. В ресторане были корабельные снасти, канаты и картинки с кораблями на стенах, пахло смолой и лодкой. Я не отдал свой кейс швейцару, хотя он и пытался взять его у меня в гардеробе, и Тайсто тоже не отдал. Метрдотель отвел нас за стол возле двери в кухню. Когда он ушел, оставив нас изучать меню, Тайсто попытался сказать что-то о деньгах, но я запретил ему в таком месте говорить об этом. Я не решался выпить даже пива и не дал сделать это Тайсто. Заказали еду, поужинали, уходить не торопились, ожидая посадки на судно. Нам особенно не о чем было разговаривать. После девяти мы поднялись, попросили швейцара вызвать нам такси и поехали на пристань.
Мы сильно тревожились, как пройдет посадка, но команда не обратила на нас особого внимания. Тайсто и Кайсу купили нам билеты в каюты первого класса, у Тайсто была каюта на одного. Нам показали, как пройти на нужную нам палубу и дальше в наши каюты по правому борту. Войдя в каюту, Кайсу сразу легла на нижнюю койку, а я опустил верхнюю в ночное положение. Сел к окну и стал глядеть в иллюминатор: в черной воде покачивались льдины и отражались огни фонарей на причале. Я сказал, что прямо напротив окна находится летняя резиденция президента — по другую сторону пролива, но Кайсу это не заинтересовало. Опа заплакала и успокоилась лишь тогда, когда к нам в каюту пришел Тайсто, открыл свой кейс и стал пересчитывать деньги. Кайсу сказала, что забыла позвонить из Турку домашним. Я пообещал, что она еще позвонит, и не раз, из Стокгольма, прежде чем сядет в самолет, летящий в Америку. Нам с Тайсто представлялось, что в Штатах не меняют финские марки на доллары и следует уже в Стокгольме обменять на подходящую валюту все те деньги, которые были у нас с собой, но в шведских банках можно обменять за раз только сумму, соответствующую восьми тысячам шведских крон, так что придется побегать по банкам, пока обменяем все наши финские марки. Потом, в конце концов, оказалось, что наше представление было совершенно неверным, в американских банках финская валюта котируется не хуже всякой другой, но отсутствие этой информации доставило нам с Тайсто в Стокгольме массу хлопот.
Перестав считать деньги, Тайсто стал рассказывать, как он в шестидесятых годах уехал в Швецию на заработки, у них была компания — трое парней, и отъезд получился несколько более бурным, чем сейчас, хотя тогда денег в кармане было в обрез, марок хватило только на то, чтобы надраться в баре на судне и затем купить в Швеции билеты до Фалуна; в Стора Коппберге на бумажной фабрике они потом пять лет изготовляли шведам бумагу так, что шведы наверняка не могли сказать ничего плохого о финских парнях того времени; жили в бараках и экономили деньги. С деньгами Тайсто вернулся в Финляндию в начале семидесятых и основал первую свою мебельную мастерскую, другие парни подались на норвежские нефтяные платформы, где в карман работящего мужчины текло денег больше, чем в шведской деревоперерабатывающей промышленности, и жизнь была более свободной, а работа сдельной. Тайсто помнил все-таки, что деньги текли и из карманов парней в кабаках Ставангера и в более далеких местах, и, встречая старых друзей во время их летних приездов в отпуск, он не жалел о возвращении в Финляндию, так было до сих пор, но не теперь, когда отношения с финскими чиновниками вынуждали его опять покинуть родину и уехать дальше, чем в шестидесятых годах, да еще с волчьим паспортом.
Страх все еще не оставлял нас, и мы не решались выходить из каюты. Кайсу улеглась спать. Тайсто пытался было рассмешить ее разными историями, но не смог. Он рассказывал о каком-то погребальных дел мастере, который силен был пить и на пьяную голову не помнил, что делал: однажды родственники усопшего хотели в кладбищенской капелле открыть гроб и в последний раз взглянуть на покойника перед тем, как опустить его в могилу, и когда этот гроб открыли, увидели, что он пуст. Похоронщик принялся вспоминать, где он мог с пьяных глаз забыть труп, пошел искать его и нашел у себя в гараже. Однажды Тайсто сам был свидетелем того, как этот похоронщик, приехав к соседям, чтобы увезти покойника, завернул труп на пустых клубничных грядках во дворе в синтетическую пленку и отнес рулон в машину; позже, в тот же день, Тайсто видел, как похоронщик вез труп через деревню, где была церковь, на ручной тележке; обычно он, надеясь, что полицейские не остановят машину с покойником, ездил пьяным, но в тот раз был под таким градусом, что не смог даже завести машину; труп на тележке был голым, пленка куда-то подевалась.
Кайсу отвернулась лицом к стене, рассказы Тайсто ее не интересовали, хотя его самого они сильно смешили. Он рассказал, как тот же самый перевозчик трупов однажды в февральский морозный день должен был поехать из морга больницы с людьми, провожавшими покойника в церковь, но мороз был такой сильный, что машина никак не заводилась, похоронщик был вынужден попросить провожатых подтолкнуть машину с покойником; так и толкали через всю деревню до самой церкви.
Кайсу ничего не говорила. Я спросил, сам ли Тайсто организовал пожар в своей первой мастерской и правда ли, что пожарные не смогли загасить даже снежные сугробы. Тайсто утверждал, что о тех, кто занимается делом, всегда ходят россказни по свету, но он-то никогда не решился бы на такое преступление, как обман страховой компании, хотя иногда случайно и забывал внести кое-что в бухгалтерские документы; просто-напросто продавать мебель, стучась в двери и предлагая ее людям, было делом иного рода, чем торговля одеждой в деревне с приходской церковью и магазином в каменном доме, куда покупатели входят, выбирают тряпки, какие пожелают, выкладывают деньги на прилавок и эти деньги отмечаются в кассовых документах — столько же, сколько пробито на чеке. В торговле же мебелью деньги ходили разными путями: продавали в кредит, брали товар со склада для продажи под расписки, часть изделий шла на замену бракованных, чиновники по защите потребителя требовали, чтобы покупатели получали то, что им полагалось, и деньги, которые давным-давно ушли на оплату новых торговых сделок, чиновники налогового ведомства спрашивали спустя много лет. Бухгалтерский учет ведения таких торговых дел просто-напросто затруднен, и ошибки в нем допускают даже очень аккуратные люди. Я снова спросил о пожаре в первой мастерской. Тайсто сказал, что и более удивительные вещи случаются на свете, чем пожар мебельной мастерской, вызванный плохой электропроводкой, он, Тайсто, знал старьевщика, в заведение которого ударила молния, и занявшийся от этого пожар спалил и бухгалтерию лавки. Такие происшествия Тайсто считал указанием перста судьбы и знаком существования высших сил. Я вспомнил, что сам слышал о пожаре, вспыхнувшем в каком-то армейском интендантстве, где сгорело даже три спортивных ядра вместе с другими, гораздо легче воспламеняющимися вещами.
Кайсу попросила, чтобы мы не мешали ей спать. Я сказал, что и с судна можно позвонить, если ей хочется поговорить с домашними, но Тайсто высказал опасение, что телефонная связь с судна осуществляется через радиоволны, а их может ловить и слушать кто угодно, у кого приемник настроен на подходящую частоту; рассказывать по такому телефону о цели и смысле нашего путешествия, пожалуй, не стоило бы. Кайсу спросила, какой тогда смысл звонить, если нельзя сказать, куда едешь и зачем? Тайсто ушел, оставив у нас свой кейс. Сказал, что, прежде чем лечь спать, он познакомится с ночной жизнью на судне, проверил, достаточно ли у него с собой в кармане куртки бумажных денег, пожелал нам доброй ночи.
Судно вышло в море. Я смотрел на льдины, плывущие в струях, образованных винтом, и в темноту за окном. Сидел молча. Кайсу лежала на койке, отвернувшись лицом к стене. Я знал, что она не спит, и ждал, чтобы она сказала что-нибудь. Но опа не проявила даже намерения произнести хоть слово, тогда я разделся и забрался на верхнюю койку — спать. Слышно было равномерное гудение корабельных машин и постукивание льдин о борта судна. Я сказал Кайсу, что все еще будет хорошо, если доберемся до Америки, где налоговые чиновники не станут охотиться на нас из-за нескольких сотенных, да и полиция там из-за столь незначительных дел не гоняется с исковыми повестками по нескольким волостям. Кайсу не ответила, но я слышал, что она не спит. Тогда я замолчал и лежал, прислушиваясь к звукам на судне и скрежету льда о его борт. Думал о том, все ли я помнил, что надо было сделать при отъезде, и о том, что позабыл, и о том, как торговец машинами спросил у меня, когда ехали в порт, о бухгалтерии моего предприятия и о квитанциях, которым, как он считал, разумно было бы храниться в таком месте, где полиции их не найти, как бы ни искали. Об этом я думал, засыпая.
6
Ночью я проснулся и стал прислушиваться к разным звукам, похоже было, что льдины больше не ударяют в борта. Сел на койке, затем спустился на пол каюты. Свет я не включил, за окном видны были расходящиеся от судна волны с белыми пенистыми гребешками. Взглянул на часы, они показывали три часа ночи. Теперь Кайсу спала, слышно было ее ровное дыхание. Я сел к окну и уставился на воду. Немного посидев так, поднялся обратно на койку и попытался заснуть. Мне показалось, будто я совсем не спал, но когда в следующий раз взглянул на часы, было уже шесть. Светлело, я опять спустился на пол и оделся. Кайсу проснулась, когда я зашумел в уборной, но не поднялась. Я сказал, что выйду ненадолго.
В коридоре пахло водочным перегаром и блевотиной. Я прошел в зал ресторана, там уже начался завтрак — «шведский стол». У двери была касса, я уплатил за завтрак и пошел есть. Положил на тарелку хлеб, и масло, и колбасу, налил в чашку кофе, поискал свободный стол и, когда сел, увидел Тайсто, платившего в кассу за завтрак. Я подошел к нему, показал, где сижу, и он, наполнив тарелку, пришел за мой столик и сообщил, что долго бодрствовал и не выспался. Оно и было видно. Он спросил про свой кейс с деньгами. Я ответил, что он за спиной Кайсу. Поевши, мы вышли из ресторана. Поднялись на прогулочную палубу, Тайсто вышел туда из двери первым, ступил сразу же в зеленевшую за порогом блевотину, выругался, вытер подметку туфли о палубу и стенку палубной надстройки; возле перил увидели испражнения. Кто-то ночью не добежал до туалета. На верхней палубе мы не задержались, было холодно. Спускаясь по лестнице, увидели Кайсу, которая направлялась в ресторан, мы спросили, неужели она оставила кейс с деньгами в каюте без присмотра. О наших деньгах Кайсу и не подумала. Я сказал, что на шведских судах воруют вещи в каждом рейсе. Пошли в каюту, Тайсто и я. Кайсу пообещала прийти туда, как только выпьет кофе. Кейсы были в каюте, мы открыли их и убедились, что все в целости и сохранности.
Выпив утренний кофе, Кайсу вернулась в каюту и спросила, как мы собираемся решать проблему в Стокгольмском порту. Она видела карту в коридоре: судно приходило в Капелльскяри, а оттуда предстояло еще добираться до Стокгольма. Я сказал, что привык ездить на такси, Тайсто помнил, что такси можно было заказать прямо с судна, и машина уже ждала на пристани. Он пошел сделать заказ, велел мне сидеть все время на его кейсе. Когда Тайсто ушел, уборщица, открыв своим ключом каюту, вперлась посмотреть, собрались ли мы уже уходить. Я приказал ей убираться. Она сказала, что судно через полчаса уже будет у причала. Я велел ей тогда-то и явиться снова. Она покинула каюту, не сказав больше ни слова. Мы с Кайсу удивлялись нравам на этом пароходстве.
Тайсто вернулся, сказал, что такси ждет нас в порту, и взял свои вещи. Мы ждали, пока судно причалит к шведскому берегу. Тайсто сидел на краю койки и постукивал туфлей о туфель; говорил, что стряхивает со своих ног пыль Финляндии, как и обещал вчера; я тоже снял туфли с ног и тоже постукал одним о другой, только Кайсу не согласилась стряхивать пыль Финляндии со своих туфель.
Судно подошло к причалу. Мы покинули каюту и стояли в коридоре, в толпе пассажиров, ожидая, когда начнут выпускать с судна. Таможня не стала проверять нас. Внизу, рядом с павильоном, на парковочной площадке стояла одна машина — такси, и мы пошли к ней. Люди с судна потащились с вещами на автобусную остановку. Я спросил, есть ли у Тайсто шведские деньги, хотя бы крона. Он сказал, что есть, обменял на судне. Я позволил ему платить за такси в Стокгольме.
От Капелльскяри до Стокгольма было неблизко, и такси было дорогим удовольствием, Тайсто опасался, что его крон хватит только на полдороги, сидя впереди, он толковал об этом с таксистом по-шведски, и они договорились, что Тайсто сможет уплатить часть финскими деньгами. Я смотрел на деревенские пейзажи, на местность, по которой машина везла нас в город. Такси мчалось очень быстро, обгоняя другие машины и долго мигая светом при обгоне. Дома в деревнях были чистые и дворы хорошо ухоженные; снега тут не было, кроме как на опушках и у стен строений.
В Стокгольме шел дождь и было очень холодно. Стокгольмский железнодорожный вокзал был единственным известным нам в городе местом, где можно находиться с вещами. Подъехали к вокзалу. Внесли вещи в кафе, устроенное в зале ожидания, и стали пить шведский, непривычный на вкус, словно пригоревший кофе. Кайсу позвонила домой, проговорила все монеты — кроны, какие нашлись у Тайсто, вернулась от телефона мрачная: ее мать посоветовала ей выпрыгнуть из лодки теперь, пока еще можно достать ногами до земли. Я видел, что Кайсу обдумывает и такую возможность. Тайсто пил слабое пиво, оно его только утомило, и он задремал, опершись о стол.
Просидели на вокзале часа два, не зная с чего начать. Я сходил в банк обменять деньги, затем в гостиничное бюро и получил для нас номера в дешевой гостинице, показавшейся нам, когда мы явились туда, просто домом для приезжих; большая квартира в центре города, которую какая-то старая тетка превратила в гостиницу, поставив в комнаты раковины; она указала нам ванную в конце коридора, обещала в семь утра сварить кофе и держать его горячим до десяти. Мы заполнили анкеты, тетка запретила нам приносить в комнаты алкогольные напитки и тем более распивать их там, она знала финнов; командированные, много пьющие, останавливались в ее комнатах часто.
Кайсу не понимала по-шведски, но я обходился, вспомнив, чему научился в школе на уроках шведского и в те времена, когда работал на заводе Шоумана в Пиетарсаари. Тайсто сказал, что не хотел бы числиться в списках работников фирмы, которая пользуется гостиницей такого уровня для размещения своих людей в Стокгольме; даже после морских нефтебурильных платформ этот отель должен был казаться сущим адом. Тетка поняла из речи Тайсто слово «нефть» и рассказала, что с нефтебурильных платформ некоторые из этих финнов как раз и приезжали, они сильно пили, и это оставило малоприятные воспоминания; каждая компания финнов в свободное время гуляла так бурно, что даже отклеивались от стен обои, а куски линолеума можно было найти вокруг еще и неделю спустя. Я пообещал, что мы будем чистоплотными и спокойными жильцами.
Тетка поинтересовалась, откуда мы и по каким делам приехали в Стокгольм. Я сказал, что мы ищем работу. Она тут же спросила, а сможем ли мы заплатить за номера, у нее, дескать, бывало и так: приезжавшие из Финляндии в поисках работы не понимали, что в Швеции полагается платить за номера, к тому же времена теперь плохие и мы, возможно, не найдем тут работы, Швеция высылала неквалифицированных рабочих обратно в те страны, откуда они понаехали сюда в шестидесятых и семидесятых годах, привлеченные высоким жизненным уровнем шведов и свободой шведского общества. Тетка спросила также, какие у нас профессии. Тайсто сказал, что мы промышленные рабочие. Тетка считала, что нам было бы лучше сразу же уехать севернее, в Лулео на металлургический завод, или в Сундсвалл — на алюминиевый. Я повел Кайсу и Тайсто в номера, тетка брела за нами, наделяя хорошими советами. Она кончила кудахтать лишь после того, как я захлопнул дверь у нее перед носом.
Кайсу попросила, чтобы мы не оставались в этой гостинице надолго. Я пообещал сразу же найти получше, эту мне порекомендовали в гостиничном бюро как чистую и дешевую гостиницу для семейных. Тайсто положил свои вещи у двери, сказав, что сразу же уйдет в свой номер, как только тетка уберется. И по мнению Тайсто, эта гостиница была не того уровня, к которому он, хорошо зарабатывающий мебельный фабрикант, привык: утренний кофе в постель, сауна и плавательный бассейн утром в распоряжении жильцов, ночной клуб и бар для вечерних развлечений. Я был уверен, что такие гостиницы в Стокгольме еще найдутся.
Тайсто приоткрыл дверь и, выглянув в коридор, сообщил, что старуха уже убралась. Он взял свои вещи, сказал, что хочет утром поспать, и попросил нас разбудить его, когда пойдем в город обедать.
После ухода Тайсто Кайсу рассказала, что услышала от матери по телефону: полицейские искали Тайсто и меня в деревне весь день, узнали, что Тайсто расплатился с рабочими и навесил на дверь мастерской замок. На ковроткацкую фабрику они завернули тоже и пообещали вернуться с такими полномочиями, что им обязаны будут представить бухгалтерские документы за пять последних лет, и еще они обещали захватить с собой людей, которые кое-что понимают в счетоводстве. Я сказал Кайсу, что унес всю бухгалтерию и квитанции в такое место, где никому их не найти, я все же не настолько глуп, чтобы оставить подобные документы — вещественные доказательства — на полках в конторе фабрики. Кайсу спросила, где же эти папки. Я сказал, что и ей лучше не знать об этом; если она решит выпрыгнуть из лодки и вернуться домой, полиция сразу же в нее вцепится. Кайсу заверила, что не собирается возвращаться домой: уж очень плохо о моем характере и поступках отозвалась ее мать, деревенская женщина, не потерявшая веры в то, что, обрабатывая землю и расширяя свои владения, можно построить убежище от всех бед и жить там, не ведая страха. Когда-то я чертовски напугал тестя и тещу, рассказывая о векселях, которые ждут в шкафу, в конторе фабрики, срока уплаты по ним. Тесть и теща даже произносить слово «вексель» боялись, не говоря уже о «займе в банке» и «банковском кредите», получение которых неминуемо ведет к банкротству. Они и думать не решались, что их дочь замужем за человеком, дело которого связано с господами из банка. Я всегда преувеличивал количество векселей и размер банковских займов, когда говорил о них с родителями Кайсу, наслаждаясь их сетованиями.
Я сказал Кайсу, что ее родители — разумные старые люди, и они смогли устроить дела в этом мире по своему разумению, действуя всегда без риска, наверняка, на основе надежных расчетов, вот им и не требуется сидеть в жалком стокгольмском доме для приезжих, убежав от полиции. Кайсу опасалась, что шведская полиция уже получила из Финляндии запрос о выдаче и нас разыскивают. Я задумался. Не верилось, что с просьбой о выдаче могли обратиться до вручения повестки, ведь ни меня, ни Тайсто никогда еще не судили; я сказал, что из Швеции выдают только подозреваемых в убийстве и торговле наркотиками, но фабриканта ковров из Похьянмаа и владельца мебельной мастерской здешняя полиция едва ли станет ловить с собаками и огнестрельным оружием.
Какое-то время мы беседовали. Затем Кайсу пообещала больше не горевать, ибо это может плохо отразиться на ребенке. Она пошла к кровати прилечь, улыбнулась, когда я сел рядом и стал гладить ее ноги, прикрытые широким подолом платья для беременных. Живот казался большим и начинался от самых ног. Она велела мне успокоиться и не распаляться понапрасну. Я сдвинул колготки, затем трусики, нежно ее погладил. Кайсу велела мне запереть дверь, а то еще ненароком явится Тайсто или хозяйка гостиницы. Я поднялся и попытался это сделать, но в двери был старинный внутренний замок, а ключа в скважине не было, и я не помнил, чтобы хозяйка давала мне ключ. Взяв под окном стул, я придвинул его к двери так, чтобы спинка держала рычажную ручку двери, но стул оказался слишком низким.
Я сказал, что в комнату никто не войдет, Тайсто спит, а старуха все указания нам дала. Пошел на кровать и лег рядом с Кайсу. Только мы стали нежничать, как в дверь постучали. Я вскочил и пошел к двери, застегивая на ходу «молнию». Кайсу села и стала оправлять одежду. Старуха — хозяйка гостиницы открыла дверь и стала объяснять мне насчет стирки: в номере нельзя стирать белье и нельзя сушить одежду на батареях или развешивать ее для сушки в комнате, поскольку от этого в комнатах разводится сырость, которая повредит новые обои. Я пообещал, что мы никогда не будем стирать белье в этом номере. Выслушав мои заверения, старуха ушла. Я был зол, Кайсу смеялась. Она пересела с кровати в кресло, сказав, что затеял все я, а она, женщина беременная, хотела лишь выполнить супружеский долг, о чем торжественно обещала в церкви перед лицом Господа. Я поклялся, что и ночи не просплю в этой гостинице.
7
Под вечер мы переселились в другой отель, сильно удивив этим старуху — хозяйку дома для приезжих. Я не удержался и сказал, что в Финляндии мы привыкли к лучшим условиям, Финляндия — страна высокого уровня жизни, и в дороге мы несколько соскучились по роскоши. Старуха взяла с нас плату за полные сутки, и мы уплатили без возражений. Я сказал также, что деньги нас не заботят и что мы с удовольствием окружаем себя всеми благами, которые только возможно купить. Тайсто спросил меня, открыть ли ему кейс и показать ли бабуле, как выглядит полмиллиона в финских купюрах, но я не позволил. Мы пошли вниз по лестнице посмеиваясь, на улице уже ждало такси, которое старуха нам все-таки вызвала.
Тайсто хотел поселиться в гостинице «Рейсен», поскольку этой гостиницей пользовались сборные команды Финляндии, приезжая на соревнования со Швецией еще в старые, добрые времена, а Пекка Тийликайнен[46] как-то упомянул в интервью, что жил в «Рейсен», но я, посмотрев на карту Стокгольма, подумал, что эта гостиница расположена неудобно для нас — на окраине Старого города, и возвращаться в нее всякий раз из наших рейдов по банкам будет далеко и сложно. А еще я не верил, что в Старом городе гостиницы дешевые. Мы позвонили в гостиницу «Англез», находящуюся неподалеку от «Финского дома», заказали в ней номера и теперь, сев в такси, направились туда.
В «Англезе» прожили две недели: так долго длился обмен наших денег на американские доллары и дорожные чеки, ведь в каждом банке мы имели право обменять не больше восьми тысяч крон, поэтому пришлось кружить по всем банкам Стокгольма и его окрестностей и даже по сельской местности. Обмен денег был занятием на целый день: мы уходили из гостиницы утром, сразу же после девяти, передвигались разными маршрутами, для Кайсу пришлось написать на бумаге все необходимое, как действовать в банке. В конце дня, после закрытия банков, мы возвращались в гостиницу считать деньги и прикидывать, в скольких банках нам надо еще побывать. Ничем больше в эти дни мы не занимались. Даже со знакомыми не встречались. Несколько раз звонили в Финляндию, и нам сказали, что полицейские ждут нашего возвращения, чтобы вручить повестки. Вечерами мы ходили в кино, поскольку в темном кинозале сидеть безопасно, пока деньги в камере хранения гостиницы. И я частенько спал, пока шел фильм.
Две недели спустя обмен денег был завершен, билеты во Флориду куплены, а Стокгольмская контора американской авиакомпании в это время отправила наши паспорта в Финляндию для получения виз. Кайсу визу дали легко, Тайсто и мне — с трудом. Мы с ним еще в прошлом году пытались перепрописаться в Швецию, но в Швеции нам визы не выдали, поскольку оказалось, что нанимавшая на случайные работы всяких бродяг фирма, у которой мы числились на жалованье, не позаботилась в начале года, хотя и должна была, о нашей прописке в Швеции. Паспорта — мой и Тайсто — все же благополучно вернулись из Хельсинки с визами, правда, в последний день, когда мы должны были улетать из Стокгольма, их привезли нам прямо в аэропорт Арланда, где мы с утра нервничали в ожидании.
Получив паспорта и увидев, что в них визы США, мы с Кайсу разделили наши деньги и дорожные чеки. В скобяном магазине была куплена малярная клейкая лента; мы с Тайсто пошли в мужскую уборную, Кайсу — в женскую, там разделись, приклеили пачки купюр и дорожные чеки лентой к ногам, предплечьям, на живот и на грудь. Войдя в мужской туалет, мы с Тайсто заперлись в одной кабинке и помогли друг другу прикрепить деньги на спину. В кабинке мы старались не разговаривать, но когда вышли из нее, неповоротливые от налепленных денег, какой-то швед, мывший руки, внимательно посмотрел на нас. Мы на это не отреагировали, как и на то, что он попытался заговорить с нами.
Кайсу уже ждала в холле. Даже в бюстгальтер она напихала дорожных чеков и облепила живот пачками купюр и чековыми книжками, казалось, вот-вот родит, Тайсто сомневался, пустят ли шведы Кайсу в самолет, небось испугаются, не начнет ли рожать в полете, но при досмотре багажа перед посадкой никаких сложностей у Кайсу не возникло. Зато Тайсто остановили. Когда он шел через устройство, реагирующее на наличие металла, оно противно завизжало, и полицейские произвели спецосмотр. Ручной металлоискатель тоже засигналил, когда им провели над левой рукой Тайсто. Я шел следом за ним и стал опасаться, как бы он не бросился бежать, видно было, что он перепугался. На левом рукаве Тайсто был карманчик с застежкой-«молнией», я велел ему показать молнию полицейским. Тайсто показал, и полицейские этим удовлетворились, не попросили снять куртку. На меня контрольное устройство никак не среагировало.
Пройдя досмотр, Тайсто поспешил в мужской туалет и, вернувшись оттуда, сказал, что забыл снять с одной чековой книжки металлические скрепки, на них-то и засигналил металлоискатель. Тайсто хотел запить испуг стаканчиком виски в баре зала ожидания, но я не позволил ему, сказал, что он сможет начать заправляться сразу же, как только самолет оторвется от земли в Старом Свете.
Вылет рейса в Нью-Йорк сильно задержался, и, до посадки, пришлось долго торчать в зале ожидания. Нам нечем было заняться, даже ходить по залу мы не решались, поскольку из-за денег под одеждой выглядели, как нам казалось, нелепо и к тому же клейкая лента для маляров стягивала кожу. Все же нам пришлось сходить вниз, к самолету, опознать чемоданы и подняться снова в зал ожидания, прежде чем началась посадка в самолет. Вылетели мы только под вечер.
Тайсто взял себе виски сразу же, едва машина оторвалась от взлетной полосы и стюардессы стали предлагать напитки. Пока летели, он выпил довольно много, опьянел, стоял, покачиваясь, в проходе возле наших кресел и спрашивал, как по-нашему, разве не приятно жужжит эта американская машина, у которой голос свободы в каждом моторе. Точно так же, по его мнению, волны Атлантики укачивали и убаюкивали наших дедов и бабок, плывших в Новый Свет на поиски счастья. Тайсто считал, что теперь пришло время показать, какие мужчины выросли из похьяимааских мальцов. Сначала нас с Кайсу смешило то, что говорил Тайсто, но, пьянея все больше, он начал рассказывать старые истории, вспоминать пережитые им дома в детстве несправедливости, всю свою жизнь, тяжелый труд, долгие ночные смены в Швеции на бумагоделательной фабрике в шестидесятых годах и все, что пришлось вытерпеть, накапливая капитал, и глупость, и несправедливость чиновников налогового ведомства. Все это мы уже слыхали несколько раз за две недели в Стокгольме. Самолет приземлился в Нью-Йорке после полудня по американскому времени, в Старом Свете был уже вечер.
Мы покинули самолет вместе с другими пассажирами и зашагали туда же, куда шли все. Пришли в длинный, низкий коридор, где было много людей. Две негритянки велели нам стать в очередь. Мы стояли и ждали, держа паспорта и анкеты приезжающих, которые были заполнены под руководством стюардессы еще в самолете. С других рейсов тоже подходили люди, и вскоре по обе стороны коридора извивалась очередь. Под потолком была вывеска, на которой было написано, что здесь могут пройти граждане США. Они и проходили свободно — никаких затруднений у них не возникало. Мы не видели, куда шла наша очередь. Она двигалась медленно, было жарко, в коридоре не хватало воздуха собравшимся сотням людей. Мы стояли уже второй час. Тайсто купил в самолете бутылочку виски, и жидкость булькала, когда он отпивал из горлышка, приговаривая, что так стоять в очереди веселее, и восхваляя Америку — свободную страну, где не осуждают за легкую поддачу. Негритянок смешило, что Тайсто поддает, и некоторых стоящих в очереди тоже. Тайсто говорил громко, что он прибыл маленько посмотреть, каких достижений добился этот материк и как он развился с тех пор, как его бабушка приезжала сюда копить деньги.
Шел уже второй час нашего пребывания в аэропорту, когда наконец мы прошли коридор и попали в помещение с высоким потолком, где были кабины чиновников иммиграционной службы. Теперь стало видно, что впереди нас еще сотни людей, очередь извивалась между красными канатами. Было очень жарко, и я чувствовал, как пот течет по спине и ногам. Я боялся, что лента начнет отклеиваться от кожи, пошел в мужской туалет проверить, и пришлось чуть ли не драться, чтобы вернуться на свое место. Тайсто был в веселом настроении, даже напевал. Кайсу жаловалась, что чувствует себя плохо, мы стояли уже третий час. Когда Тапани, ожидавший нас теперь во Флориде, прилетел в Америку, он прошел вместе с гражданами США, не предъявляя паспорта и визы, но тот человек, который рассказывал мне об этом уже во Флориде, подозревал, что за это удовольствие пришлось заплатить. У кого-то из стоявших в очереди началась рвота, и когда мы были уже посреди зала, сжатые людьми, запах чувствовался так сильно, что Кайсу тоже стало тошнить, и она пошла в женский туалет. Тайсто предложил мне виски, но я отказался. Кайсу вернулась и сказала, что представительница «Финнэйр»[47] собирает финнов, чтобы отвести их куда-то в другое место, где у иммиграционных властей тоже есть пункт проверки. Я отправился разузнать об этом, нашел представительницу «Финнэйр», позвал Тайсто и Кайсу, и служащая, покружив нас какое-то время по коридорам, привела в другое большое помещение, где в очереди было всего лишь несколько человек. Все они были финны, спрашивали у нас, каким рейсом мы прибыли, и агитировали всегда пользоваться услугами отечественной авиакомпании, поскольку финнов пропускали в страну проворнее, чем других пассажиров с самолетов арабских или пакистанских авиакомпаний. Они спрашивали, по каким делам мы прибыли в Америку. Мы сказали, что у нас отпуск и направляемся во Флориду. Соотечественники считали, что во Флориде мы неплохо согреемся в той одежде, которая была на нас.
К иммиграционным чиновникам Кайсу и я подошли вместе. Показали въездные анкеты и паспорта, в которых они проверили визы. У нас спросили о цели и сроке путешествия. Я сказал, что мы направляемся во Флориду, в отпуск, и пробудем там недели две. У нас спросили наш адрес и номер телефона в Соединенных Штатах, я назвал адрес Тапани и номер его телефона, показал наши билеты на обратный путь. Купить в Стокгольме билеты «туда и обратно» нам посоветовали из Флориды. Мы прошли контроль и ждали Тайсто возле выдачи багажа. Тайсто задержали надолго, он рассказал потом, что у него спрашивали о многом, но на таком языке, что он не на все смог ответить, ведь запас английских слов у него невелик. Но все-таки он прошел и радовался этому. Мы получили свои вещи, которые были уже сняты с движущейся ленты транспортера на пол, и служащие, проверив паши билеты, взяли чемоданы. Мы думали, что их погрузят прямо в самолет, отлетающий во Флориду, но просто плохо поняли, о чем шла речь. Нам говорили много и размахивали руками.
Мы пришли в какой-то зал ожидания, и я долго выяснял там, как нам лететь дальше во Флориду. Пытался понять объявления о полетах на стендах и телемониторах, но не нашел помер рейса, который был помечен на наших билетах. Ни одного рейса во Флориду на этих стендах я не нашел и убедился, что мы пришли совсем не в тот зал. Тайсто был сильно пьян, разгуливал по залу, останавливал людей, хватал обеими руками за грудки и твердил: «Финляндия, Финляндия!» и «Флорида, Флорида!», но не понимал, что ему отвечали.
Наконец я нашел служащего, который не спешил и говорил по-английски настолько ясно, что я, объяснив в чем проблема, смог понять ответ. Нам следовало идти совсем в другое здание, в другой зал. Мы зашагали по улице мимо международного зала и мимо залов разных авиакомпаний, пока не пришли в зал № 22, откуда производилась посадка на наш рейс. Там мы показали билеты, нас быстро повели в самолет. В самолете Тайсто объяснял, что в этом мире, безусловно, всего можно добиться упрямством; недостаток финнов, оказавшихся за границей, в том, что они испытывают комплекс неполноценности, поскольку не понимают, о чем говорят иностранцы. Однако, по мнению Тайсто, мы, финны, все-таки были с иностранцами в равном положении, ведь и они не понимают, о чем говорят финны. Подобным же образом он рассуждал, что и здесь хлеб тоже превращается в дерьмо, как и на родине, однако суть дела в том, что Америка — свободная страна, и равноправие людей здесь важнейший, объединяющий нацию принцип.
За весь перелет из Нью-Йорка в Уэст-Палм-Бич стюардессы не принесли Тайсто ничего, кроме банки пива. Но у него была с собой плоская бутылка с остатками виски, его-то он и пил. Кайсу чувствовала себя плохо, она заснула, как только села в кресло, и есть ей ничего не хотелось. Тайсто ел жареные земляные орешки и восхищался, до чего же хорошо идет с ними виски. Я сильно устал и начал подумывать, что этому долгому путешествию, в котором мы были уже третью неделю, пора бы и закончиться.
8
Мы шли от самолета в здание аэровокзала. Было тепло, но не жарко. В зале ожидания кондиционеры шумели, градусы Тайсто пошли на убыль, мы стояли посреди зала и ждали Тапани, который обещал приехать встречать нас. Я звонил ему из Стокгольма несколько раз, но он пока не появился. Кайсу беспокоилась за наши чемоданы: автокара, на котором их доставляли, нигде не было видно. Тайсто прижимал кейс к груди, ибо считал, что человек с деньгами легко одолеет затруднения в этой стране, если наши тряпки и пропали по дороге, — купили новые. Он говорил, что Кайсу напрасно оплакивает вышитые дома бабами шерстяные шапочки; здесь она сможет купить ребеночку такую красивую одежду, что его трудно будет отличить от рождественской елки. Я спросил у Тайсто, так ли уж он уверен, что все его деньги в сохранности, он открыл кейс, чтобы показать мне пачки долларов и чеки, и, обнаружив, что внутри пусто, испугался, но затем вспомнил, где спрятаны деньги, встал передо мною, толкнул меня одной рукой, чуть сам не упал, но удержал равновесие, опершись о цветник, который тянулся вдоль стены. Меня рассмешило то, что в кейсе Тайсто была только купленная в Стокгольме и зачитанная до дыр финская воскресная газета, за которую на этом материке и цента не дали бы. Тайсто сказал, что ему не впервой начинать с нуля, он был готов поплевать на ладони и приняться за работу, добывать собственными руками на пропитание и быстро сколотить основной капитал. Я велел ему пока воздержаться. Кайсу показала мне пиктограмму, обозначающую место выдачи багажа. Спустившись вниз по лестнице в указанном направлении, мы вышли из здания к автостоянке. Слева был длинный навес, куда вели транспортные дорожки из ангара. Возле этих дорожек стояли люди. На улице жара и влажность были такими, что сразу захотелось спастись от них, но убежать от жары теперь уже было некуда. Я пообещал, что убью Тапани собственными руками, если он немедленно не объявится. У меня был его адрес, но не имелось ни малейшего представления, как далеко его дом от аэродрома в Уэст-Палм-Бич.
Багаж ждали разноликие и разноцветные люди. Мы слушали, как они разговаривают. Тайсто пообещал сразу же поступить на курсы английского языка; не поняв, о чем говорят вокруг, он вспомнил, как в начальной школе пытался научиться читать, но из букв и слогов никак не хотели образовываться разумные слова. Учитель показал ему, как прочесть по слогам слово «луна», долго водил пальцем от буквы к букве, но хотя Тайсто так же долго эти буквы повторял, никакого слова составить из них не смог, и учитель принялся намекать, что буквы вместе означают предмет, который светится на небе, Тайсто в замешательстве решил, что это солнце. Потом, уже на третьем десятке, ему все еще случалось слышать об этой истории на танцульках и в деревне, где школьные товарищи помнили его как Солнце-Матсомпи. Такие же затруднения Тайсто испытывал и теперь, когда слышал иноземную речь.
Я тоже не очень-то понимал, о чем разговаривали вокруг, и мне не хотелось на своем английском называть адрес Тапани, рядом с которым находилось наше будущее жилье. Я взглянул на автостоянку и увидел, что Тапани, лавируя между машинами, приближается к нам, я поднял руку и пошел ему навстречу. Он сильно загорел, отрастил усы; в белых брюках и белой рубашке с короткими рукавами он выглядел как мужчина с рекламного плаката бюро путешествий. Он засмеялся, сразу поняв, как мы потеем в толстой зимней одежде, сказал, что нашу преступную шайку уже ожидают, у него дома собрались и другие, которым не терпелось услышать о родной волости, родном уезде и вообще о Финляндии.
Тапани схватил за плечи Тайсто, сказал, что так и думал: Матсомпи на трезвую голову не выдержать напряжения, вызванного разницей во времени, затем он увидел округлость Кайсу, и это дало ему новую тему для болтовни. Он сказал, что я — неудачник, которому не везет во всем, даже в противозачаточных средствах.
Рассмешить Кайсу ему не удалось — ей было жарко в тяжелой одежде, подбитой купюрами и дорожными чеками. Я спросил у Тапани, там ли, где надо, мы ждем багаж, и он подтвердил, что багаж всегда доставляют сюда, но отказался идти справляться о наших чемоданах, поскольку до сих пор еще не овладел английским, хотя за те два года, что он провел тут, спасшись бегством от банкротства и судебных процессов, пытался учить язык на курсах и даже с помощью частных уроков. Тайсто не мог поверить, что английский язык так трудно выучить, вспомнил, что в начальной школе за два года он сносно овладел шведским, без всяких дополнительных курсов, которые в этой стране, как он слышал, оплачивает государство. Тапани велел Тайсто поступить на эти курсы, сам он начинал такую учебу трижды, но каждый раз бросал после четвертого урока, ибо за столь короткое время учителям никогда не удавалось даже составить список всех учеников. Многие из учеников были гаитянами и кубинцами, не умевшими вообще ни читать, ни писать, а их имена и фамилии были такими длинными и трудными, что даже учителя не могли их усвоить. К тому же, по словам Тапани, учителя работали без лишнего энтузиазма.
Багаж пришлось ждать долго. Когда мы пожаловались на погоду, Тапани пообещал, что жара и влажность еще усилятся в летние месяцы, в июле температура тут могла подняться до плюс пятидесяти градусов по Цельсию, что соответствует ста с лишним градусам по Фаренгейту, а влажность воздуха доходит до ста процентов, вот тогда-то и будет смысл жаловаться или даже смотаться из Флориды в северные штаты, где лето напоминает финское, но дождей поменьше. В летние месяцы во Флориде не увидишь никого, кроме сумасшедших финнов-туристов, алчущих тепла пенсионеров, индейцев, которые не имеют права уехать из резервации, и воров, которые приезжают в это время специально, чтобы очистить от ценных вещей покинутые богачами дома, а заодно крадут из гостиниц и мотелей все, что не приковано железными цепями.
Тапани расспрашивал про наш отъезд. Я рассказал то, о чем не хотел говорить по телефону. Он спросил о бухгалтерских книгах и квитанциях, которым теперь не следовало попадать в руки полиции. Кайсу больше интересовала квартира, приобретенная для нас Тапани и обставленная им на те деньги, которые я переправил с парнями. Тапани стал сильно расхваливать квартиру и то, как дешево ему удалось купить стильную мебель оптом для всех квартир. Приехав сюда, Тапани привез с собой из Финляндии столько денег, что выстроил в Лейк-Уэрте целый жилой район, называемый Оушен Грин[48], сорок квартир в рядовых домах[49], успешно продавал их финнам и другим иностранцам и сидел на деньгах, ничего не делая. Деньги лежали в банке. Тапани утверждал, что американский доллар надежен, его не съедает инфляция, а многолетние миллионные вклады тут приносят такие проценты, на которые можно хорошо жить, увеличивая капитал и обдумывая, в какое бы предприятие вложить деньги, чтобы они приносили настоящий доход.
Тапани рассказал, что близко сошелся со здешними бизнесменами, которые с удовольствием помогли бы и нам с Тайсто вложить во что-нибудь деньги. Он надеялся, что у нас с собой столько денег, что нам не потребуется сразу наниматься землекопами на «черном рынке труда», а разрешения на работу нам не получить еще в течение нескольких лет; он и сам-то проживал в США по туристской визе, и через каждые шесть месяцев ему приходилось покидать страну на несколько дней, прежде чем снова удавалось добыть визу на шесть месяцев. Он с помощью хорошего юриста затеял оформление эмигрантского паспорта, но это дело долгое и небесплатное, и нам следовало быть готовыми к этому. Кайсу сразу же сказала, что мы не задержимся в Америке ни на день после истечения срока давности совершенного в Финляндии преступления по неуплате налогов, который составляет пять лет, а из них почти два года уже прошли. Тогда я вернусь в Финляндию, а что касается ее самой, то она вернуться домой может, когда пожелает. Тапани обнял ее, покружил в вальсе и заявил, что наверняка Кайсу не захочется возвращаться в Финляндию, когда она распробует вкус хлеба из американской пшеницы. Негры, стоявшие возле транспортеров е чемоданами, смотрели на их кружение и что-то восхищенно кричали Тапани. Тапани отпустил Кайсу и спросил, что кричат мужчины. Я сказал, что не понял. Тапани подумал минутку, не проучить ли черных — чтобы не кричали белому, но вспомнил показанные накануне по кабельному телевидению соревнования боксеров-профессионалов — чернокожие все пятнадцать раундов колотили друг друга с такой яростью, что подобные удары могли выдержать лишь головы, состоящие из сплошной кости, — если вдруг и эти окажутся столь же крепкоголовыми, Тапани только повредит руки. И вообще он считал, что здесь лучше воздерживаться от драк, но я помнил, как дома он иногда размахивал кулаками, когда слов не хватало, как в Вааса, в мужском туалете ночного клуба «Васкиа», избил парней-финнов, прибывших из Швеции, из Мальмё, в летний отпуск, которые, похоже, слишком много знали, как в фирме Тапани нанимают на работу и как платят налоги. Я сказал, что теперь он не в Вааса, не в «Васкиа». И Тапани это рассмешило.
Мы сняли с транспортера свои чемоданы, которые прибыли из ангара под навес. Тапани взял один из них и понес к своей машине, которая находилась в самом конце большой автостоянки. Тайсто спросил, не собирается ли Тапани вести нас до самого дома пешком; мы проклинали тяжелые чемоданы и слишком толстую одежду. Погрузили вещи в багажник и сели в новый «кадиллак» Тапани. Покачиваясь, как на волнах, направились в город. Я сказал, что Тапани, удрав в Америку, не прогадал по крайней мере в том, что касается машины, и напомнил о той ржавой «тойоте», на которой он еще в семидесятых годах носился по Финляндии за своими продавцами. И сам Тапани нахваливал Америку — страну, где человек за умеренную плату может приобрести под свой зад железку, на которой можно не только ездить самому, но и возить знакомых. Здесь никто не заставляет довольствоваться скворечниками, покупать которые вынуждают в Финляндии социал-демократы, здесь эти рисовые пиалы никто и за автомобили не считает.
Тайсто стал спорить, мол, популярность японских машин за последние годы очень возросла в Америке, поскольку и тут цена на горючее поднялась, а нехватка в больших городах мест для стоянки понуждает людей обзаводиться такими машинами, которые легко парковать даже в центре; он сказал, что читал о популярности японских автомобилей в «Похьялайнене»[50] как раз перед нашим отъездом. Тапани велел ему сосчитать, сколько среди встречных машин будет японских, а затем вычислить процент, если он еще не забыл, как это делается. Мы стали смотреть на встречные машины, но японских-то мы как раз и не видели. Тогда Тайсто сказал, что печатному слову нельзя верить.
Название улицы, по которой мы ехали, красовалось высоко над перекрестком: «Малелеука-авеню». Тайсто удивился, каким образом тут, за десять тысяч километров от Финляндии, могли назвать улицу по-фински, но Тапани сказал, что это не финское слово, а какое-то старинное индейское имя, объяснения которому он не знал. После этого Тайсто затих, но ненадолго.
Я разглядывал город, низкие особняки и рядовые дома, мимо которых мы проезжали. Земля тут была довольно ровной, а по краям дороги росли экзотические деревья, разные пальмы, которые мы видели в телепередачах, и большие, усеянные цветами кусты.
Тапани сказал, что приготовил сауну и сразу по прибытии мы пойдем туда. Тайсто сострил: зачем сауну топить, если достаточно открыть ее дверь наружу? Тапани опять же объяснил, что нас ждет много народу и мы все могли бы пойти в сауну, где водой можно смыть с тела пыль долгих странствий, а выполоскать из головы воспоминания о трудностях путешествия — пивом, которым он запасся и держит в холодильнике, а может, и виски, которое продавалось здесь в магазине по четыре доллара за бутылку в полгаллона, что подходит таким нетребовательным и бережливым мужчинам, какими были мы все. Без бережливости и нетребовательности мы бы не скопили больших состояний. Я спросил, что за люди ждут нас у Тапани, он сказал, что там будут и знакомые, и незнакомые. Кондиционер в машине гнал холодный воздух, это было приятно. Тайсто на переднем сиденье допил оставшееся виски и хотел было выбросить бутылку в окно, но не выбросил, потому что Тапани успел предупредить, что засорение обочин здесь наказывается маленьким штрафиком в пятьсот долларов. Тайсто пересчитал в уме на финские марки, вышло более трех тысяч. Он поставил бутылку на пол машины и закурил сигарету. Кайсу попросила, чтобы он не курил в машине, ее, мол, тошнит от табачного дыма. Тайсто не знал, куда деть горящую сигарету, и занервничал, но Тапани сказал, что будем на месте минуты через две.
9
Тапани свернул с Малелеука-авеню на боковую улочку, сказал, что территория нашего нового местожительства теперь совсем рядом. Мы ехали по району особняков, Тапани махнул рукой, указывая на рядовые дома Оушен Грин, которые все были выстроены им, и когда мы въехали на территорию массовой застройки, Тапани показывал, где живут финны, а где мексиканцы и другие иностранцы, называл имена и фамилии. Он утверждал, что бояться их не следует. Они, дескать, люди осторожные, которые не хотят, по крайней мере в районе, где живут сами, делать ничего такого, что может стать причиной вызова полиции; а полиция Флориды как раз интересуется тем, как мексиканцы или кубинцы прибыли в Соединенные Штаты Северной Америки и как они тут зарабатывают себе на жизнь.
Мы въехали на автостоянку и оставили машину там. Тапани выставил чемоданы из багажника на землю, взял один из них и пошел впереди нас. Мы шли мимо какого-то дома, мимо теннисного корта. За кортом я увидел бассейн, о котором Тапани распространялся, торгуя мне жилье, людей, лежащих возле бассейна, и детишек, плавающих в нем. Тапани сказал, что баня рядом с бассейном и давайте пойдем туда все вместе, и Кайсу тоже. Кайсу решительно заявила, что не пойдет ни в какую сауну в мужской компании, Тапани велел ей теперь отбросить ложный стыд Старого Света, ибо мы все тут одна большая семья и нам нечего скрывать друг от друга, и части тела тоже. Кайсу спросила у меня, обязательно ли ей идти в сауну, я ответил, что нет.
Наша квартира была за теннисным кортом, от входа до ограды корта тянулась дорожка метров в десять и был газончик величиной с почтовую марку. Я заметил, что во дворике моего дома в гольф не поиграешь. Тапани открыл квартиру и сказал, что я могу заниматься гольфом в любом из городских клубов, если уж меня укусила такая муха и волдырь от укуса так чешется, что мне без этого хобби не жить. Он знал, что гольф — это развлечение таких денежных воротил, как я.
Мы вошли в дом. Тапани сказал, что все имеющееся в комнатах принадлежит нам, даже бутылка виски на столике у софы, осталось только подписать купчую. Мы осмотрели комнаты: наружная дверь открывалась прямо в гостиную, за нею находились еще две комнаты, кухня была отделена от гостиной занавесом.
Чемоданы поставили на пол в гостиной и сели в кресла. Тапани достал из холодильника бутылку содовой, принес из кухни стаканы и налил нам всем виски. Кайсу виски не хотела, она встала и молча обошла комнаты, перетащила чемоданы в спальню, позвала и меня туда и зашептала, что не выдержит долго в этой духовке среди мебели, которая выглядит, как дешевая подделка, и что теперь, когда она увидела эту мебель, она понимает, почему цена была такой низкой. Я сказал, что нам надо осмотреться, и вернулся в гостиную, оставив Кайсу разбирать чемоданы.
В гостиной Тапани поднял стакан с виски, с пафосом произнес: «Добро пожаловать во Флориду, в город Лейк-Уэрт, лучший из всех городов во Флориде и самый приветливый, поскольку в нем живет больше всего финнов, десять тысяч говорящих по-фински на такой маленькой территории, и родной язык слышишь каждый день, так что нет причины скучать по родине!» Я сел. Тапани сказал, что тут ежедневно столько градусов тепла, сколько в Финляндии набирается за целое лето. За это мы выпили. Тапани налил снова. Я пошел в спальню. Кайсу разделась и отлепляла с тела деньги. Она кидала купюры в кучу на кровать, я тоже разделся и отклеил деньги и дорожные чеки. Оделся в летний костюм и вернулся в гостиную. Там парни пили виски. Я тоже взял стакан и выпил.
Пошли посмотреть жилье Тайсто. Это была такая же трехкомнатная квартира метрах в двадцати от нашей; Тайсто отнес кейс и чемодан в спальню, спросил, не опасно ли оставить деньги в комнатах, пока мы будем в сауне. Тапани сказал, что в квартире деньги в такой же безопасности, как во Флоридском банке. В спальне Тайсто разделся и отлепил доллары и дорожные чеки с тела, гримасничая при этом — клейкая лента выдирала волоски на ногах и груди. Я отлепил то, что было у него на спине, Тапани спросил про мои деньги. Я сказал, что с ними все в порядке.
На столе в гостиной тоже стояла бутылка виски, припасенная Тапани, и мы отхлебнули из нее, прямо из горлышка, теплую, резкую на вкус жидкость. У Тайсто уже была такая «грунтовка», что, сделав несколько глотков, он снова опьянел, стал рассказывать Тапани о нашем путешествии сюда и обо всем, что мы пережили в Стокгольме и Нью-Йорке. Он считал, что для мужчин послабее подобное путешествие оказалось бы неодолимым, но мы могли называть себя истинными мужчинами, несмотря на невезение. Теперь, счастливо добравшись во Флориду, мы имели право расслабиться в знакомой компании. Тапани велел ему расслабиться лишь настолько, чтобы не повредиться и не потерять свои деньжонки. Тайсто обиделся на «деньжонки», принялся выкладывать пачки долларов на стол и велел Тапани считать деньги, их должно было быть побольше, чем выручает за день киоск, принадлежащий какому-нибудь инвалиду. Тапани приподнимал пачки, утверждал, что у него самого, когда он приехал сюда, было с собой столько денег, что и тысячедолларовыми купюрами их не удалось бы обклеить вокруг одного человека. Я спросил, как же ему все-таки удалось провезти деньги. Тапани рассказал, что их ввозили несколько лет через банки Западной Германии и Швейцарии, куда они были помещены только на помер клиента, ибо фамилии владельца счета не спрашивали, а часть прошла по безупречным расчетам через Госбанк Финляндии в оплату за сырье, которое он якобы покупал у своих европейских фирм и у фирм друзей. При этих счетах имелись и товарные удостоверения таможни, только сам товар отсутствовал, его никогда и не получали. Из Центральной Европы привозили деньги знакомые, приезжая в Америку, во Флориду; Якобсон, о котором мы читали в Финляндии в журналах-сплетниках, привозил Тапани миллионы; меняя иногда марки ФРГ на английские фунты стерлингов, играя на разнице валютных курсов и меняя валюту других стран на доллары, он заработал для Тапани сумму, примерно равную двум миллионам финских марок. Сначала они спорили о размерах прибыли, потом разделили ее пополам. Тапани уверял, что Якобсон не согласился бы разделить пополам убытки, если бы он их понес, спекулируя чужими деньгами. Рисковал-то Тапани, и ему полагалась бы большая часть выигрыша, однако вся эта деятельность велась на грани законности и беззакония, пожалуй, даже закон нарушался, так что Тапани охотнее согласился на худой, но быстрый компромисс, вместо того чтобы вести долгий и «жирный» спор с Якобсоном.
Тапани объяснил, что рассказывает все это только нам, ибо знает нас как людей, умеющих держать язык за зубами, и делает это для того, чтобы показать нам, в страну каких возможностей мы прибыли. По его мнению, мы были в лучшем положении, чем эмигранты пятидесятых годов, которых заманивали в Канаду на урановые шахты добывать для американских атомных электростанций и атомных бомб уран. И старший брат Тапани тогда поехал в Эллиот-Лейк обогащаться, добывая уран, ведь на урановых шахтах хорошо платили за вредность. Сойдя в Галифаксе с судна и сев в поезд, идущий в Монреаль, он все же почувствовал себя транспортируемой скотиной: не знающий языка, не понимающий ни слова из объяснений местных гидов мужчина. В Монреале он отстал от поезда с иммигрантами, поехал в Торонто, встретил там знакомых парней и устроился на строительство небоскреба, потому что был по профессии строителем. Парнем он был отчаянным, у такого, как говорится, голова никогда не мерзнет, хотя в морозные зимы дул холодный ветер с Великих озер, а на стройке небоскреба приходилось работать на высоте сотен метров, прикрепляя стальные балки одну к другой; в нескольких письмах домой он похвалялся своими заработками, чем возбудил в деревне новую «американскую лихорадку», которая не утихала до тех пор, пока не вернулись из Канады несколько парней и не рассказали на чистом финском языке, сидя в комнате на лавке, сколь «человеческой» была жизнь в Эллиот-Лейке на урановых шахтах и в бараках, куда горные компании селили рабочих, спасая от холода канадских зим. Тапани помнил рассказы брата и не уставал заверять, что мы счастливчики по сравнению с его братом: у нас были деньги, нас окружала теплынь тропиков. Выпили за это, Тайсто оделся. Мы были уверены, что справимся и в этой стране так же, как справлялись всюду, куда забрасывала нас жизнь, и старухам матерям не придется беспокоиться за нас.
Тайсто выбросил немногую свою одежонку из чемодана на пол спальни, сказал, что развесит в шкафу, когда будет время. Сходил в уборную, причесался, вернулся в гостиную с мокрыми приглаженными волосами, схватил со стола деньги, запихнул в кейс, запер его и пошел прятать куда-то в дальнюю комнату, а нам запретил подглядывать, из какой комнаты он вернется. Мы с Тапани пили виски.
10
Пошли обратно к нам домой — Тапани, Тайсто и я. Кайсу успела разместить вещи и чемоданы по шкафам, деньги сложила в кейс и показала мне, куда его спрятала, сама она переоделась в легкое свободное платье и теперь обследовала кухню и утварь, припасенную для нее Тапани.
Она сказала, что нам надо обзавестись продуктами и кофе, прежде чем начнем пьянствовать, поскольку Тапани не припас для нас ничего, кроме виски с содовой. А этого хватит, если хватит, нам на сегодняшний вечер, ио завтра могло бы прийтись по вкусу и что-нибудь солененькое, и безалкогольные напитки. Кайсу спросила у Тапани, можно ли здесь пить воду прямо из-под крана, и Тапани заверил, что всегда ее пьет, особенно когда чувствует жажду. Но нам посоветовал остерегаться расстройства желудка в первые две недели; а то два-три дня спустя из нас начнет вылетать дерьмо, как стаи воробьев, если мы каждое утро не будем травить желудочных микробов глотком коньяка, который, несмотря на возражения врачей, является единственным эффективным средством против поноса в тропиках. Кайсу сказала, что запаслась угольными таблетками, принимать которые гораздо безопаснее для здоровья ребенка, чем постоянно пребывать в коньячном хмелю. Я налил парням виски. Тапани позвонил домой, скомандовал жене прийти к нам. Кайсу крикнула, чтобы жена Тапани захватила с собой пачку кофе, поскольку мы две недели вынуждены были начинать каждое утро какой-то шведской бурдой, которую с кофе роднит только название. Тапани сказал об этом несколько слов по телефону.
Пока сидели в ожидании жены Тапани, он спросил, сколько же денег было в тех пачках, которые мы отклеили из-под одежды, и мы рассказали ему, сколько у каждого из нас было с собой. Тапани прикинул, что нам не прожить на проценты — основной капитал для этого маловат. Я сказал, что приехал сюда не для того, чтобы вести жизнь пенсионера или праздно спать, такого здоровому мужчине долго не выдержать. Сказал, что пойду работать сразу же, как только найдется что-нибудь подходящее, да и Тайсто надо бы присматривать себе работу, хотя у него с собой денег больше, чем у меня: праздная жизнь его обернется бессмысленной тратой времени и пьянством. Кайсу опять же сказала: мы вернемся в Финляндию сразу, как только финские налоговые чиновники от нас отвяжутся. На это надо уже меньше пяти лет, ведь налоговое ведомство медлительно, и ему не успеть докопаться до заказов всех мелких фирм. Если жить по-человечески, денег нам хватит до тех пор, пока сможем вернуться в Финляндию, не опасаясь налогового управления и полиции; да и раньше надо было жить как люди и не ввязываться в предпринимательство, которое вытягивает деньги вместе с бумажниками.
По мнению Тайсто, дух предпринимательства в нас обоих настолько силен, что мы уже не сможем работать только ради того, чтобы прокормиться, мы предприниматели и строители страны, и уж коль скоро прибыли с большим капиталом в государство, где свободное предпринимательство является основой жизни общества, нам не следует обманывать ожиданий американцев, нанимаясь сборщиками фруктов или клубники, вместо того чтобы пустить деньги в оборот, — нельзя же обманывать президента Рейгана в его собственной стране. В каждой стране — по ее обычаям, или прочь за ее пределы, твердил Тайсто. Он пьянел все сильнее и без устали восхвалял Америку — страну, которая предоставила ему убежище и возможность жить, так же как сто лет назад она дала хлеб его бабушке и многим другим финнам.
Жена Тапани пришла и сказала, что видела на краю площадки для машин в траве зеленую змею, они вечно выползают из канала за жилой территорией. Кайсу завопила, что не станет жить в доме, во дворе которого извиваются змеи. Тапани заявил, что зеленые змеи не ядовиты, и ему жаль змею, для которой первым встреченным человеком оказалась его жена. Он не считал свою жену первой красавицей Флориды. Конечно, Леэна за время, проведенное здесь, сильно растолстела и поэтому, как она говорила, очень страдала летом во флоридском пекле. Тапани ни за какие коврижки не соглашался спасаться от жары в северных штатах и жену не отпускал. Леэна, как и полагается, поздоровалась с нами за руку, посмеялась над тем, что Тапани, Тайсто и я пьем виски, и тут же заявила, что виски здесь плохо действует на многих мужчин, ведь из-за жары приходится все время что-то пить, и те, кто пристрастился к виски, через несколько лет замечают, что финская печень этого не выдерживает, лучше сохраняются любители пива. Она принесла с собой пакет финского кофе и чай со льдом в термосе, который в этих широтах был единственным напитком, действительно утоляющим жажду. Леэна налила чаю себе и Кайсу, подняла стакан и сказала, что их напиток по цвету не отличишь от виски. Кайсу принялась варить кофе. Тайсто начал втолковывать Леэне, что мы расположились тут не жажду утолять, а праздновать прибытие из долгого путешествия. Леэна ушла за занавес на кухню, и было слышно, как они разговаривают с Кайсу. Вскоре они принесли кофе на стол. Тапани нахваливал купленный для нас кофейный сервиз и радовался тому, что это обошлось ему дешево, ибо он приобрел большую партию сервизов оптом — во все квартиры Оушен Грин. Кайсу налила кофе в чашечки, разрисованные красными цветами, назвала кофейный сервиз страшилищем; однако приготовленный на финский манер достаточно крепкий кофе и в этих чашках был хорош на вкус.
Леэна попросила у Тапани ключи от машины, сказала, что съездит с Кайсу по магазинам за вещами, которые Тапани и в голову не пришло купить для нас, ибо они продавались без уценки, и спросила, что нужно привезти Тайсто. Он сосредоточенно думал, было видно, что это для него тяжелая работа. Затем он велел женщинам привезти две банки сельди «Ахти», которые понадобятся утром. Леэна сказала, что этой селедки не найти и в центре Лейк-Уэрта, где продаются даже такие финские продукты, как толокно. Тайсто попросил их привезти что угодно, что утром может невзначай облегчить похмелье. Дамы обещали постараться.
Я спросил, есть ли у Кайсу деньги. Она сказала, что взяла из кейса сумму, которой должно хватить и на сегодня, поскольку я определенно решил посвятить этот день выпивке, и на завтра, когда буду валяться на кровати, жалуясь на тяжкую жизнь. Я не стал спорить, виски сделало меня расслабленным и добрым. Тапани велел Кайсу помнить, кто глава нашей семьи, и не зазнаваться оттого, что попала за границу. Здесь, мол, тоже, как и в Южной Похьянмаа, приказы идут сверху вниз, а предложения и просьбы снизу вверх. Кайсу полезно бы помнить, на каком уровне в семейной организации она находится.
Женщины не стали ему возражать. Сказали только, что проедутся по магазинам, но обещали позвать нас убивать змей, если их на стоянке окажется столько, что до машины будет не добраться. Тапани сказал, что мы пойдем в сауну, и велел Леэне, когда вернутся из поездки по магазинам, идти прямо домой и готовить все для большого праздника в честь нашего приезда. Проведение этой вечеринки Тапани стал планировать сразу же, как услыхал, что мы вылетаем во Флориду. Женщины ушли. Мы накачивались виски, Тапани распорядился по телефону, чтобы кто-то там шел в сауну, а после сауны к нему домой посмотреть на людей из Старого Света.
11
Допив виски, Тапани сказал, что сходит к себе в «хижину» за пивом для сауны, а нам велел быть через десять минут у той постройки возле бассейна, которую по дороге сюда он назвал сауной. Уходя, он еще велел нам выкинуть из головы все заботы; заботы нам тут еще предстоят, но сейчас не время думать об этом; он считал, что мы прекрасно преодолели трудности путешествия, особенно если принять во внимание нашу провинциальность и то, что раньше мы по белу свету не путешествовали, а только ходили за бороной. После ухода Тапани мы с Тайсто налили себе еще виски. Тайсто опять завел речь о своем кейсе с деньгами, мол, боится, что мексиканцы и другие эмигранты, которых мы видели за теннисным кортом, обладая инстинктом первобытных племен, догадаются, что у него в квартире много денег, вломятся и унесут все его заработанные тяжким трудом доллары, а разыскивать в этой стране украденное с помощью полиции ему было бы трудно. Он не мог отделаться от этой мысли. Я и сам не испытывал слишком большого доверия к здешним эмигрантам, но не верил, что они решились бы на кражу со взломом в том же районе, где живут.
Тайсто встал с кресла, покачнулся, отпил из стакана и сказал, что принесет деньги; он провез их сюда через полсвета, из самой Финляндии не для того, чтобы позволить международным преступникам украсть их. И не смогут-таки, он не позволит себе небрежности или лени, не оставит деньги в доступном для мексиканцев месте.
Он ушел, но тут же вернулся. У него не было ключа от собственной квартиры, Тапани оставил ключ у себя в кармане. Я вспомнил, что Тапани и мне не дал ключа от квартиры. Мы осушили стаканы и вышли наружу. Я взял стоявший у обеденного стола стул и подпер им наружную дверь, чтобы не закрывалась. Солнце грело жарко, хотя был уже вечер. Мы сели на траву во дворе, Тайсто утверждал, что в воздухе признаки грозы: гнетущая духота и влажность, небо, готовое разразиться молниями и громом. Я сказал, что не уверен в этом. Тайсто разлегся на газоне. По тротуару вдоль теннисных кортов проходили иностранцы, приветствовавшие нас по-английски. Я велел Тайсто сесть, а сам поднялся и стал высматривать Тапани.
Мы увидели его, несущего банки с пивом, когда он приближался к сауне. Стали кричать ему и махать руками. Из домов выглядывали и выходили люди посмотреть, что за крик. Тапани скрылся в сауне и вышел оттуда уже без банок, подошел к нам и попросил не орать. Тайсто пытался встать на ноги, ухватился для этого за Тапани, и оба повалились на землю. Люди, стоявшие в дверях домов, вернулись к себе в квартиры. Я сказал о ключах, Тапани достал из кармана и дал нам наши ключи. Тайсто сразу же пошел за своим кейсом, принес его и сказал, что до тех пор, пока не спрячет деньги в банковский сейф, ни на миг не выпустит их из рук, даже спать будет, подложив кейс вместо подушки; хотя деньги эти, пожалуй, получены не совсем честно, все равно они важны ему и дороги, ведь и уродливый ребенок дорог родителям.
Я запер наружную дверь и проверил, держит ли замок, я не собирался носить деньги с собой. Тапани спросил, захватили ли мы с собой, удирая, полотенца, сказал, что они понадобятся после сауны, съязвил, мол, продукция нашей ткацкой мастерской известна на весь мир, так что не грех было прихватить из дома и банные простыни. Я сказал, что на фабрике ткали половики и у меня не было намерения тащить их с собой. Тайсто утверждал, что может купить в американских универмагах хоть целый грузовик полотенец. Совещание во дворе насчет полотенец длилось долго — ведь мы все уже изрядно захмелели. Я вернулся в дом и нашел пару полотенец в шкафу, куда Кайсу уже уложила наши вещи. Пошли в сауну.
Мы разделись и пили в предбаннике пиво. Тапани сказал, что на этом континенте алкоголь мешает многим нашим парням, но уговор такой, чтобы об этом родственникам в Старом Свете не сообщали, здесь каждый должен заниматься своими делами, а про чужие говорить не след, поскольку там, дома, люди не могут понять обычаев этой страны. Тайсто утверждал, что никогда не имел репутации болтуна, а вот о нем и его делах, которые ему часто приходилось вести, сплетничали, и даже слишком, и бабы и мужики с бабским характером.
Мы еще сидели в предбаннике, когда вошел загорелый, полный мужчина в белых парусиновых брюках и пестрой рубашке «дядюшки Сэма». Тапани сказал, что это Отто, что он родился здесь, но говорит по-фински, поскольку оба его родителя коренные финны. Они одно время жили в Джорджии, в сельскохозяйственной коммуне, где все было общим — вещи и заработки, но участвовали в такой игре недолго, ибо финны тут, как и в Финляндии, оставались завистливыми, косо поглядывали на других и каждому доставляло удовольствие подсчитывать, сколько раз за день сосед сунул вилы в торф и сколько раз он за обедом — ложку в рот. Отто пожал руку мне и Тайсто. Мы рассказали о себе. Тапани старался убедить его, что мы большие преступники и убийцы из Южной Похьянмаа, что в Финляндии. Отто посмотрел на нас и решил, что мы настоящие хярмяские хулиганы[51]. Он взял банку пива. Тапани вспомнил о бутылках виски, которые остались дома у меня и Тайсто, и спросил, придется ли по вкусу Отто что-нибудь покрепче баночного пива, которое лишь гоняет солидного мужчину мочиться. Отто тоже разделся, откупорил банку и долго пил. Потом он объяснил, что находится на принудительном курсе трезвости: прошлый запой длился месяца два, а та женщина, с которой он живет, не любит столь долгих запоев. Отто пообещал полгода не пить и поэтому пробавляется только пивом. Он рассказал, что лишился водительских прав, поскольку во время запоя трижды попадал в сети полиции, будучи в дупель пьян. В первые два раза его только предупредили, оба раза алкоголя в крови оказалось больше двух промилле, в третий же раз права положили сушиться на три месяца, и они все еще сохнут. Тапани спросил, каким же образом Отто добрался сюда. Отто ответил, что приехал на своей машине, в полицейском участке ему выдали временные права. С этими правами ему разрешено ездить, пока не вернут настоящие, к месту работы и обратно, а также по городу по неотложным делам; Отто сказал, что постоянно держит на заднем сиденье машины сумку с грязным бельем. Если полицейские его остановят, он сможет сказать, что едет в прачечную. Но Отто не только лишился водительских прав на три месяца, он был еще приговорен четыре воскресенья собирать во время богослужения пожертвования, так называемый кружечный сбор, в церкви общины Лантана. Отто считал это приятным наказанием, мол, иначе он вряд ли ходил бы в церковь. Взяв вторую банку пива, Отто сказал, что через несколько недель вместе с женой отправится севернее, поскольку тут жара вскоре будет слишком тяжела для его сердца. А позволить этой вещице остановиться — ему не по карману.
Он спросил, явятся ли еще финны в сауну, Тапани ответил, и мы все вошли в парилку.
12
Тапани усадил нас на полок, принес воды в рассохшемся деревянном ведерке и начал плескать на каменку. В сауне сделалось страшно жарко, я спросил, нельзя ли иногда прерывать подачу пара. Отто сказал, что всегда считал финских финнов самыми выносливыми парильщиками в мире. Тапани решил доказать, что так оно и есть, и плеснул на каменку столько воды, что я был не в состоянии больше высидеть на полке. Вышел в предбанник, слышал, как ржали парни в парилке. Я выглянул из двери сауны наружу: в бассейне и возле него людей не было, пошел плавать. Тут же из сауны вышел голый Тайсто, долго стоял на краю бассейна, выяснял, в каком конце глубина меньше, затем спустился в воду. Тайсто сказал, что в юности обучение плаванию прошло мимо него, а как раз сейчас он чувствует себя несколько неуверенно, и ему не хотелось бы испытывать свою способность держаться на воде. Неуверенное состояние, считал он, от разницы во времени, которая составляла семь часов; в Швеции, откуда мы сюда прилетели, уже была ночь. Мы стояли по шею в теплой воде, когда брат Тапани Ээро подошел к сауне из-за кустов и крикнул нам: «С приездом! Добро пожаловать!» Он уверял, что у нас вид людей, довольных новой родиной и здешними условиями. Подойдя поближе, он увидел, что мы голые, и сказал, что бассейном пользуется все население этого района, поэтому у нас может возникнуть в бассейне компания из таких особ, в присутствии которых мы будем чувствовать себя без плавок неловко. Тайсто уверял его, что уж мы-то такую неприятность переживем. Ээро ушел в сауну.
Сразу же из сауны выскочил Тапани. На нем были плавки, и он прыгнул в воду «рыбкой», греб кролем, брызгая во все стороны, и затем встал в другом конце бассейна на ноги. Он сказал, что в сауне Отто пустился разглагольствовать о профсоюзах, то бишь юнионах, Отто — завзятый юнионист, и таким разговорам нынче не будет конца, если мы все вместе не придумаем какой-нибудь другой темы, которая позволила бы Отто забыть на время про профсоюзы.
Кайсу и Леэна вылезли из машины и шли вдоль бассейна мимо сауны. Они сказали, что пойдут домой к Тапани готовить там все для праздника, велели нам не очень-то напиваться в сауне; мол, не стоит и затевать такую вечеринку, которую мужчины смогут провести лишь лежа. Леэна подошла к самому краю бассейна, остановилась и спросила, что за выставку яиц мы с Тайсто устроили в бассейне и почем десяток. Тапани вылез из воды и стал отгонять женщин от бассейна подальше. Леэна не отошла, пока Тапани не принялся стягивать плавки, обещая устроить выставку и возле бассейна. Женщины ушли.
Мы с Тайсто вылезли из воды и пошли в сауну. Отто и Ээро сидели в предбаннике и пили пиво. Сунули и нам по банке. Тайсто сказал, что пиво в него больше не лезет, обмотал бедра простыней, достал из брюк ключ и пошел к своей квартире. После его ухода Отто спросил, что там, в кейсе, который лежит на лавке возле одежды Тайсто. Я сказал, что это его не касается. Отто взвесил кейс на руке и предположил по весу, что в нем бумага или камни. Он не поверил, что там слитки золота. Я сказал, что там бумаги Тайсто, которые вряд ли могли заинтересовать Отто и не касались нас, остальных.
Тайсто вернулся с бутылкой виски как раз в тот момент, когда Отто ставил кейс обратно на лавку. Тайсто вырвал его из рук Отто и крикнул, что никто из нас не имеет право трогать его имущество. Отто стал успокаивать Тайсто, тот велел ему отхлебнуть виски и поднес бутылку к его губам. Но Отто пить не стал, вместо этого спросил, что за квитанции скрывает Отто от налогового ведомства в своем кейсе, ведь иначе от одного только прикосновения к кейсу Тайсто не вышел бы так из себя. Тайсто закричал, что он не обманывал чиновников, что у него не было ни одной фальшивой квитанции, скорее у него было недостаточно бумаг, чтобы предъявить их налоговому управлению. Мы утихомирили их, отпили из бутылки Тайсто все — Тапани, Ээро, Тайсто и я.
Когда мы вернулись в парилку, Тайсто взял кейс туда с собой и поставил у двери. Ээро предостерег, что на квитанциях могут расплыться от сырости даты и итоговые суммы, а от этого в жизни Тайсто могут позднее возникнуть трудности. На это Тайсто ничего не сказал, велел поддать еще пару. Отто подначивал его показать, как парятся настоящие мужчины Старого Света. Мы, остальные, возражали, пару было и без того достаточно.
Из предбанника вдруг кто-то крикнул по-фински: есть ли в парилке негры или другие цветные, можно ли туда войти белому человеку? Тапани крикнул в ответ: пусть входит, на полке из темнокожих только Отто, но это у него просто загар. И тут же в парилку вошел какой-то голый мужчина. Тапани представил ему Тайсто и меня, а нам сказал, что перед нами тот самый Якобсон, который обогатился, перевозя его деньги из Европы в Америку. Якобсон возразил, он утверждал, что был богат и без денег Тапани. Это был худой, хитролицый мужчина с усами и с начинающимися от висков залысинами, представитель племени длиннолицых шведов, живущих на западном побережье Финляндии. Он рассказал, что жена поехала навестить родину и, таким образом, он человек свободный, по крайней мере, свободен париться в сауне и беседовать с прибывшими из Финляндии земляками о жизни на родине. Тайсто сказал, что про жизнь на родине много рассказывать нечего, дела там идут так, что даже он начал потихоньку подумывать о вступлении в социал-демократическую партию. Якобсон считал, что дела не могли все же стать плохими до такой степени. Тайсто принес бутылку виски из предбанника и предложил всем, кроме Отто, хлебнуть из горла. Отто объяснил и Якобсону причину своей вынужденной трезвости, рассказал, как его лишили водительских прав, выдали специальное разрешение полиции на ограниченное вождение и заставили собирать пожертвования в церкви. Якобсон вспомнил, что несколько лет назад, когда Отто лишили прав за вождение в пьяном состоянии, Отто удалось все же сразу получить их обратно. Отто сказал, что юрист, который тогда в два дня вернул ему удостоверение, переехал в другой штат и теперь оказывает юридические услуги в Калифорнии; тогда возвращение водительских прав обошлось Отто в тысячу пятьсот долларов, а это порядочная сумма. Те деньги ушли на оплату адвоката, расходы и взятки, которые адвокат должен был раздать, но точную сумму которых Отто так и не узнал.
Отто говорил, что решил теперь жить по-честному, послушно ждать, пока вернут водительские права, а получив их, постараться быть трезвым, по крайней мере за рулем. Отто жаловался на мелочность полиции и нежелание понять человека, ведущего в состоянии подпития машину; ведь и пьяному надо как-то добраться до дому, но что делать, если общественного транспорта нет и с такси трудности, вот и приходится ехать на своей машине. К тому же такси стоит дорого, и если пропил все деньги, на такси не поедешь, ведь таксисты, если нечем платить, не везут в полицейский участок, а достают из ящичка для перчаток резиновую дубинку или кусок кабеля и начинают отделывать беззащитного клиента и потом бросают его валяться на обочине.
Я сказал, что схожу еще раз окунуться в бассейн, парилки с меня уже достаточно. Тапани тосковал по веникам, без которых, как он считал, сауна — не сауна. Я вышел в предбанник. Было слышно, как парни спорят в парилке, из чего тут лучше всего делать веники, чтобы они как можно больше напоминали березовые, и почему банный веник называется веником. О тех породах деревьев, которые они упоминали, я раньше никогда и не слышал.
Выглянув из сауны и увидав, что возле бассейна никого нет, я выбежал и прыгнул в воду. Вода казалась чуть прохладной, на ее поверхности покачивались семена деревьев, увядшие цветки и дохлые насекомые. Вечерело, и за тот миг, что я был в бассейне, внезапно сделалось совсем темно. Засветились фонари. Тайсто вышел из сауны с кейсом, поставил его на краю бассейна. Мы поговорили о том, как внезапно здесь стемнело, и пытались сообразить, на какой широте находится Лейк-Уэрт. Тайсто клялся, что ни на миг не выпустит кейс из виду, поскольку заметил, как рьяно ухватился было за него Отто. Тайсто подозревал Отто в желании украсть его деньги. Я сказал, что было бы разумнее отнести кейс обратно в квартиру, прежде чем Тайсто забудет его где-нибудь со всеми деньгами. Тайсто начал спорить, попытался поплыть, нахлебался воды и решил встать в бассейне на ноги, чтобы выкашлять воду, однако он успел отплыть от края бассейна настолько, что ноги уже не доставали до дна, и он ушел с головой под воду. Все же Тайсто оттолкнулся ногами от дна, вынырнул и, ухватившись за край бассейна, остался висеть и отхаркиваться. Я вылез из воды и вытерся. Стоял на берегу бассейна и смотрел на Тайсто. Он не мог вымолвить ни слова, показывая рукой на горло, махал и кашлял. Я стал вытаскивать его из бассейна. Меня разбирал смех, пришлось сказать Тайсто, чтобы он и сам старался вылезти, помогал мне. Его было трудно вытаскивать. Выбравшись из бассейна, он тут же на краю согнулся, кашлял и жаловался. Я стучал кулаком по его спине, пока дыхание не восстановилось.
Тайсто благодарил меня за спасение. Он пошел под душ, находившийся в торце бассейна, и долго стоял там под струйками воды. Я перенес кейс Тайсто поближе к душу, Тайсто разрешил мне и впредь брать его в руки, сказал, что я единственный человек на этом континенте, которому он доверяет.
13
Когда я вошел в предбанник и стал одеваться, появились из парилки остальные и расселись на лавках пить пиво. Тайсто вернулся в сауну, держа кейс. Он отказался от пива, стал искать виски, нашел бутылку на полке, принес в предбанник и отхлебнул. Остальные пошли плавать. Тайсто утверждал, что едва не погиб, но я спас его, помог вылезти из бассейна и выколотил воду из легких и что этого он никогда не забудет. Тайсто начал одеваться, забыв вытереться, и с трудом натягивал одежду на мокрое тело; я посоветовал ему все же вытереться, он подумал над этим минутку и сказал, что вытирать тело насухо было бы напрасной тратой времени, здесь слишком большая влажность. Он с силой натягивал на себя рубашку, она лопнула на спине. Тайсто попытался заглянуть себе за спину, хотел увидеть, сильно ли рубашка разорвалась, но затем счел, что в этой стране ему не стоит огорчаться из-за какой-то рубашки.
Остальные вернулись, окунувшись в бассейн, принялись вытираться и одеваться. Якобсон спросил, в каком положении остались наши фирмы в Финляндии. Когда я сказал, что успел еще в прошлом году продать ковроткацкую фабрику племяннику и с тех пор уже год числюсь на работе в «фирме» Якобсона в Швеции, он вспомнил, что слышал обо мне от своих людей из той фирмы, но не смог сразу соединить мой облик с фамилией. Он спросил также о бухгалтерских документах, которые не следует оставлять чиновникам, когда уезжаешь. Я сказал, что бухгалтерия надежно спрятана. Якобсон утверждал, что в Финляндии не найдется столь надежного места, где можно было бы хранить запутанную и сильно интересующую чиновников документацию. Я поинтересовался, что же, по его мнению, мне следовало сделать с этими бумагами. Он обещал подумать, я спросил и о бухгалтерии мебельной мастерской Тайсто, но Тайсто уже был не в состоянии говорить об этом. Он сидел на лавке в предбаннике, крепко сжимая кейс в объятиях, из-под разорванной на спине рубашки виднелось белое тело, гладкое, с редкими черными волосками на лопатках.
Одевшись, все пошли к Тапани. Нам с Ээро пришлось вести Тайсто под руки. У Тапани была большая квартира в рядовом доме на краю жилого массива, двухэтажная, обставленная уже знакомой мебелью. Леэна, Кайсу и другие женщины накрыли стол во дворе за домом, на столе были еда и напитки, а на дереве разноцветные бумажные фонарики, которые освещали двор. За границами освещенного пространства была кромешная тьма; я думал, что поют какие-то птицы, но Отто сказал, что это цикады, стрекотом которых было наполнено все вокруг.
Жена Отто не знала финского языка, она задавала по-английски вопросы мне и Тайсто о наших делах, я пытался понять, о чем она спрашивает, и старался отвечать ей. Она не верила, что когда мы уезжали из Финляндии, там еще лежал снег, спросила, как близко Финляндия от Сибири. Я объяснил географию Европы и Азии на плохом английском языке, жена Отто сказала, что муж хотел съездить в Финляндию, но теперь, услыхав, где находится эта страна, она вряд ли поедет с ним.
Жена Ээро, Райя, была моей родственницей, но мы никогда не были хорошо знакомы. Выйдя за Ээро, она, благодаря деньгам фирм Ээро и Тапани, которых вполне хватило и для ее нужд, стала считать себя преуспевающим человеком. Отъезд Ээро в Америку тоже был на совести Райи, по крайней мере, так говорили мать и жены братьев. После того как в газете каждый день стали появляться статьи о финансовом положении фирм Ээро и Тапани, а полиция стала проявлять к ним интерес, Райя не желала больше показываться в деревне. Когда же парни побывали в полицейском управлении на допросе, Райя уехала в Южную Финляндию — погостить у родственников — и не вернулась обратно, а присоединилась к Ээро в аэропорту Сеутула, откуда парни отправились во Флориду сразу, как только освободились из полиции, проведя в камере семнадцать суток; им удалось так хорошо запутать счета разных фирм, что за положенные семнадцать суток полицейским мозгам оказалось не по силам разобраться в них, бухгалтерский учет вела счетоводческая контора, принадлежащая самим парням, местонахождение фирм часто менялось, кассиры и бухгалтеры являлись их близкими родственниками и не могли быть свидетелями, ревизоры находились неизвестно где, будучи заранее предупреждены.
Райя расспрашивала о матери и племянниках, об их женах, о своих родственниках, не дожидаясь ответов. Я все же отвечал. Райя считала, что со стороны Кайсу было непредусмотрительно забеременеть в столь трудное время, когда следовало быть готовой в любой момент сняться с места. У нее-то с Ээро детей не было, так же как и у Тапани с Леэной, оба эти брака у парней были вторыми, первые жены остались в Похьянмаа со взрослыми детьми. Я сказал, что Кайсу не сама по себе забеременела...
Райя уверяла, что имеет представление о том, как это делается. Я сказал, что в данном случае отменить заказ было бы трудно. Райя сказала, что такие дела необходимо обдумывать заранее, иначе будешь в этом мире натыкаться на все, как прущий напролом бык; я сказал, что любой из нас тут может служить хорошим примером человека, всегда обдумывающего наперед свои действия, строящего точные планы и осуществляющего их затем с точностью до секунды.
Я спросил о Тимо, третьем из братьев, Райя сказала, что неделю назад он уехал в Канаду, где у парней затеялся какой-то бизнес. Они пытаются продать используемые в горном деле финские машины и устройства, для которых Канада — хороший рынок, и парни твердо уверены, что пришло время больших сделок. Тапани услышал, о чем рассказывает Райя, и запретил ей распространяться об этом.
Велено было брать со стола еду и напитки. Мужчины накладывали на тарелки все, что женщины выставили на стол, наполняли стаканы пивом или виски и стояли во дворе, выпивая и закусывая. Вечер был теплый, а влажность, казалось, уменьшается с наступлением ночи, атмосфера была приятная, я чувствовал себя хорошо и подумал, что наши дела еще устроятся. Я посадил Кайсу на скамейку и принес ей еды со стола, Тапани плеснул мне виски в стакан с вином. Кайсу попросила, чтобы я не напивался. Я считал, что теперь в этом нет большой опасности, потому что мы добрались до места и находимся среди знакомых и друзей.
Тайсто весь вечер ходил с кейсом под мышкой и пытался позаботиться о еде и питье для себя, не выпуская при этом кейса из рук, но вдруг разозлился на Ээро, вспомнив о какой-то сделке с автомобилем, в которой, как казалось Тайсто, отношения остались не до конца выясненными из-за того, что Ээро сбежал в Америку. Ээро вроде бы не отдал Тайсто деньги за машину, хотя и продал ее. Тапани пытался успокоить Тайсто. Ээро спросил, неужели Тайсто действительно так нуждается в этих нескольких тысячах, которые вряд ли и были получены за едва не разваливающуюся таратайку. Если так, то он, Ээро, может выложить всю сумму в любой момент, стоит ему только сунуть руку в задний карман тереленовых брюк. Тайсто крикнул, что дело не столько в самих деньгах, сколько в человеческой нечестности, которая приводит его в ярость; выходит, даже на лучших друзей нельзя надеяться, когда дело идет о деньгах и торговых сделках. Ээро сказал ему о деньгах что-то, чего я не расслышал, и Тайсто начал открывать свой кейс. Он закричал, что у него всегда с собой не меньше денег, чем у Ээро, упал, и из раскрывшегося кейса купюры разлетелись по газону. Я поспешил ему на помощь. Он отталкивал всех помощников подальше и запихивал деньги в кейс, но на ноги подняться не смог, ему потребовалась наша помощь, чтобы добраться до дому. Пришлось подхватить его под мышки и нести всю дорогу и через двор за сауной до двери его дома.
Когда я стал искать ключ у него в карманах, он пытался отбиваться, но просто бессильно размахивал руками.
Нам удалось ввести его в дом и положить на кровать. Мы и не пытались снять с него одежду, а кейс он прижимал к себе обеими руками. Он просил, чтобы я никогда не оставлял его. Он был совсем одиноким на свете, и наша дружба была всегда крепкой, и мы никогда не пытались надуть друг друга в сделках. Я сказал, что у меня никогда не было с ним сделок. Но он считал, что это еще не значит, будто я — человек нечестный. Он хотел выпить со мною виски в знак утверждения нашей дружбы, но бутылка с виски осталась дома у Тапани.
Я пообещал Тайсто заглянуть к нему в первой половине дня, и мы с ребятами пошли обратно к Тапани, чтобы допраздновать наше счастливое прибытие в Америку. Пока шли, Ээро старался доказать мне, что заплатил Тайсто за машину сразу же, когда взял ее в продажу, но Тайсто забыл об этом. Платить ему за эту машину второй раз Ээро не хотелось, хотя он и получил за нее в Хельсинки больше, чем сказал Тайсто.
У Тапани сидели долго. Я сильно напился, вовсе сам того не желая. Утром, когда проснулся, Кайсу показала мне купчую, которую я подписал ночью. Теперь квартира принадлежала мне, и я обязался также оплатить Тапани все вещи: мебель, кухонную утварь, постельное белье, которое он купил для нас. Кайсу сказала, что деньги я отдал Тапани ночью. Он-то и привел меня домой. В купчую была вложена написанная от руки расписка в получении денег, свидетелями были Отто с женой. Кайсу считала, что я свихнулся, согласившись заплатить Тапани за такой хлам столько, сколько он запросил. Она рассказывала, что говорила мне это ночью, когда составляли купчую в гостиной, но я был невменяем. Я просил ее помиловать меня. Взял ледяного чаю, но, едва выпив стакан его, вынужден был побежать в сортир. Меня тошнило.
Всю первую часть дня я провалялся, пытаясь ни о чем не думать. В полдень пришел Тайсто, он взял у Тапани две банки пива, и мы пили его, стараясь собраться с силами, стать опять полноценными, настоящими мужчинами.