— Мне один поп знакомый говорил, что ладан использует. Привады, мол, лучше нет. Главное, истереть помельче.
— Да где я его возьму? Покупать, что ли, специально?
— У Власия попроси. Скажи, что для лампадки.
— Для какой лампадки? — не понял Геннадий.
— Ну, мол, купили лампадку, чтобы молитвы дома читать. Это нынче модно.
— С запою он вышел, не видал?
— Ну, одной ногой, — майор неприятно ухмыльнулся.
Геннадий поглядел на сына. С выступа на берегу ребенок наклонился над водой и что-то высматривал в черной паводковой мути. Из кармана детской разгрузки торчала шапка, которую Матвей стянул с головы еще по пути на рыбалку, как только изба, откуда их могла видеть мать, осталась за поворотом. Ветер ерошил рыжие волосы.
— А что за сеть взяться решил?
— Да так.
— Чего?
— Вон, думаю, староверы в Ящерах по сколько тягают. Вдруг повезет, так Андрюха на продажу в город свезет. Всё не лишнее.
— Деньги, никак, на что понадобились?
— Дашку в университет собираем.
— В университет? Нелегко это. — Майор потянулся к фляжке на поясе. Когда он сделал глоток, лицо у него почему-то вдруг стало такое, как будто вместо четырехзвездочного коньяка ему кто-то влил тайком во флягу местного самогону.
— Ну ты своих двоих как-то выучил. Оценки хорошие у нее, по математике…
— Всё спросить забываю, — перебил Прилуцкий. — Вы с Машкой теленка почем сдали?
— Тише ты, — Геннадий прижал палец к губам.
— А что, не сказали ему?
— Сказали, что в стадо продали. День ревел. До сих пор спрашивает, когда навестить поедем.
— Это не дело: мужика растишь. Я своим двоим с детства говорил…
Сбоку раздался шлепок тела о воду. Отец обернулся и бросился к кочке, на которой только что стоял сын, упал на колени, поймал рукой петлю на спине его жилетки и привычным движением выволок ребенка на берег.
Матюха не кашлял, хлебнуть воды не успел. Майор присел на корточки вместе с Геннадием и глядел на его сына. Мокрые, волосы у Матвея стали еще рыжее, с жилетки и со штанов стекала вода.
— Ну что, крупный бобер?
Глупая шутка Прилуцкого стала последней каплей. Целых несколько секунд Матвей пытался держать лицо, но теперь зашелся громким душераздирающим плачем.
— Кш! Кш! Кш!
Над кружкой с брагой с противным писком вертелась белая моль. Сколько ни пытался отец Власий отогнать насекомое, оно уворачивалось и всё плясало в воздухе на том же месте.
— Кш! Кш! Да чтоб тебя!
Очередным взмахом руки он отправил Божью тварь прямиком в кружку, где она, барахтаясь, запищала еще громче. Власий нашел на столе ложку, обратным концом выловил насекомое из жидкости, и тогда только понял, что совершил ошибку, принявши за мотылька крохотного ангелочка.
Благой вестник на столе отплевывался и тряс мокрыми крылышками.
— Ну и вонища! На навозе, что ли, настаивал?! — вместо приветствия пронзительно пропищал малыш, так что священник, который склонился к нему, чтоб лучше слышать, отпрянул с испугу.
— Брага как брага: сахар, дрожжи, — чуть смутившись, ответил Власий. — Вы там у себя в раю совсем, что ли, вина не пьете?
— Вино пьем, а не это пойло злосмрадное! И по рюмочке только, на двунадесятые праздники, — подозрительно быстро поправился он.
— Всё кагор, небось?
— И кагор, и порто, и мадеру. Сам я, правда, больше малагу почитаю.
— Господи помилуй, я про такие и не слыхал! Небось, ваше небесное что-то?
— Не слыхал, потому что в магазине на ценники дороже ста рублей не смотришь!
Маленький гость спрыгнул с журнального столика на пол и на глазах стал расти в размере. Когда он достиг человеческого роста, священник смог лучше рассмотреть его. На вид ангелок был не то, чтобы стар, но и не мальчик. Полтинник с небольшим Власий дал бы ему по земным меркам. Жгуче-черные глаза блестели на его некогда красивом, а теперь только лишь благородном лице, как пара итальянских олив, которыми Власию случалось закусывать в прежней своей женатой жизни на праздниках у тестя с тещей, перед каждой выпивая, к их молчаливому неодобрению, целою с горочкой рюмку водки.
— Не для того явился я, чтоб напитки хмельные с тобой обсуждать!
— А для чего?
— Весть принес, — чрезмерно важным тоном объявил ангел. — Передать было велено, что, коли пьянствовать не прекратишь, доведет тебя твой грех до позора, а приход твой — до гибели лютой. Вместе с Малыми Удами и другие деревеньки бесчисленные с лица земли сгинут, и сам град Псков, древний и славный.
— А затем и твердь земная на две половины ако яичная скорлупа расколется, — с надменной усмешкой подхватил Власий. Бедность свою он считал богоугодной, втайне гордился ею и связывал с чистотой души, но слова про недорогие ценники в магазине всё же немного задели его, тем более что кагор, если брать божеский, уже давно стоил под двести.
— Коль ты не внемлешь, Всевышний мне велел доставить тебя к Нему для личной ауди… диенции, — небожитель старался выговаривать слова четко, но язык у него заплетался: видно, во время купания он успел как следует хлебнуть браги.
— Ну полетели, послушаем. Мне и самому есть, что рассказать Ему. Дай допью только, — священник потянулся к кружке, из которой перед этим выловил своего незваного гостя, но не успел взять ее, как ангел крепко схватил его за локоть и потащил к окну. Распахнув свободной рукой фрамугу, он больно ударил своего пленника шпингалетом по лбу.
На дворе ангел на куриный манер отряхнул мокрые крылья, несколько раз взмахнул ими, и вместе с Власием оторвался от земли. Они стали медленно набирать высоту над огородом Ерофеевны. Старую осину на краю картофельной посадки пассажир увидел первым, успел вскрикнуть, но было поздно.
От падения святого отца спас толстый сук, за который он, Божьей милостью, зацепился своею рясой не по размеру, и так остался висеть, свесив ноги над пропастью. Возчик его запутался крыльями в глубине кроны, возился там, сотрясая ветви, и пытался выбраться.
— Как ты, друже? — с искренним сочувствием спросил Власий.
Ангел ответил матерно.
Священник решил про себя, что небесная братия не оставит в беде своего, и стал раздумывать, как самому выбраться из положения. Покрутив головой, над собой Власий заметил ветку, с виду попрочней остальных, и протянул к ней руки. Это было ошибкой. От неосторожного движения тело выскользнуло из широкого одеяния. В одном исподнем он полетел вниз, зажмурив глаза от ужаса.
Удар сотряс в его теле все косточки до последней. Он осторожно пошарил рукой вокруг и подивился тому, что нащупал пальцами не траву, а доски пола. Кряхтя, священник перевернулся на спину и открыл глаза. Над головой в лучах апрельского солнца из окна кружились пылинки, поднятые его падением.
Ворчливый голос хозяйки раздался из-за стены:
— Опять в горшке застрял, отче?!
— С дивана сверзился, Валентина Ерофеевна!
Поднявшись с пола и дождавшись, пока перестанет кружиться голова, Власий взял из красного угла икону местночтимого святого Тарасия, перекрестился на лик святого, и только после этого отодвинул заднюю часть тяжелого оклада и достал наружу прозрачный пузырек. Уже сняв крышку, он замер и с мучительным выражением уставился в окно.
На дворе вокруг сарая с шиферной крышей, которую он только что наблюдал с высоты полета в своем сонном видении, носились наперегонки Парамоновский Матвей вместе с Никиткой. То ли от Невзорова меда, то ли от Власьевых молитв мальчишка совершенно выздоровел и даже, как показалось ему, чуть округлился в щеках. В игре вместе с ними участвовал лохматый хозяйкин пес по кличке Валенок.
Увидавши в происходящем на дворе однозначно положительный знак, Власий сделал из пузырька глоток, потом еще один, и лишь затем закупорил сосудец и вернул его в богоугодный тайничок. Вернувшись на диван, он посидел немного, пока совсем не ушла головная боль.
Когда святой отец вышел в сени, с кухни появилась хозяйка.
— Час который, Валентина Ерофеевна?
— Одиннадцать утра, — ответила она и сразу угадала следующий вопрос. — Четверг.
Не с первой попытки Власий подцепил ногой галошу и сунул в нее босую ногу.
— Куда собрался, батюшка?
— В храм пойду, приберусь.
— Проспался бы сперва.
— Ну как же? Чистый четверг.
Хозяйка одарила квартиранта в семейных трусах и одной галоше укоризненным взглядом:
— В то воскресенье Пасха была.
— Помилуй Боже! — Власий осенил себя крестным знамением. — А всенощная?
— Андрюха за тебя отслужил. Сам же псалтырь ему дал. Забыл, что ли?
— Андрюха?! Нерукоположенный?! Грех-то какой! — Власий уставился на нее с ужасом, но тут заметил смех в глазах и сердито взмахнул рукой.
Вдвоем они обернулись на скрип входной двери. В сени вошел Геннадий Парамонов и поздоровался, нисколько не удивленный полуголым видом святого отца.
— Ты за Матюхой? — спросила Ерофеевна. — Во дворе он, с Никиткой бегают.
— Пусть бегают. Я к батюшке. Ладану бы мне.
Власий с преувеличенной подозрительностью уставился на него:
— Для ка-акой надобности?
— Лампадку в дом купили, — ответил Геннадий, как научил его майор.
Пошатываясь, Власий пошел обратно в комнату и плюхнулся на колени перед тумбочкой. Вытащил наружу псалтырь, ломаный подсвечник и, наконец, ветхую картонную коробочку из-под печенья.
— На месте, слава тебе Господи!
— Да кому он нужен! — заворчала Ерофеевна.
— Кадило вон стибрили. Уж ни на кого думать не хочу, но не дай Бог, преставится Хомутов старый. Как отпевать буду?
С коробочкой он вернулся в сени.
— Сколько тебе?.. Держи, — не дожидаясь ответа, святой отец засы̀пал Геннадию в оттопыренный карман разгрузки чуть ли не половину содержимого картонной ладанницы.
Шкарин не помнил, как оказался в провонявшем рыбой фургоне. Только, как шел к Оксанке за бодягой. Проснулся в машине, после этого ехали еще минут двадцать. На дворе с синим фонарем он почти даванул молодого, у того уже глаза закатывались, но тут усатый подлетел со своим кистенем. Он успел заметить, что на конце цепи была не обычная гирька, а железный шар с шипами.