Полицейские были те же, что в январе приезжали к ним в Малые Уды искать Юрку Семенова. Лысый майор после приветствия еще раз с любопытством поглядел на мокрого священника, но не стал задавать ему вопросов.
Вдвоем с молодым напарником они перевернули труп на спину.
— Шкарин, — сказал лейтенант с бородкой.
Майор кивнул:
— Похож.
Лицо покойника как вуаль покрывала рыбацкая сеть, глаза незряче глядели в вечернее небо над рекой. Не потрудившись опустить мертвые веки, майор, сидя на корточках, просунул руку в сеть и провел пальцами по начавшим высыхать волосам.
— Что там, Артем Игоревич?
— Рана. Тупой предмет.
Со стороны деревни донесся красивый звонкий крик петуха и словно послужил сигналом для Андрея Евстафьева, который покинул свое убежище под ивой и направился к полицейским. Только теперь Геннадий увидел, что шурин пьян.
— Из Ящеров он приплыл. Каждое новолуние у них обряд, людей в жертву приносят. Зимой я сам к ним на пристань лазал!
— Вы видели убийство? — лысый майор поднялся с корточек и уставился на рыбака.
— Не видел, и что? — Андрей возбужденно задышал сивухой на оперов. — Они ящерицам живых людей скармливают.
— Каким еще ящерицам?
— Черным. Вот таким, — чтобы показать длину, Андрей рубанул ладонью себе по плечу.
— Не слушайте его, Господи, пьяный он! — шумно влезла в разговор Мария и обернулась к брату: — Коли скармливают, что ж этот целехонький?! — с этими словами она взяла Андрея за плечи и повела его, упирающегося, прочь по берегу.
По своему нахождению скверик под окном кабинета Копьева и Сабанеева получил в народе название «Милицейский». В середине живой композиции из елок, туй и можжевельников со второго этажа почти незаметен приземистый, кладбищенского роста, памятник сотрудникам органов, погибшим при исполнении в мирное и военное время. Сквер примыкает к Октябрьскому проспекту. Оттуда через открытую фрамугу ветер доносит в помещение голоса прохожих и шум автомобилей.
Дождавшись у окна, пока закипит чайник на старинном советском сейфе, лейтенант Иван Сабанеев заваривает себе кофе и с кружкой возвращается за свой стол. Через узкий проход напротив от него старший оперуполномоченный Копьев поглядывает то на клавиатуру, то в монитор и набирает двумя пальцами протокол по ночному угону черного «Ниссана» с улицы Юбилейной.
Когда приоткрылась дверь, Копьев обернулся и не глядя прихлопнул на столе стопку бумаг, которую сквозняк собрался было сдуть на пол. В проеме показалось усатое лицо начальника угро подполковника Сверчкова.
— По Шкарину биохимия пришлà — спросил он.
— Подтвердили механическую асфиксию в результате утопления. В крови — ноль-восемь промилле, — ответил Копьев. — Длительная алкогольная интоксикация. Похоже, что в последние недели пил не просыхая.
— Травмы? Гематомы?
— Сознание потерял от удара тупым предметом по голове, мы так и думали сразу. Еще на затылке — зарубцевавшийся шрам: ране — месяц, примерно.
— Приложился, наверное, где-то по пьяни?
— Скорее всего, — согласился с начальником Копьев. — Может, еще дома успел. Или драка.
— По диете ничего подозрительного?
— В желудке — рыба. Вареная. Признаков алкогольного кетоацидоза нет. Нормальный рацион.
— Ясно. Полез в воду. Пьяный. Ударился головой о камень. Утонул. — Когда Сверчков заговорил, стал виден верхний ряд его зубов, зубы были стальные. Собственные он потерял то ли в Чечне, еще в первую кампанию, то ли при каком-то жестком задержании в конце 90-х. Первую версию Сабанеев слышал от коллеги-девушки из соседнего кабинета, вторую — от Копьева.
С кружкой горячего кофе в руке лейтенант высунулся из-за своего монитора:
— А фургон?
— Что фургон, Вань? В Шабанах — единственный мост между Псковом и Островом. Движение — и днем, и ночью. Кто-то мимо проезжал, Шкарин его тормознул, попросил подвезти. Ты считаешь, нам надо выяснять, с кем он там бухал перед смертью? Лучше скажи, что у вас с Яхонтовым.
По трупу, найденному в лесу накануне, за Ивана отчитался майор Копьев:
— От криминалистов ждем заключение. Пока предположительно без следов насильственной смерти.
— Хорошо. После обеда зайди ко мне, Артем. Обэповцы о чем-то пообщаться хотят.
Старший оперуполномоченный послушно кивнул. Уже через секунду из коридора раздался быстро затихающий звук сверчковских шагов.
V. Май
Пока в Пасху стояли перед церковью, Прилуцкая снова пристала к ней с «Верочкой»: съезди да съезди, хуже не будет. Алена уже не особо отнекивалась: как раз на днях ей пост попался «ВКонтакте»: подопечным детям они раздавали канцтовары: ручки, тетрадки и всё остальное. А ей в этом году вместо одного троих в школу собирать — еще когда пост увидела, об этом подумала. Единственное, что решила с Власием сначала посоветоваться: все-таки фонд — православный, а он — священник. Ждала долго, пока он из запоя выйдет, не дождалась и пошла так. В четверг Генка Парамонов утопленника выловил, а она у Власия накануне была: в среду.
Деревенский настоятель у себя в комнате сидел пьяный в одних трусах на диване с какой-то старой книгой. Когда она спросила про «Верочку», тот ответил, что не особо, что сказать о них может, и знает не много боле, чем она сама из интернета, а то и мене, но, мол, у всех у этих Христа ради благодетелей завет один: на, Боже, что нам негоже. Еще добавил, что к каждой распашонке сраной по десять моралей приложат — так прямо и сказал: зараз всех рассудил. По пути от него Алена встретила Андрюху Евстафьева и передала ему весь разговор. Тот — в ответ: «Забей». Предложил на машине ее прямо до храма на Новом Завеличье довезти, где у «Верочки» офис, но она подумала: лучше будет, если сама поедет — на автобусе. Майских решила дождаться, чтобы Пашка с мелкими побыл. А то вдруг спросят, с кем детей оставила: чтоб не врать.
Власий, когда они с Аленой говорили, еще про священство нынешнее завел: что не такое оно, как прежде, особенно в городе: один — вор, другой — блудник, третий — пьяница. Сам-то, можно подумать… И попом даже не назовешь — так, попик деревенский. Бороденка в три волосины, и мало того, что ростом Бог обидел, еще и ходит вечно как собака сутулая, хоть грешно так про святого отца думать, да еще в церкви, Господи помилуй!
Директор «Верочки» отец Александр сразу Алене понравился: крупный, но не полный, на лицо не то, что какой киноактер, но приятный, говорит ладно, и голос такой густой, бархатный прямо. На вид лет сорок пять, или, может, и весь полтинник, а моложе Власия выглядит за то, что не пьет каждый Божий день.
В офисе фонда Алена сначала встретила монашка в черной рясе, Александрова помощника. Она видела его до этого на фотографиях: росту крохотного, но в жизни оказался еще меньше: лилипутик с вершком. Он сидел за монитором, старым и огромным, как телевизор у них в избе. Ящик для наличных на стене не сказать, что был набит купюрами, но зато в пакетах на полу за спиной маленького монаха было сложено немало добра. Больше — детские вещи и игрушки, но еще и макароны она разглядела, и краешек упаковки то ли конфет, то ли печенья.
Она постояла немного и обратилась к нему. Помощник сказал, что во храме святой отец. Алена вошла внутрь, увидала Александра беседующим с прихожанами и подходить не стала, остановилась в сторонке.
Только как следом за ним вернулась в притвор, опомнилась, что в церковь явилась в джинсах. В Малых Удах у них Власий не придирался к одежде, но и отец Александр, слава тебе Господи, ничего не сказал. Даже, вроде бы, мужской интерес проявил. Когда его взгляд случайно упал в Аленино декольте, молодая женщина торопливо застегнула верхнюю пуговицу белой блузки с кружевом.
— Вдова я. Но у меня ситуация юридически непростая, — начала объяснять она. — Муж числится пропавшим без вести, то есть не признан погибшим, но в розыск с Нового года объявлен… Трое детей, — добавила она невпопад. — А чтоб от государства была пенсия, пять лет надо ждать, пока официально умершим признают. Надбавку в собесе назначили, но там копейки.
— Пропал при каких обстоятельствах твой супруг? Не ссорились? Может, раньше времени хоронишь его?
— Ссорились, но не сильно, — честно признается Алена. — Про староверов из Ящеров слыхали?
— Что за Ящеры? Деревня?
— На Великой, километра на три-четыре по течению выше от Выбут. Сначала по большаку — наши Малые Уды, потом они. Выбуты знаете, наверно?
— Естественным образом, — молвит святой отец.
— Ну вот, а они — выше. «Газель» у них белая, на ней они мужиков собирают по ночам: пьяных, или так.
— И для какой цели этим староверам пьяные мужики нужны?
— Обряд свой старинный справляют, кровавое причастие называется.
Монашек до сих пор одним пальцем, как птичка клювиком, тюкал по клавишам, но теперь бросил печатать и молча косит на нее любопытный взгляд из-за монитора.
— Какое причастие?
— Кровавое. Так рассказывают.
— Впервые слышу. Об иудеях подобное говорили, еще до революции, да и то — навет.
— Мы с Юркой моим в Новый год поругались. Ночью. Он из дому вышел — и с концами. Следы — до перекрестка. Там его и подобрали. Полицейские нашли следы шин от «Газели»: ее Богуслав, ихнего старейшины сын, водит, а до него водил сам старейшина, Святовит.
— Как? Святовит?
— Святовит Михалапович. Родич — фамилия. Они с нашим участковым вась-вась: в одном классе в Тямшанской школе учились. Зато и не делают им ничего. Творят что хотят. Деньги водятся: кому хочешь взятку дадут. Живут одной рыбной ловлей: дома богатые, асфальт к себе в деревню проложили, фонари, освещение как в городе, а старики даже на пенсию не подают.
— Не слыхал, чтоб наша Великая кого так кормила щедро.
— Говорят, будто со всей реки им рыбу в сети сгоняют ящерицы. Зато, мол, другим рыбакам ничего и не достается.
— Какие ящерицы? — окончательно растерялся святой отец.
— Какие-то. Говорят так. Что у них в деревне ящерицы живут, а они им заживо людей скармливают. Это и есть кровавое причастие.