Город
VIII. Август
— Я с мамой на огороде была с утра. Она полола, я огурцы пошла собрать. Тут слышим крик. Глядь, дядя Валера Христович по проулку несется и орет что-то, а что — не разобрать. Малек лаять стал. Дядя Валера ввалился к нам в калитку и кричит: «Лезьте наверх скорей! Ящерицы из реки ползут. Только что Прилуцкого на моих глазах сожрали!» Мама испугалась, но не ящериц, а что у него белая горячка началась. Ну, и я тоже так подумала. Мама стала уговаривать дядю Валеру домой пойти, он — ни в какую. Папа на шум из дому вышел, и дядя Валера ему то же самое говорит: мол, Прилуцкий у причала на спиннинг щуку ловил, а сам дядя Валера подальше с удочкой стоял, и тут на берег к Прилуцкому несколько ящериц выползли и в клочья его разорвали — в один миг всё случилось, тот даже крикнуть не успел. Папа поверил. Нам велел повыше спрятаться, а они с дядей Валерой про деда Хомутова вспомнили еще, что с зимы он так и не пошел. Решили бабке помочь на чердак его запялить.
— Да може, зря? Не совсем же он неходячий. Со страху бы залез. Да и бабка ему на что?
— Зря, конечно! Но кто ж думал-то, что это всё правда! Ушли они — папа с дядей Валерой ушли, а мы потом уже услышали, как тетя Ира Христович закричала. Бабушка говорит, что, може, позвонить куда надо. А мама ей отвечает, что не надо: наверно, просто на Валерку своего орет пьяного, но нас на всякий случай на чердак заставила лезть. Мы сверху были, они снизу. А папы всё нет. Мама с бабушкой решили идти их искать. Сначала так собрались, а потом бабушка говорит: «Давай хоть что-нибудь с собой возьмем». Из сарая мама взяла топор, а бабушка — вилы. Перед тем, как уйти, они обратно в избу зашли: мама сбросила с чердака лестницу. Когда с чердака я на двор через окошко глянула, то крикнула им, но они уже в сенях были, и не услышали. Штук десять их было, ящериц. В калитку вползли. Бабушку они сразу всю облепили, а мама одну топором зарубила, но труп полиция не нашла — не знаю, почему, може, сами ящерицы труп и сожрали. На вторую она замахнулась, а она ей в ногу вцепилась. Мы сначала вдвоем через окошко на двор глядели, а потом я Матюхе глаза руками закрыла и держала, но он всё равно от страха описался. Потом ящерицы в избу вошли, — за вчера и сегодня Даша успела пересказать эту историю полицейским, эмчеэсовцам, людям в синей форме из следственного комитета, назначенному опекуну Анне Ивановне и любознательной нянечке из малышовой группы, но всё равно не сдержалась и всхлипнула.
— Через дверь вошли? — уточнил у нее дядя.
Даша продолжала рассказывать со слезами на глазах:
— Через окно. С завалинки забрались, стекло разбили. Долго по дому ползали, всё перевернули. Вонь такая поднялась, что до чердака дошло, хотя люк закрыт был.
Телефон у Андрея Евстафьева сгорел в пожаре, а нòмера его жены Ани Даша не знала и дозвониться до него в первый день не смогла. «ВКонтакте» он тоже бывал редко, заходил иногда с планшета жены и сообщение от племянницы прочитал только на следующее утро, когда жена ушла на работу.
Побежал в магазин, где та на кассе сидит, а ей как раз дочка бабки Сердобиной звонила: думала, они с Андреем знают уже обо всём. Из магазина Андрей даже домой заходить не стал — сразу поехал в Центр помощи детям на Максима Горького. По дороге он так разволновался, что подозрительный охранник-старичок на входе отказался пускать его, и пришлось вызывать директора.
Кроме племянницы, детей в комнате не было: племяша повели на прогулку, а соседку-старшеклассницу ждали в детском центре только к первому сентября: пока на летних каникулах, у тетки в деревне живет.
Обои в помещении — детские, с мишками, шторы — голубые с бабочками. Почти по-домашнему и не хуже, чем у многих в семье, но обстановка всё ж таки выдает казенщину: две одинаковые тумбочки по разные стороны от прохода, два одинаковых стула, две одинаковые узкие кровати, над которыми на одинаковых гвòздиках висят почти одинаковые картины: лес сосновый, только один с шишками, а второй — без. Общий у девчонок — платяной шкаф у входа: с овальным зеркалом без рамы на боковине.
На стульях и тумбочках составлены коробки с вещами из Малых Удов: их привезли еще до Андреева приезда следователи. Он не стал трогать коробки и занял пустующую кровать соседки. Матраса на кровати не было. Когда Андрей поднялся, тугая железная сетка издала противный скрип.
— Не обижают вас тут ребята? Или воспитатели, може? — Он нервно заходил по комнате. — Ты говори, если что.
Даша мотнула головой:
— Не обижают.
— Как Матюха?
— Плохо.
Ночь он провел с ней, только уснет — просыпается с криком: плачет, маму-папу зовет. Не понимает, что в детском центре, — думает, в избе.
— Про собак сейчас только что переписывалась, — сказала Даша.
— С кем?
— С приютом. Всех туда забрали. Только Валенка в Бабаево к себе дядька взял. Ну знаешь, который всё время с подводной маской на лбу ходит? К Ерофеевне за самогоном бегал еще. Не знаю, как зовут.
— Гришка, хороший мужик, — кивнул Андрей.
— Из приюта спрашивали у меня, кого как звать. Фотографии мне присылали, как расселили всех. Наши Боцман с Мальком в одном вольере сидят.
— А с котами что?
— Им нашли в квартире передержку у какой-то женщины.
— Всем вместе, что ли?
— У нее много еще и своих котов. Про Окушка она написала, что в клетке — второй день, только выпустишь — в драку лезет со своими же деревенскими. А скотину фермер со Снегирева, вроде, забрал.
— Про Окушка скажу Аньке. Пусть с хозяйкой квартиры поговорит. Може, возьмем его.
— Только на год. Потом уедем отсюда, заберем всех: и его, и Боцмана с Мальком из приюта, я уже сказала, чтоб их пристраивать не вздумали.
— Трудно это.
Трудно? Да кто бы спорил. А куда деваться? Главное — до восемнадцати лет дотянуть. Это еще год. Ну хорошо, чуть-чуть побольше, плюс пока опекунство на Матюху оформит, как в свое время мама ее над Андреем. После детдома комнату должны выделить. А может быть, и квартиру, раз их двое с братом. Когда институт закончит или даже пораньше, на работу устроится. С голоду точно не помрут.
Дядя присел рядом с ней на застеленную кровать.
— Вещи не надо никакие, Дашут? Или покушать что принести?
— Кормят хорошо, только есть не хочется. А вещи все привезли наши.
Он не мог придумать, что еще сказать, неловко обнял ее за плечи и уставился в пол.
Во второй раз на месте катастрофы Иван Сабанеев наткнулся на Матушевича неподалеку от деревенского причала. Эксперт стоял в сандалиях на берегу и с гамлетовским выражением на лице медленно вращал перед собой человеческий череп. Шевелюра криминалиста была взлохмачена ветром с реки.
При звуке шагов он обернулся к лейтенанту:
— Два ряда зубов. Борозды глубокие, как от заточенной стали. Позвонки крошат, будто это безе. Вон даже берцовая кость пополам перекушена, — рукой с черепом Матушевич указал на кости, которые успел перебрать и разложить по кучкам.
Йорик с причала оказался местным богачом Борисом Ивановичем Прилуцким, хозяином продуктового ларька. Рядом с костями на траве лежал черный спиннинг, в воду от него уходила курчавая леска.
— Не крокодилы. Не вараны. Не саламандры. Лапы с перепонками, как у лягушек. Пять пальцев.
Пэпээсники в сопровождении Матушевича — оба молодые, ровесники Ивана — с автоматами наперевес не отводили глаз от широкой реки. Выше по течению зеленел безымянный островок, чья-то банька курилась за деревьями на другом берегу. Последний день июля выдался горячим, но от воды тянуло знобкой прохладой. По зелено-коричневой глади бежали мелкие быстрые волны.
От реки Сабанеев пошел по другой улице и наткнулся на останки еще двоих: один из погибших, как он узнал позже, был Геннадий Парамонов, отец Дарьи и малыша Матвея. Там тоже работали криминалисты.
Вместе с ветеринарной службой полицейские эксперты целый день провели за изучением следов зубов на костной ткани и отпечатков лап, делали фотографии, созванивались с кем-то. Уже за полночь Матушевич разослал оперàм ссылку на «Википедию». Статья «Крокодилы в Восточной Европе» была в категории «городских легенд» и включала цитаты из нескольких разрозненных источников. Первое известное упоминание о неизвестных рептилиях относилось к Псковской второй летописи и было датировано 1582 годом: «Того же лета изыдоша коркодили лютии зверии из реки и путь затвориша; людей много поядоша. И ужасошася людие и молиша бога по всей земли». Автор статьи указал, поясняя цитату, что русский средневековый «коркодил» — это искаженный вариант французского «crocodile».
Спустя семь лет, в 1589 году, английский дипломат Джером Горсей писал о встрече с ящерами в своих «Записках из России»:
«Я выехал из Варшавы вечером, переехал через реку, где на берегу лежал ядовитый мёртвый крокодил, crocodileserpent, которому мои люди разорвали брюхо копьями. При этом распространилось такое зловоние, что я был им отравлен и пролежал больной в ближайшей деревне, где встретил такое сочувствие и христианскую помощь мне, иноземцу, что чудесно поправился».
Еще более любопытным показалось Ивану Сабанееву сообщение немецкого коллеги Горсея посла Священной Римской империи Сигизмунда фон Герберштейна, который в Московском царстве узнал из «надежных источников» о секте идолопоклонников, «которые кормят у себя дома как бы пенатов, каких-то змей с четырьмя короткими лапами наподобие ящериц с черным и жирным телом».
В статье также приводились слова советского академика Бориса Александровича Рыбакова о культе водного божества по имени Ящер на севере Руси. С этим культом историк связывал ряд новгородских топонимов: озера Ящино, деревни и реки Ящера, деревень Большая и Малая Ящера, села Спас-Коркодино. Псковские Ящеры упомянуты не были: наверно, просто не попались академику на карте.
Прочитав статью, Иван уже сам продолжил поиск в интернете и наткнулся на сайт криптозоологов с теми же цитатами про вонючих «пенатов». Тамошний автор утверждал, что иностранцы и псковский летописец писали об ихтиостеге, полурыбе-полуамфибии из девонского периода. Хотя род считался вымершим, некий отдельный вид, якобы, мог сохраниться в дикой русской природе до недавнего прошлого, а может бы