— «Я, Евстафьев Андрей Сергеевич, 1991 г. р., - паспорт, серия, номер, — чистосердечно заявляю о том, что в ночь на 24 июня сего года вместе с монахом Нектарием, насельником Мирожского монастыря, по указанию священника отца Александра, директора фонда «Верочка», проник на пристань артели «Садко» и похитил из языческого храма золотую статую, что привело к невозможности исполнять сотрудниками артели ежемесячный религиозный обряд и, как следствие, восстанию рек и нападению ящеров на дер. Малые Уды Тямшанской вол. Псковского р-на, и впоследствии к многочисленным жертвам среди населения населенных пунктов Псковского р-на и города Пскова. По его собственным словам, монах Нектарий при ограблении пристани планировал связать канцелярскими стяжками руки и ноги сторожу, но вместо этого вне моего присутствия и без моего ведома убил при помощи ножа присутствовавшего на пристани Богуслава Святовитовича Родича. Во избежание новых жертв считаю необходимым изъять у священника отца Александра и монаха Нектария статую, местонахождение которой мне неизвестно, и передать артели «Садко», — дата, подпись, расшифровка.
Лейтенант дочитал вслух и положил к себе на стол написанное от руки заявление.
— Власий, наш священник, мои слова может подтвердить. Он сейчас в Дионисийском монастыре живет. Там у них вроде секты.
— Что за секта? — уточнил у Андрея лейтенант. — Тоже родноверы какие-нибудь?
— Говорят сами, что православные христиане, но только на словах. Обряд у них свой, Ветхого завета не признают — только Новый, и причащаются по-своему.
— Монастырь в Псковском районе где-то?
— От наших Малых Удов меньше пяти километров. Когда вы к нам с трассы из города съедете, то за Кислово, но до военного аэродрома не доезжая, надо направо свернуть. Сначала поле, а потом лес будет, болота. Как дорога кончится, еще километр примерно пешком до озера, лучше посох взять, так мне Власий говорил.
Андрей достал телефон, на карте отметил точку и предложил скинуть координаты, но Сабанеев вместо этого взял у него мобильный из рук и что-то пометил в черном блокноте.
— Где находится тело, вам известно? — неприятный голос, раздавшийся за его спиной, принадлежал лысому начальнику Сабанеева.
Андрей на стуле обернулся к нему:
— Тело — в Великой. По обычаю, покойников они кладут в мешок и в реке топят. Еще говорят: «Из воды вышед, в воду воротишися». У них легенда есть, что они все — потомки подводного царя Ящера.
— По документам они погребают на кладбище на юге области.
— Так раскопайте, поглядите!
Майор смотрел на него с недоверием, которого и не думал скрывать:
— На каком основании нам эксгумацию проводить?
— На таком!
— Вы, что, своими глазами видели, как они тела топят?
— Не видел. Рассказывали.
— Полиция по слухам не работает.
— Почему по слухам?! Я вам в письменном виде всё написал! Могу это тоже добавить.
— Из Ящеров заявлений в полицию не поступало: ни об убийстве Родича, ни о похищении этой вашей золотой статуи, — терпеливо объяснил Копьев.
— От них не было — от меня есть! Я не стал писать: меня этот Нектарий еще пожег потом. Спасибо сестре, царство небесное, что жив остался.
— По вашим письменным показаниям после пожара, вы заснули с сигаретой. В крови было ноль-шесть промилле. Примерно, как сейчас, — лысый ухмыльнулся, но его глаза остались серьезными. Кажется, издевался над Андреем он не для удовольствия, а просто по привычке.
— Послушайте, я вам вообще-то в ограблении признаться пришел!
— Мы на слово даже убийцам не верим. Извините, работа такая.
Андрей с надеждой поглядел на молодого Сабанеева, но тот покорно молчал. Больше говорить было не о чем. Рыбак резко поднялся со стула и шагнул к двери.
Танька сидела с открытой банкой пива в руке на расстеленном на траве покрывале:
— Ну скоро там, Виталь?
Виталик присел к мангалу перевернуть шампуры, и от сладкого мясного дыма рот у него наполнился слюной. Он поднялся с корточек и сплюнул на траву.
— Скоро.
Глядя на него, Димосова подружка поморщилась. Блондинка, совсем молоденькая: можно принять за школьницу. Ее необычное старинное имя не то, чтобы стерлось из Виталиковой памяти, но даже записаться туда не успело, когда друг ее представил в салоне машины. Прошлая девушка его, худая рыжая Ульянка, Виталику нравилась больше: была без манер, а эта с манерами, и пиво еще пьет какое-то в розовых банках, малиновое.
Сам Виталик на Великую и не собирался. Не то что ящеров боялся, а так. Это Димос всё: поехали, поехали… Ну поехали, епт. Расположились они в этот раз не на пляже, как обычно, а выше по течению, где уже кончались дома. Так решили, чтоб не нарваться на ментов ненароком: с тех пор, как ввели режим ЧС, они стали патрулировать берега Великой в пределах города. Один наряд сожрали неделю назад, и поделом. Штраф — пять косарей с рыла, если что.
— Мне вообще не нравится тут, — вдруг сказала его Танька. — Говорили же, что в лес поедем.
— Главное — наверх лезть сразу, если что.
— И куда ты здесь полезешь?
— Да вон, на дерево. — Виталик плюхнулся на зеленое покрывало рядом с ней и приобнял ее за плечи.
— Это не дерево — это куст.
Не отпуская Таньки, он протянул свободную руку к початой упаковке пива. Пока выковыривал себе банку из полиэтилена, стряхнул ее, и, когда дернул за железный язычок, брызнула пена. Он вытер пальцы о траву и сделал большой глоток.
Блондинка уже давно прятала руки в рукава своей куртки цвета морской волны с меховым воротником и сейчас начала ныть Димосу:
— Может, дожарим, и к тебе есть пойдем? У меня уже отмерзло всё.
Танька поддержала ее:
— Пойдемте, правда.
— Ну ладно, — покорно согласился Димос. Он притянул к себе свою мелкую блондинку, пальцем отодвинул прядку с ее виска, поцеловал и сам от удовольствия сомлел.
Та продолжала выражать недовольство:
— Еще запах этот. Фу.
— Какой запах? — Димос машинально втянул носом воздух, хотя с весны, как переболел ковидом, не чувствовал ничего.
Пахло и правда гадко: то ли гнилой тиной, то ли промышленными отходами.
Виталик допил пиво и прицелился, чтобы зашвырнуть пустую банку в воду, но не добросил: ветром ее сдуло на траву у берега. Когда он поднялся с покрывала, культурная Димосова подружка, точняк, решила, что он собрался подобрать мусор. Но вместо этого Виталик на ходу расстегивает ширинку джинсов и подходит к краю воды.
От реки шмон такой, что и по большому сейчас сходишь — не почует никто. К заводской химии и тухлятине добавился теперь еще какой-то блевотный запах, вроде трупа.
Танька на покрывале за его спиной возмущается:
— Тут кусты вообще-то есть!
— Река — природный писсуар. — Перед тем, как начать дело, он с расстегнутой ширинкой оборачивается к маленькой компании. Димосова блондинка демонстративно отвернулась. Танька глядит с брезгливым укором. Ну сорян, че.
В первую секунду он не чувствует боли, и только с замедлением, как бывает после трех банок крепкого пива натощак, удивляется тому, что струя из прозрачно-желтой превратилась в алую, и напор стал такой, словно из живота внизу у него выдернули пробку.
Над гладью воды у самых носок его осенних кроссачей торчит голова рептилии. Виталикова кровь льется на нее сверху и оттуда ручейками стекает в реку по матово-черной коже. Челюсти быстро чем-то жамкают.
От болевого спазма он вздохнуть не может — не то, что заорать. Гадина снова вцепилась в него, теперь — в голень, и вместе с джинсами вырвала кусок мяса. Виталик падает с берега вниз лицом и, уже теряя сознание от нестерпимой боли, не понимает, почему погружается всё глубже и глубже в черную воду. Видел же дно, не выше колена там было.
Тела на берегу обнаружили родители самой младшей из погибших, Алёхиной Мирославы Александровны 2004 г. р. Мать забеспокоилась, что та не отвечает на звонки и через кого-то выяснила, что дочь со своими новыми друзьями, вроде бы, собиралась на шашлыки на Овсищенский пляж. Что Мирослава, пусть даже в компании, может решиться на подобное безрассудство, она не верила. Еще вчера за семейным ужином обсуждали гибель двоих рыбаков в Овсище, и дочь поддакивала отцу: мол, сами — идиоты. И все-таки вдвоем с мужем они доехали на машине до пляжа. Там никого не было. Женщина облегченно вздохнула, но супруг предложил проехать еще немного вдоль реки.
Голубую «Рено» нового дочкиного парня они заметили на съезде с улицы Ижорского Батальона, а потом увидели куртку цвета морской волны. В кустах внизу на берегу лежал целый торс с оторванными руками. Из дыры в ткани диаметром с голову новорожденного выглядывали ребра скелета. В ветках запутался окровавленный меховой воротник.
Женщине стало плохо с сердцем. Отец погибшей девочки вызвал скорую, а те уже полицейских. Когда приехали Сабанеев с Копьевым, родителей на месте не было. Оперов встретили эксперт Матушевич и юный, не старше погибшей Мирославы, пэпээсник из речного патруля с автоматом на ремне.
Погоны неаккуратно нашиты на плечи дрессировочного костюма для натаскивания собак. Все патрули носят такие после гибели наряда в Овсищах. Партию спецодежды в областное МВД передали военные кинологи из Москвы. Руки у бедняги в фуфайке не складываются по швам и болтаются в воздухе.
На травянистом возвышении составлены в ряд четыре черепа, один с обгорелым затылком.
— Все здесь. Алёхина, Петрова, Феськов, Соколенко, — отчитывается парень, задыхаясь то ли от жары в своем костюме, то ли от волнения. Из-под форменной кепки пот стекает на лицо крупными каплями.
По разоренной стоянке любителей отдыха на природе разбросаны человеческие кости, клочья одежды, пивные банки и пластмассовая посуда. Одноразовый мангал с шашлыком опрокинут на бок, в горелых проплешинах на траве до сих пор дымятся угли.
— Еще и насорили, злодеи. — Артем Игоревич Копьев наклоняется за пустой банкой, складывает ее пополам и метко зашвыривает в большой черный мешок. Потом достает из кармана пачку сигарет с жуткой фотографией синюшного мертворожденного младенца.