— И в Псков он нынче за нашим Ящером приезжал?
— А думаешь, что за «люгерами» и «шмайсерами» немецкимѝ — усмехнулся Дим Саныч. — Ты дальше слушай. В Мирожском монастыре вместе со стариками монашествует некто Нектарий, в миру Леха Палец, рецидивист. Он форточник, но крайний срок сидел по 105-й. На УДО его выпустили по ходатайству тюремного священника, тогдашнего. Он теперь в городе возглавляет фонд «Верочка». Леха Палец — при нем волонтер. Я «ВКонтакте» их группу полистал, и там знакомое лицо увидал. Оказалось, что с июня у «Верочки» на попечении была вдова Юрия Семенова, которого вы по зиме своим гадам скормили. Тут я и сложил три плюс один. У отца Александра, начальника фонда, кстати, тоже проблемы, какие-то хищения, 159-ую шьют.
Старейшина задумался:
— Получается, что в Мирожском монастыре они Ящера прячут, раз Оливера туда на показ водили?
— Получается, так. Только территория у монастыря немалая. Просто так его не найдешь.
— Ты говорил, этот одноклассник твой по школе…
— Наружку выставит по моему поручению?! Ты серьезно, Людмил?! Был у меня в Тямше человек. Если б сейчас в Серёдке срок не мотал, то я отправил бы его в монастырь под видом нищего на недельку-другую за Лехой Пальцем присмотреть.
— Нищий, говоришь? Есть у меня один на примете. Настоящий, и представляться не надо. Ждан Сварожич.
— Живы они еще? — удивился Дим Саныч.
— Про сестрицу не ведаю, а Ждана этой весной Святовит с Богуславом видели перед магазином на Запсковье. Христарадничал.
Дим Саныч с сомнением поглядел на старейшину:
— Уверен, что не подведет?
— А у тебя лучше предложение есть? — Людмил невесело ухмыльнулся в черную с сединой бороду и, больше не глядя на участкового, обернулся к старикам, которые на коленях, кряхтя, выбирали из сети снулую плотву.
Отец Фалалей в 90-х годах совратил семейство Сварожичей в христианство. В городе Волк с супругой Баженой устроились на завод: он — разнорабочим, она — сборщицей-монтажницей. От этого завода получили комнату в общежитии, но недолго проработали. Запили оба по-черному и померли один за другим. Хоронили их на христианском кладбище социальные службы.
Детей у старых Сварожичей осталось трое: Смеяна, Рогнеда и Ждан, младший. Всех отправили в детский дом, откуда один за другим они вернулись в ту же комнату. Рогнеде еще двадцати лет не исполнилось, когда она какой-то заморской белены объелась и бросилась оземь с балкона. Средняя сестрица Смеяна в Первопрестольную на блудный промысел уехала, а оттуда — в Америку, и остался один Ждан в своем убогом жилище.
На родительском заводе он поработал немного, но потом с начальством не поладил. Так по его словам было, а на самом деле, ясно, что за пьянку, как и Волка-изувера, выставили. Повезло еще, что комнаты вместе с работой не потерял: сироту с единственной жилплощади не имели права выселить по закону.
Обо всём этом Ждан поведал Людмилу, когда несколько лет назад они повстречались на центральном рынке в городе. Там Ждан продавал картошку. Кричал, что саморощенная, без вредных химикатов, из удобрений — только навоз. Людмил по-простому спросил: «В общаге, что ль, на балконе растил?» А тот зашикал в ответ и сам признался, что в «Ленте» по акции купил. Мол, все старухи базарные да вокзальные овощами магазинными спекулируют, а он чем хуже?
В подпитии он был, как и потом, когда уже в «Ленте» Людмил вместе со своим семейством его встретил. Картошки целую тележку вез. Женка не узнала Ждана: говорит, как старик сделался, хотя на десять лет моложе Людмила. Ясно, пьянка до добра не доводит.
Четверть жизни, коли не боле, минуло с того дня, когда с горящим сердцем еще молодой отец Александр отправился в ИК № 4 в поселке Серёдка исполнять свой пастырский долг. Воображал себя эдаким Макаренко во Христе и даже взялся составлять записки для будущих поколений тюремных служителей. В первые месяцы налицо был духовный прогресс, и он крылья расправил. С юристами и с администрацией колонии усиленно работал. Даже несколько узников по его ходатайству вышли на условно-досрочное раньше времени.
Первый из них вернулся меньше, чем через год, с новым сроком за убийство. За ним и другие потянулись. В новых грехах они каялись так же истово, как и в прежних, и Александр терпеливо выслушивал исповеди, но про себя уже думал о том, что не нужен пастырь в здешнем паршивом загоне, хватит и овчарок-сторожей. Записки свои он забросил. Хотел даже сжечь, но рука не поднялась на собственное творение. Несколько листов с набросками будущей духовно-педагогической поэмы до сих пор хранились где-то среди домашних бумаг.
Большинство из тех, с кем приходилось ему беседовать за решеткой, происходили из семей неблагополучных, часто неполных и почти всегда отчаянно бедных. Нищета порождала нищету, и на этой скудной почве порок цвел пышным цветом. Раз нельзя исправить закоснелый грех, то можно предотвратить. Эту мысль через несколько лет он привез с собой из тюрьмы в город, и с ней же учредил фонд «Верочка» с благословения архимандрита Мелетия.
У новых подопечных Александр сначала с радостью замечал обостренное чувство христианской справедливости, но потом каждый раз убеждался, что оно было односторонним: собственные поступки они мерили другим мерилом и считали, что весь мир — в вечных должниках у них только за одну их бедность. Лгали, изворачивались, чтоб побольше досталось, а на раздачах в храме, бывало, до драк доходило.
Неразумную алчность Александр находил даже в численности семейств. Господь Бог деток дает родителям, с этим и не спорит никто, но обязательно ли брать всё, что дается? Александр с супругой второго ребенка не заводили, пока он не получил прихода в Серёдке, думали о будущем. Такое же здравомыслие он старался привить и своим беднякам. Хозяева собирали детей на кухне или в гостиной, если таковая имелась, угощали священника чаем и с вежливым молчанием слушали проповеди о доходах, расходах, пользе науки и честного труда, но про себя молились, чтоб закончил и ушел поскорей — это он каждый раз читал по лицам. Податели в фонде, не считая молодой четы Дурневых и еще нескольких, были не лучше. Не ближнему помогали, а перед Господом выслуживались, да всё норовили схитрить.
С продуктовой базой «Гамма» фонд сотрудничал почти с самого своего начала. Ассортимент широкий, цены божеские, благотворителям еще всегда скидку делали. У директоров сложились приятельские отношения, даже в гостях по разу друг у друга семьями побывали. На Новый год «Верочка» объявила сбор на конфетные подарки для детей малоимущих, и Александр проявил тщеславие: похвастался директору, что средств от благодетелей получили они почти в два раза больше, чем рассчитывали. Директор похвалил его за сноровку и неожиданно предложил взять конфет якобы на все деньги, но провести половину отгрузки только по документам, а прибыль разделить тридцать-на-семьдесят: семьдесят, в смысле, — ему, Александру. Александр сначала разгневался, потом ночь подумал и согласился. Конфетной выручки от «Гаммы» хватило на то, чтобы купить старшему сыну приставку, которую тот просил в письме у Деда Мороза. Так и закрутилось всё.
Сколько подопечных у фонда, даже сам директор «Верочки» сказать не мог, да и не знал, как посчитать. Говорил больше, а было меньше. Одни, считай, на полном довольствии состояли, а другим только раз-другой что-то на раздачах перепадет. По деревням Александр с Нектарием развозили продукты на машине, но городские бедняки — тех в разы больше — своими ногами приходили в храм за милостыней в назначенные дни. Раньше Нектарий записывал фамилии, а потом бросил. Попробуй посчитать, сколько раздали. Надбавка к приходскому доходу Александру от этих сделок тридцать-на-семьдесят выходила не большая, но и не сказать, чтобы малая.
Со складскими бумагами у «Гаммы» было нечисто, но следователи до сих пор не смогли найти ничего против отца Александра. Грузчик с базы, брат тунеядки Ухватовой, писал в своем доносе об открытках-конвертах — в них якобы Нектарий носил наличность от одного директора к другому. Тертый калач Нектарий на допросах про конверты не стал отрицать, но божился, что сам — простой волонтер, и до их содержимого интереса не имел: попросили — он и снес без вопросов, раз, другой, даты не записывал. Главное, о чем молился Александр, — это чтобы до суда идола сбыть и получить деньги, а то, не дай Бог, дадут условный срок, и попробуй тогда из страны выехать!
Еще в июле у скупщика Мордвина наклюнулся покупатель-американец, но сорвался. Потом на горизонте появился молодой миллионер из Великобритании по имени Элайджа Гринспон. Англичанина, но не того, Мордвин привел в Мирожский монастырь в первых числах сентября. Гость по фамилии Оливер представлял интересы Гринспона, занимал должность в филиале британского фонда искусств и сам был эксперт по старине. Как бы мимоходом Оливер помянул, что в коллекции его клиента хранится Святой Грааль. Александр отнесся к его словам скептически, хотя про меч Святого Бориса, о котором эксперт тоже говорил, сам видел статью в интернете, когда еще служил в колонии.
Знаменитым клинком владел когда-то русский князь Борис, первый вместе со своим братом Глебом русский святой. После гибели обоих от руки третьего брата, окаянного Святополка, оружие оставалось в Киеве, пока его не увез в город Владимир еще один будущий святой князь Андрей Боголюбский. В 1174 году благоверный Андрей пал жертвой заговора своей же дружины. Накануне вечером подкупленный слуга тайком забрал у него меч, и ночью в своей опочивальне князь встретил убийц безоружным. Где был несчастливый клинок в следующие восемь веков неизвестно, но предпоследний владелец, как писали в интернете, выкрал его у каких-то рязанских монахов. Сам вор тоже имел духовное звание, служил в бытность диаконом в Петербургском храме и потерял место из-за бесовской одержимости холодным оружием, которую случайно обнаружил у него начальник-настоятель, когда зашел без предупреждения в гости в старинную квартиру на Невском.