Коллекционеру в домашнем кабинете перерезали горло одним из экспонатов его собственной коллекции. Оружейной стали в квартире было почти полторы тонны, но особых ценностей среди того, что осталось, следователи не нашли. Скоро Борисов меч всплыл на черном рынке антиквариата в Москве. Полиция почти накрыла сделку. Англичанина Оливера допрашивали, не смогли посадить и на время выслали из страны.
В Мирожский монастырь сотрудник фонда принес в чемоданчике черный прибор, похожий на фен матушки Натальи. Оказалось, что это ручной спектрометр. Оливер поводил прибором по истукану и убедился, что материал — золото высокой пробы. За языческую реликвию от имени клиента он предложил три с половиной миллиона английских фунтов, в рублях — собьешься нули считать. Александр согласился, не раздумывая, и в душе возблагодарил Бога, что сделка наконец состоится, но потом услышал, что сперва еще предстоит дождаться из Лондона Гринспона, который прежде, чем платить, желает увидеть поганскую реликвию своими глазами.
Для иерея под следствием запрет в служении — обычная мера. Накануне похода в епархию Александр за ночь не сомкнул глаз и весь извертелся в постели под воображаемыми жгучими взглядами архимандритов. Но, слава Богу, ни с кем из начальства ему повидаться не довелось: встретил Александра простой секретарь в черной рясе, вручил бумагу под роспись и холодно попрощался. С того дня его место в Ольгинском храме занял молоденький, только после семинарии, отец Евсевий, а Александр уже четвертый по счету воскресный день встречал не в храме в священническом облачении, а на кухне в любимом домашнем халате.
В воскресенье спозаранку Наталья обыкновенно провожала мужа на заутреню, и сама уходила на рынок. Теперь Александр был на хозяйстве. Когда он закрывал дверь за нею, мальчишки еще спали, но сейчас со второго этажа доносились звуки компьютерной приставки. Дети даже не спустились умыться и поздороваться с отцом — сразу схватились за джойстики.
Александр сидел за столом на кухне и листал учебник греческого языка, который хранил еще с семинарских времен. Когда заскворчало сало, он поднял глаза от книги и заметил Агафона возле сковороды на огне. Котенком святой отец подобрал его во дворе многоэтажки, где обитало их семейство, пока не перебралось в частный сектор на Хлебную горку. С той поры Агафон вырос в огромного пушистого кота рыже-полосатой масти, который сейчас стоял враскоряку прямо на газовой плите и пытался подцепить кусок сала, но каждый раз пугался жара и отдергивал лапу. Хозяин заложил пальцем толстую книгу и погрозил ею коту. Агафон нехотя попятился с плиты на кухонную столешницу.
Священников на селе — да и в мелких городках тоже — продуктами обычно снабжают прихожане, но на многоэтажном новом Завеличье не держали скотины, да и приходской общины-то толком не было: так, полдесятка старушек из бывших деревенских, кого дети вывезли в город. Сами с матушкой они ели, что Бог пошлет, но сыновей старались кормить натуральным: овощи с фруктами растили сами, а яйца, мясо, молоко, творог покупали у частников.
Александр поднялся от стола, лопаткой перевернул пахучее деревенское сало на сковороде и достал из холодильника упаковку с немытыми яйцами. Разбил одно за другим шесть штук, взбил вилкой и вылил на сковороду. Тут из прихожей раздался звонок. Агафон, который остался сидеть рядом с плитой, повернул голову в сторону двери. Подивившись тому, что супруга вернулась так рано, Александр переставил сковороду на соседнюю конфорку и пошел открывать.
По воскресеньям Наталья обязательно приносила в дом какую-нибудь сладость из тех, что не полагались в обычные дни. Михаил с Даниилом в прихожей уже открывали дверь, и с удивлением отступили, когда вместо матери увидели на крыльце молодого человека с бородкой в клетчатом пальто.
Александр вопросительно посмотрел на гостя. Юноша поднял над головами детей удостоверение уголовного розыска и объявил, что пришел по делу «Верочки».
— Марш наверх! — скомандовал сыновьям Александр.
Под нарочито строгим взглядом отца мальчишки нехотя потащились по скрипучей лестнице на второй этаж, где располагались две детские комнаты и супружеская опочивальня.
— Опять искать будете? — заворчал на непрошенного гостя священник. — На той неделе ваши были. Всё вверх тормашками перевернули, еще у ребенка игрушка пропала.
— Следствие по делу может быть прекращено, — неожиданно объявил лейтенант.
Александр удивленно вскинул брови:
— Каким же образом?
— У меня есть прямой выход на полковника Ильменя.
— Слыхал, что по мелочам Ильмень ваш не разменивается. А большие деньги откуда мне взять? — Хозяин обвел рукой прихожую, стены которой были обшиты простой доской и покрашены дешевым желтым лаком, как в дачном домике советских лет. — Да и нужно лѝ Дело вы, наверное, изучили, и знаете не хуже моего, что сумма на «особо крупное» не тянет, а за «крупное» штраф не больше, чем полмиллиона. Полковник едва ли меньше затребует.
— Ильмень на принцип пошел. 210-ую шьет, часть 3, организация преступного сообщества с использованием служебного положения. От пятнадцати до двадцати лет.
— С кем сообщество? С Нектарием моим убогим? — Александр через силу рассмеялся, но в груди у него похолодело. — Сразу вам ничего не скажу. Прежде с людьми учеными посоветуюсь, а то как бы из-за этой сделки мне потом каяться не пришлось.
— Перед этим вам придется еще кое-что сделать.
— Что же?
— Вернуть в Ящеры то, что вы забрали летом.
У Александра тут же отлегло. Блефует лейтенантик, как Бог свят! Зело зелен! Ильменя, дай Боже, если наглядно знает, и про дело «Верочки» известно ему не боле, чем в интернете пишут. Да только откуда про истукана разведал? Не иначе, кто-то из болотной обители в вытрезвитель в городе угодил.
— Думал, вас ко мне сам полковник послал, а вы, гляжу, с еретиками из Дионисийского монастыря успели побеседовать.
— И с ними тоже, — подтвердил лейтенант. — А еще Евстафьев приносил заявление, ваш покойный подельник.
— О чем заявление?
— Признался, что похитил идола вместе с вашим монахом.
— Не знаю никакого Евстафьева, — Александр пожал плечами в мягком сером халате.
С верхнего этажа снова уже громыхали компьютерные выстрелы. Лейтенант оглядывал небогатый интерьер. Хозяин предложил бы ему присесть, но в дом приглашать не хотелось, а в прихожей не было даже скамейки для обувания. Всю узкую стену рядом с уличной дверью занимал двухконтурный газовый нагреватель для воды. Между железными котлами и лестницей был втиснут узкий шкаф, где хранились боле ненужные летние и зимние рясы, праздничная сиреневая камилавка и черный клобук для повседневных служб.
— Вы в Бога веруете? — спросил Александр.
— А вы? — лейтенант с юношеской надменностью поглядел на него.
Священник покачал головой:
— Даже если бы и был у меня этот идол, то думаете, свез бы я обратно его к этим извергам? По дюжине в год посчитайте — и полýчите, что в Ящерах за все века после крещения Руси более, чем двенадцать тысяч православных христиан предали жестокой смерти, всех — без покаяния. Ясно, что нынче жертвы у них — нечестивцы да пьяницы, и вам в органах только работы меньше, поэтому и не трогали этих санитаров сельской местности столько лет.
— Население в Пскове — двести тысяч.
— И что, по-вашему, все погибнут? Коли так, то в древности на Руси после крещения ни единой живой души не осталось бы. Как пришли ящеры, так и уйдут, погибших не воротишь, а вдовы да сироты в языческом злате сейчас сильнее, чем кто-либо, нуждаются. Не лезьте в это дело, молодой человек. Господь сам всё по своим местам расставит.
— Это не последняя наша встреча.
— Бог даст.
Когда Александр запер дверь, из кухни как раз появился Агафон. Довольная рыжая морда была испачкана яичным желтком, а сам он как будто даже сделался шире в боках, хотя и с утра не был тощ. Всё без разбору поглощал прохиндей, кроме своего корма. Уж и не знали, как отучить. Стали подороже покупать: сначала понравился, а через неделю, как от старого, заворотил нос. Со вторым кормом — то же самое, потом и с третьим, и с четвертым. За границей в магазинах, знамо, выбор больше, да разве мамону рыжему угодишь?
Тяжко до слёз было прощаться с домом, но оставаться на родине с таким богатством смерти подобно. Агафону в клинике уже оформили заграничный паспорт, поставили чип и сделали прививки. Для жизни они с супругой решили выбрать православную страну, желательно теплую, хотя холодней той, где сейчас он живет, на карте и не сыщешь. Подходила Греция, или еще лучше Кипр с его офшорными банками. Греческий язык Александр выучил еще в семинарии, а дети всё быстро схватывают — тем более что гуманитарным складом ума оба в отца пошли.
Ждана Сварожича разбудил стук в дверь. Он перелез через Татьяну и пошел открывать. В темном коридоре стоял Людмил Асич из Ящеров с бумажным свертком в руке. От удивления Ждан сперва даже забыл поздороваться. Людмил переступил порог без приглашения и оглядел комнату, брезгливо принюхиваясь.
— Садись, — полушепотом, чтоб не разбудить свою женщину, пригласил Ждан.
Оттого что пришлось так резко вскочить с постели, у него нещадно, до тошноты, гудел затылок. Снаружи давно рассвело. Из-за старой простыни, которую Татьяна когда-то приспособила на окно вместо шторы, внутрь проникали лучи тусклого осеннего солнца.
Накануне она ходила с ним вместе в полицию опознавать Серегины вещи. Пока не началось это всё, Ждан со старым другом иногда вдвоем собирали плавник вдоль берега: в основном пустые бутылки, но бывало, что и поценнее вещи попадались. Потом Серега стал к реке ходить в одиночку — и отговаривать бесполезно было. Ясно, что не сегодня, так завтра. На столе в комнате стояли неубранные со вчерашних поминок рюмки.
Он пристроился на краешек постели. Людмил отодвинул табурет, по-хозяйски уселся за стол и с нехорошей усмешкой поглядел за спину Ждану.
— Женился, никак?