— Ну так, неофициально, — промямлил Ждан и сам повернул голову.
Под верблюжьим пледом, который достался им на раздаче вещей для малоимущих, Татьяна спала нагишом и, пока он встречал гостя, незаметно стянула с себя покрывало. Смутившийся, Ждан натянул плед на грудь с темными сосками, потом еще раз обернулся на спящую и накрыл с головой. Наружу осталась торчать только рука с ногтями, накрашенными темно-синим лаком: на днях в мусорном контейнере Ждан нашел почти полный пузырек, и не засохший.
Они познакомились на раздаче бесплатной еды от фонда «Милосердие». Своей квартиры у нее не было. Ждан пригласил ее к себе в гости посидеть, она так и прижилась. Насколько хватало средств, обустроила бывшую холостяцкую комнату и не жаловалась на нищету, которая давно у обоих вошла в привычку. Не вещи создают уют, это Татьяна хорошо раз подметила. Каждый по-своему живет.
— Дохода на семейную жизнь не хватает, небось?
— По-разному, — помялся Ждан.
До него стало доходить, зачем явился Людмил. С испугом он пригляделся к свертку в его руке и пытался по очертаниям угадать спрятанный предмет.
— Не крал я вашего Ящера, Людмил, вот крест. — Он поднял руку, чтобы перекреститься, но тут же опустил, побоявшись навлечь гнев на гостя.
— Знаю, что не крал, и знаю, кто крал. А ты не пожалеешь, коли поможешь его обратно у татей забрать. Рыбицы вот привез. Плотва сушеная. Не балует нынче река. — Когда Людмил положил сверток на стол, Ждан, всё еще с недоверием, проследил взглядом за его рукой, которая исчезла за пазухой черной осенней куртки и появилась на свет с деньгами. Одну за другой он разложил на столе перед хозяином комнаты красные купюры, всего — двадцать пять тысяч.
— Это задаток. Остальное после получишь.
— А сколько остального?
— Столько же, — ответил Людмил. — Похитителей двое: один — поп Александр, а другой — монах Нектарий, бывший рецидивист, оба из благотворительного фонда «Верочка», нищим христианам помогают. Не сталкивался?
— Слышал. Но они только по тем, у кого дети есть. Еще вроде дело на них шьют за мошенничество, если не слухи.
— Не слухи, — сказал Людмил. — Ящера они в Мирожском монастыре прячут, об этом есть верные сведения. Тебе нужно в обитель затесаться.
— Послушником, что ль?
— Зачем послушником? Нищим прикинься.
— У церквей места — самые доходные, все между старыми якорниками поделены, — запротестовал Ждан. — На чужую паперть встанешь — по башке получишь, а то и перо в бок.
— Договорись, значит, с кем нужно. Если место занято, работника подмени на недельку. Отпуск оплатим ему.
Почти каждый день Ждан возил на тележке в пункт приема металл, бутылки, пластик, картон. По помойкам нужное находил, да бывало, гаражи и подвалы в старых многоэтажках вскрывали вместе с Серегой, царство ему небесное. Что для хозяев ненужный хлам, то для них — живые деньги. Не работа, конечно, но какая-никакая деятельность.
Побираться — это другое, тут вообще без совести надо быть. Один раз только от крайней безысходности они вдвоем с покойным товарищем у «Экономочки» на Запсковье мелочь на проезд до больницы стреляли. Мало того, что и на одну бутылку не наскребли, так еще Святовита, Жданова земляка, встретили. Ждан тогда чуть от стыда под асфальт не провалился.
Людмил заметил мучительное выражение на его лице:
— Думай о том, что не ради собирухи ты там сидеть будешь, а ради спасения города, и тогда стыдно не будет. Две задачи у тебя: проследить за Нектарием да монастырь осмотреть. Подвалы обыщи, службы, сад. Земля, может быть, где-то свежевскопанная. Утром и вечером монахи на молитву в храм ходят. В это время постарайся в келью к нему попасть.
— Думаешь, оставит он келью незапертой, если идола в ней хранит?
— Придумай что-нибудь. А если вдруг поп из «Верочки» к Нектарию заявится, или еще какой гость, иди за ними и потом мне позвони. Мобильный держи вон. — Людмил Асич вытащил мобильник из того же кармана, откуда брал пятитысячные. — Богдан туда мой номер вбил.
Ждан повертел в руках дешевенький кнопочный аппарат.
— А если раскроют меня? Тем более, говоришь, этот монах — уголовник.
Людмил понял, что дело дошло до торговли:
— Сколько хочешь?
— Сто, — прошептал Ждан Сварожич и тут же горько пожалел, что не сказал «двести».
XI. Ноябрь
— И слушать не буду, Дим Саныч, про вашу эвакуацию! Вчера вон Фролова звонила. Ее в Васильево в заброшенной школе поселили. Батареи холодные, а бывшие школьники окна в классах все перебили, так они сами их фанерой заделывали. Спят на спортивных матах. Со своей сестрой в Палкине еще Фролова договорилась, чтобы та животных ее взяла, а мне куда свою скотину девать? Корова, две собаки, а коты — сами считайте. Мурка, Люська, Гераська, Маргаритка, Леопольд, Рудик вон, — с эти словам она обернулась к печи, где на вязаном покрывале лежал огромный меховой шар серой в полоску масти. — Еще Черныш от Лещихиных прибился. Они его бросили, как к сыну в город уехали.
Черный кот, то ли Лещихинский, то ли какой другой из старухиного списка, устроился на выключенном телевизоре. Другой — полосатый, как Рудик на печи, но только немного светлее — спал на трельяже. Еще двое — на кровати за печкой. Голубые с белыми розами обои по всей избе были спущены кошачьими когтями.
— Не всех беженцев в заброшках селят, Галина Ивановна. Кто-то в детские лагеря едет, а другие — в санатории: Опухлики, Хилово. Я знаю начальника в областном МЧС, который отвечает за размещение. С животными придумаем что-нибудь. Пятьдесят тысяч найдется у вас?
Галина Ивановна встала с табурета с круглой вязаной сидушкой. Такая же, но только с другим набором цветом, была постелена на табуретке под участковым.
— Найдется, Дим Саныч, а как же. — Что-то в ее лице насторожило старого полицейского.
Он услышал, как скрипнули дверцы шкафа. Из-за печи старуха вернулась с охотничьим ружьем в руках. Дим Саныч поднялся было со стула, но присел обратно, когда хозяйка направила на него ствол.
— И пятьдесят найдется, и сто, и двести. Давно живу, успела скопить. Только деньги все на сберкнижке, сымать буду — проценты потеряю. Жалко.
— Не хотите уезжать, ваше дело. Я не гнать, а помочь вам приехал, мало ли что нужно. Фроловы, я гляжу, вам оружие оставилѝ — Дим Саныч нашел в себе силы усмехнуться.
— Да мало ли, кто оставил. Вон в четверг милиция алкаша поймала: по Барановке по домам средь бела дня лазал. Их двое было, но второй убежал. Да вы сами, наверно, слыхали. Когда Миша был жив, то и не подумала бы. А нынче-то днем еще ничего, терпимо, а ночью, если дождь особенно, то глаз не сомкнуть: всё чудится, что по сеням кто-то ходит. Две собаки на дворе, а вдруг не услыхали?
По мягкой габардиновой ткани форменных брюк ладонь Дим Саныча поползла к кобуре на поясе и замерла, когда старуха трясущимся от волнения пальцем нащупала и повернула рычажок предохранителя на оружии.
— Вы из-за сына это, что ль, Галина Ивановна?! Так не с меня, а со следователя, с судьи и с прокурора спрашивайте. Я — что?! Участковый! Воспитательные работы, вон, с детьми провожу.
— Не убивал мой сын Саньку, царство ему небесное. Как вам доказать?!
— Не убивал — и слава Богу. Что мне доказывать? Не я же дело вел.
— И вы мне не верите! А Миша ведь даже не вспомнил с утра, что накануне они с Санькой передравши по пьянке были. Только на допросе узнал про это. И топор он не брал из сарая — я сама его в руки дала ему: заставила дров наколоть. Не успел начать, когда Санька зашел гвоздей длинных попросить. Бог знает, зачем они ему с похмелья понадобились. Следственный эксперимент они проводилѝ! Господи! Я сама видела всё своими глазами. Ну вот что, я вам сейчас здесь врать буду?
Участковый согласно закивал:
— Да-да, я помню: упал он с топором в руках.
— Не упал, Господи! На Рудике они вдвоем споткнулись! Когда к сараю пошли! Топор у Миши с плеча соскочил — и обухом Саньке по затылку. Колун тяжеленный, моего отца еще. Много ли надò Рудик тогда еще не такой нажористый был, на двор ходил, — добавила Галина Ивановна как будто для большей убедительности.
Меховой шар на печи тем временем развернулся в жирного до неприличия кота. Сонными глазами кот глядел на хозяйку. Та продолжала говорить, не отводя ружья от напуганного участкового на табурете:
— А знаете, почему эта следовательница Травина меня не слушала? Мне адвокат потом объяснила. За рецидивиста мой сын уже числился: драки, хулиганства, порча имущества. А он добрый ведь у меня был с самого детства, и людей жалел, и скотину, только что по пьянке дурил. Когда он Федьке окна в избе побил, я и за стекла заплатила, и за работу, хотя Федька сам себе забесплатно их поменял. А Лещихиным «Москвич» их неходячий сжег, так было, за что, вам это не лучше моего известно, но всё равно на него пальцем показали.
— Так и любой другой бы показал. Работа у меня такая, Галина Ивановна.
— И в Ящерах изуверов тоже любой покрывал бы? Вы сами знаете, Дим Саныч, что перед деревней, как перед Господом Богом, ничего не утаишь. Бабы мне пересказали слова, которые вы Лещихиной сказали, когда Миша пропал без вести. Что, мол, дел у вас хватает, кроме как всякую шваль искать: коли вернется сам, то и слава Богу, а не вернется, тогда и вам, и ей на одну проблему меньше. Рассмешили старую Лещихину. А когда Фролова вам про белую «Газель» заикнулась, вы чуть ли в лицо ей не расхохотались. При этом я сама была, видела. Потом уже я узнала, что вы с главным изувером Святовитом Родичем в одном классе в Тямше учились, и часто к ним в Ящеры ездите, неизвестно зачем.
Под дулом ружья Дим Саныч долго собирался с мыслями и заговорил не сразу:
— Помните Мельниченко покойного, который до меня на участке работал?
Старушка промолчала в ответ.
— Значит, помните. Сорок с чем-то рубленых и резаных, несколько колотых. У жены его примерно столько же. В тот же день, перед тем, как их убили, он приходил в школу в Тямше, детей из Ящеров опрашивал: всё не мог успокоиться из-за этого дурачка поселкового — уже не помню, как звали его. Если бы потом я не пошел на сотрудничество с Родичами, то со мной то же самое сделали бы, что с Мельниченко. А у меня дочка только в шко…