— Ваша дочка, Дим Саныч, нынче в Москве живет, в своей квартире, — перебила Галина Ивановна. — А мой сын года на воле не прожил. И Бог знает еще, сколько его в подвале изуверы у себя продержали. Чем он хуже ее? А вам еще совести хватает являться ко мне и взятки вымогать. Совсем оборзевши.
— Не хуже он и не лучше, а просто в жизни не повезло, — вздохнул Дим Саныч.
Галина Ивановна поджала губы и как будто приготовилась заплакать, но сдержалась. Стволом ружья она указала на дверь:
— Ступайте, Дим Саныч. От греха подальше ступайте, пока отпускаю.
Он с облегчением встал с вязаной сидушки, и только тогда почувствовал, что брюки сзади у него мокрые от пота. Оглядываясь назад, он с поднятыми руками пятился к двери. Галина Ивановна в серой вязаной кофте наступала на него мелким старушечьим шагом, палец лежал на спусковом крючке.
Толстого Рудика, который зачем-то сполз с печи, и теперь оказался прямо под ногами у хозяйки, участковый заметил первым:
— Галина Ива…
От оглушительного выстрела все спящие в избе проснулись и крутили головами по сторонам. По комнате с драными обоями расползался едкий дым. Рудик дважды чихнул и поднял на хозяйку взгляд, требующий извинений. Мало того, что старая едва не затоптала его, так еще и бабахом этим такого испугу нагнала, что он чуть до лотка не обделался. Но Галина Ивановна не удостоила своего кота даже взглядом и молча таращилась на труп в полицейской форме с простреленной головой на полу. На дворе брехали злые бесполезные собаки.
Рудик обошел место нечаянного преступления и поскреб когтями дверь в сени, где стоял лоток. Повторил это несколько раз и обернулся к хозяйке. Галина Ивановна была на том же месте, и еще, как будто издеваясь над ним, начала вся дергаться и приплясывать со своей железной палкой в руках.
Коля Салют протянул руку и щелкнул выключателем. Под потолком сарая вспыхнула пыльная лампочка.
— С-сколько тебе?
— Давай, сколько есть.
Синий рюкзак с волком и зайцем из мультика «Ну погоди!» Нектарий позаимствовал со склада «Верочки». Он стащил его с плеч, расстегнул боковой кармашек и достал стопку тысячных купюр.
— Н-никак, ящеров глушить с-собрался?
Смолоду Коля Салют снабжал взрывчаткой весь Псков и половину Псковского района, но жилища достойного не имел и вместе с безногой бабкой обитал в деревянной бане в пригородном районе Любятово. Кроме бани и сарая, на земле у него в бытность стоял богатый двухэтажный дом, и матушка у Кольки была, и отец был, и у бабки ноги были, и сам Коля был не Салют, а просто Коля, и не заикался, пока раз среди ночи не сдетонировал его товарный склад в подвале дома. Слыхать было на всё Любятово. Тогда он получил свое прозвище, а вместе с ним — десять лет строгача.
Нектарий застал хозяина на огороде с длинной тяпкой в руках. Вместе они пошли в сарай, где теперь был и схрон, и производство. Внутри Нектарий не обнаружил ни бутылок с химикатами, ни какого-то особенного оборудования, только на нескольких полках в верхнем ряду были составлены журналы «Химия и жизнь» старых лет, да еще вместе с пылью пахло селитрой, но так тонко, что не услышишь запаха, коли нарочно не принюхаешься.
— З-зачем столько ш-шашек, Палец?
Уже не вспомнить, когда в последний раз его звали старым мирским прозвищем. Нектарий молчит и только ласково улыбается знакомцу по зоне.
Телом Колька — щуплый, с огромной лысой головой, покрытой седым пушком, и оттого похож на одуванчик. Прозрачные глаза глядят на Нектария из-за толстых линз очков. На вид не поймешь, сколько ему лет: время по людям на зоне медленно тащится, и потому стареют там быстрее — особенно такие, как Колька.
Он достает со стеллажа ящик с гвоздями, а за ним еще один, прикрытый сверху куском рубероида. Под рубероидом сложены шашки грязно-оранжевого цвета, которые Нектарий при первом взгляде принял за немытую морковь.
Николай шутливо грозит ему пальцем:
— П-переп-продавать вздумал? С-смотри у меня!
— Не приведи Господь, — инок осеняет себя крестом. — Но истинно, что не для себя беру. Рыбарь спросил знакомый, я не смог в просьбе отказать.
— Н-не Ванька Снулый?
— Не он, друже. Бедняк из подопечных нашего фонда, ты не знаешь его. Семейство благое, на селе живет, девять деток мал мала меньше. Только отцовой рыбалкой и кормятся они все. Уже раз он сгорел на этом деле, теперь на УДО. Попросил тайно в деревню шашек ему привезти.
— Н-нынче и не рыбачит никто.
— Он не на Великой, а на озерце малом лесном.
— З-зачем столько, н-не пойму, — упрямо повторил Колька.
Нектарий снизу вверх поднял на него строгий взгляд:
— О том, почему ты через три года откинулся, когда тебе десятку дали, я тебе вопроса не задал ни тогда, когда на волю провожал, ни теперь. А ты почто меня, друже, пытаешь, коли видишь, что я не хочу отвечать?
— Ч-что тут н-непонятного? Б-бабка б-без ног, од-дна осталась, з-зато и в-выпустили, — он стал заикаться сильнее, между словами бестолково хихикал, и самый смех его тоже был с заиканием. Это очень не понравилось Нектарию.
Колька нашел взглядом молоток на соседнем стеллаже, но понял, что не дотянется до него, и по-детски закрыл руками лицо в очках. Господи помилуй!..
Нектарий сунул пальцы под ткань разорванной теперь во многих местах Колькиной садовой куртки, выдрал клок желтого синтепона и обтер сначала лезвие, потом свои маленькие кровавые руки.
Детский рюкзак с расстегнутой молнией стоял у него под ногами. Целиком содержимое ящика в него не поместилось, и с десяток шашек пришлось распихать по карманам.
Все дорожки на своем участке Колька заложил широкой бетонной плиткой, чтобы бабке легко было ездить на инвалидном кресле, а от бани убрал крыльцо и поставил вместо него деревянный пандус. То ли беспомощный Колькин крик услыхала прародительница, то ли сердцем почуяла про внука недоброе, но, когда Нектарий вышел из сарая, то услышал скрип колес, и потом увидел ее. Тучная старуха в домашней кофте катилась прямо на него на своей колеснице.
Для поездки в Любятово он снял рясу и надел тот же детский костюм для физкультуры, в котором ходил на дело в Ящеры, а поверх него — яркую красную куртку. Нектария, малорослого, в детской курточке и с цветным ранцем за плечами, со спины всякий принял бы за ребенка, но она успела разглядеть его, и теперь в любой одежде опознает среди тысячи. На ходу он вытащил нож.
Отсутствие ног у Колькиной бабки скрывал плед в черно-красную клетку. Когда их с Нектарием разделял только один шаг, калека внезапно метнула в него одеяло словно ловчую сеть. Он забарахтался в шерстяной темноте и не смог удержать равновесия.
Ему пришлось пожалеть о том, что перед битвой он не сбросил с плеч тяжелый рюкзак, на который старуха навалилась всем весом с явным намерением задавить его живьем. Инок не мог даже вздохнуть и, пока выкручивал руки из лямок, перед глазами уже поплыли фиолетовые круги. Из последних сил червем он выполз из-под старушечьего тела, и напоследок лягнул ее в голову. Тернии крыжовника у дорожки исцарапали ему лицо.
Нектарий поднялся и стал оглядываться в поисках оружия. В проходе между двумя вскопанными черными грядами он заметил тяпку с длинной рукоятью. На одном конце орудия была узкая лопатка, на другом — два острых железных зуба.
Старуха дожидалась Нектария на дорожке с его же ножом, который сжимала в кулаке. Она могла бы закричать, но то ли не догадалась этого сделать, то ли молчала потому, что знала, зачем приходил посетитель и боялась выдать внука, хотя последнему уже ничто не могло навредить.
Без единого звука полнотелая безногая старуха вертелась перед ним на заду на бетонной дорожке, и только всякий раз, как железо касалось ее раздутой от чревоугодия и неподвижности плоти, натужно вздыхала: «Ах, ах». Она махала в сторону Нектария ножом, и одновременно свободной левой рукой пыталась в воздухе поймать тяпку за древко. Нектарий кружил вокруг и бил то в шею, то в спину, то в колышущийся от быстрого дыхания живот.
С размаху железные зубья вонзились в старушечью голову. Калека с хрипом повалилась навзничь. В самый миг смерти по дряблой коже лица словно пробежала мелкая рябь. Седые корни волос у лежащей на макушке окрасились кровью. Нектарий нагнулся, выпутал свой рюкзак из клетчатого пледа и подобрал нож.
Перед тем, как выйти со двора, он обернулся. Вдоль дорожки головой к калитке лежало безногое тело непривычной квадратной пропорции. Инвалидная коляска откатилась к клумбе, где желтели остатки последних осенних цветов.
Господь уже начал прибирать свой мир к зиме. Нагой крыжовник ощерился злыми шипами, зелень на грядах пожухла, а яблони в саду сняли свое облачение, и стояли без листвы и почти без плодов. Только на самых высоких ветвях осталось несколько гнилых яблок, до которых уже не дотянутся рачительные Колькины руки. Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Тих и покоен был ноябрьский воздух.
Век уже не звучат слова литургии в соборе Спаса Преображения, древнейшем во всем городе. Стоит собор как нагой униженный мученик: иконы сорваны, алтарь опустошен, одни только фрески остались, что еще греки писали. За всё время, что провел в Мирожской обители, Нектарий только раз заглянул внутрь и сразу пошел прочь. В старинном храме не ощутил он ничьего присутствия, кроме праздных туристов, которых пускали поглазеть на мерзость запустения, да еще брали за погляд деньги.
Малая числом и ветхая летами братия Мирожского монастыря служит службы в храме Архидиакона Стефана, который делит с кельями общее здание, увенчанное маленькой колоколенкой. Храм состоит из двух комнаток с низким потолком и прихожей-притвора, и сам убог, как квартира пенсионеров. На полу — советские ковры, в вазах — пластмассовые цветы из тех, что продают у погостов, а на стенах вместе с иконами — мирской самодел, вроде вышитого бисером Николая Угодника в багетной раме. Даже в великие праздники молитва здесь звучит буднично, что уж про обычные дни говорить.