Вот вечерняя служба окончена. Монахи гуськом идут к двери, перешептываясь промеж собой. За окошками с фигурными решетками чернота ранней ночи размалевана городскими огнями. Нектарий тушит свечи вместе с отцом-настоятелем Варфоломеем и снаружи своими ловкими пальцами помогает ему управиться с замком. Игумен в ответ — ни слова. Как бы ни угождал ему Нектарий, он всё лик воротит от него, словно от слизня или от жабы зломерзкой.
Варфоломей разменял уже девятый десяток и вниз по наружной лестнице спускается с такой медленностью, как будто дал обет после каждой ступени по разу прочесть «Богородице дево радуйся». Нектарий терпеливо дожидается сверху, пока аббат одолеет спуск.
На церковной лавке уже висит замок, но из притвора туристского собора Спаса Преображения напротив еще сочится мягкий свет. И попрошайка до сих пор не ушел: соглядает. Появился в обители он четвертого дня, являлся в раннее утро и до самого часа закрытия монастырских ворот почти не отлучался со скамейки у храма, на которой устроился за отсутствием паперти.
В прошлой греховной жизни, будучи еще Лехой Пальцем, Нектарий сам не гнушался богоугодным промыслом в иные голодные дни по зиме, когда люди форточки с окнами в домах держали закрытыми. Малый росток ему был великим подспорьем: слабым да убогим в народе охотно подают. Это если детина какая, то жестокосердны становятся: работать гонят, да еще куда подальше.
В городе он знал многих нищих, но этого видел впервые. Фраерок — не мусорок: те почище работают, да и выглядят тоже. От попрошайки — только лик пропитой, а повадкою не владеет совершенно. За день, дай Бог, сотни две мелочью наберет, когда обычный стрелок по вокзалам и торговым центрам на хлеб, проезд и лечение в десять раз больше в это же время настреляет. А про зажиточных якорников, которые на папертях и кладбищах якорятся, что уж и говорить.
В понедельник после заутрени Нектарий обнаружил на полу своей кельи у порога грязный отпечаток ботинка, а на следующий день наткнулся на нищего в коридоре перед кухней и услыхал от него, что тот пошел искать уборную и заплутал. В другой раз Нектарий наблюдал, как он бродил по саду и что-то рассматривал на земле среди облетевшей листвы.
Отец-игумен Варфоломей не терпел греха тунеядства, попрошаек бранил и гнал прочь, но к этому не лез. Даже старцу было ясно, что в новинку ремесло для него. Братия обходила нищего стороной, да и сам Нектарий до сих пор только издали на него поглядывал, но сейчас садится рядом на лавку и кладет в шапку желтый червонец.
— Звать тебя как, брате?
— Иваном, — нищий легонько дохнул на него хмельным.
— Отчего, Иван, на службы не ходишь?
— А можно разве? Я думал, храм этот — для ваших, для монахов.
Инока рассмешили глупые слова:
— Где видал ты такое, брате, чтоб для кого-то храм был? Господь всем открыт, и эллину, и иудею. Сам-то крещеный?
— Ну а как же! — Собеседник отнимает от тела руку и осеняет себя крестом. Зимняя куртка у неряхи драная, перепачканная во многих местах. — В детстве с сестрами, отцом и матерью, царство им небесное, каждое воскресенье в церковь ходили, и на все праздники тоже.
— А нынче что же? Вне Церкви нет спасения, брате.
Нищий пожал плечами и спросил, чтобы сменить предмет разговора:
— Сам ты давно в монастыре живешь?
— Уж третий год, как постриг принял, — ответил инок. — А до того долгие годы в страшном грехе коснел: по тюрьмам, да по колониям всё. Веры ни грана во мне не было. А уж скажи мне кто-нибудь тогда, что иноком в монастыре сделаюсь, так в лицо тому рассмеялся бы. Но, когда третий срок отбывал, пожаловал к нам в колонию батюшка Александр. До него настоятель — то ли есть, то ли нет, храм тюремный почти всё время закрытый стоял. А отец Александр каждый день службы стал служить. Я сходил раз, другой сходил. Делать-то на зоне чтò Увеселений никаких. Однажды в воскресный день таинство евхаристии свершалось: все причащаться в очередь встали, ну и я за ними. «Преподается животворящее тело Господа нашего Иисуса Христа», — говорит мне святой отец и просвиру протягивает. А меня бес попутал, и я ухмыльнулся ему в лицо. «Что ж смешногò» «Да видал, знаете ли, — ему отвечаю, — как это ваше Господне тело Васька Колотуха на кухне месил да пек». Колония-то у нас мужская была, жен нет, и Васька наш, царствие ему небесное, при храме вроде как за просвирню был. А Колотухой его за то прозвали, что он во хмелю всё свое семейство молотком забил: отца, мать, брата с женой, еще и деда какого-то двоюродного. В тюрьме к Богу пришел и при отце Александре прислуживал. До конца срока не дожил и перед тем, как преставиться, переписал на Церковь свою квартиру. «Думаешь, раз душегуб сей хлеб замесил и выпек, то не может он в святую плоть претвориться?» — чтобы изобразить батюшку Александра, Нектарий тщетно попытался понизить голос. — Тут я гляжу на просвиру, и ахти Боже! Заместо хлеба, вижу в щипцах пред собою кус плоти кровоточащий. Взял в уста его, и на вкус он не как хлеб, а как мясо сырое был. Вино же кровью оказалось. Всю ночь я не спал и на следующий день к батюшке Александру пришел и принял от него благословение на постриг. В монастыре живу с того дня, как с его благоволения меня на условно-досрочное выпустили. Сначала послушничал, потом обеты принес.
— А этот отец Александр — не тот, что нынче благотворительным фондом заведует?
— Верно, он. Фонд «Верочка». Сам я, как узнал о фонде, пришел к нему и попросился в помощники. Теперь вместе с ним на благом поприще подвизаюсь.
Нищий указал на отца Варфоломея, который, с трудом отрывая подошвы от земли, брел по дорожке к своему деревянному домику на краю сада:
— Начальник ваш монастырский?
— Он самый, игумен. Духом чист, да горяч. И на расправу строг. — Нектарий вдруг сунул лицо в самый капюшон к собеседнику и быстро зашептал: — Прежде помогал «Верочке», и в подземелии каморку выделил под склад. А тут наветы до него дошли, что будто фонд наш своих подопечных обворовывает, и сказал, чтоб и тени отца Александра не было в святой обители. Помещение требует освободить. Я потихоньку переносил всё, только машинка стиральная осталась. С уценкой, но новая, прямо со склада в магазине. Мне одному не сволòчь ее.
Попрошайка попытался, но не сумел скрыть волнения в голосе:
— Помочь, что ль, нужно?
— Не откажи, брате.
Вместе они двинулись к братскому корпусу. Лампы внутри уже не горели. Нектарий огляделся по сторонам, достал фонарик и отворил дверь на нижний этаж, откуда недавно вышел настоятель. По кухонному коридору, как всегда по средам и пятницам, разносился рыбный дух. Они миновали несколько дверей, спустились в подвал и оттуда вошли в катакомбу.
На известняке стен блестели капли влаги.
— Я и не знал, что в монастыре у вас такой подвал огромадный.
— Не подвал это, а тайный ход, — Нектарий замедлил шаг и обернулся. — Уже давно под рекой Великой идем.
— А куда ход ведет?
— Кто говорит, что в Кремль. Другие, что к Покровской башне. Сам не ходил в конец. Да если и дойдешь, то как поймешь под землей, где ты есть?
Внутри кладовой луч фонаря выхватил из темноты запечатанную скотчем картонную коробку со знаком корейской фирмы. Назвавшийся Иваном подошел и примерился к тяжести. Нектарий сунул фонарь подмышку.
Со своей ношей они поднялись сначала по узкой каменной лестнице, потом по широкой кирпичной, и остановились перед выходом во двор. У инока шерстяная ряса целиком пропиталась телесной влагой, но подельник был еще хуже: схватился за косяк, всё дышал, не мог отдышаться, и утирал рукавом куртки потное бородатое лицо.
Через щелку в двери Нектарий выглянул на улицу. Электричество в древнем соборе уже не горело, светил только единственный фонарь над братским корпусом. Передохнув немного, они с Иваном снова взялись с двух сторон за тяжелую ношу.
По внешней лестнице идола в коробке затащили на галерею братского корпуса. Нектарий открыл дверь своей кельи и включил свет. Опустив коробку на пол, нищий оглядывал внутреннее убранство, что состояло всего из двух предметов: иконы Святой Троицы на белой стене и сундука с железной оковкой, который служил хозяину и сиденьем, и ложем, и хранилищем для немногих вещей.
Нектарий открыл его, достал наружу и поставил на пол пустой рюкзак «Ну погоди!», сложил рядом две куртки, школьный спортивный костюм черного цвета, тонкую стопку постельного белья, стопку белья нательного, старинный медный подсвечник и коробок с золотым узором, где хранился освященный в Афоне ладан, который передала ему когда-то подопечная «Верочки» от своей знакомой паломницы. Идола в картонной таре устроили лежмя на дно.
Хозяин стал укладывать обратно в сундук свой нехитрый скарб и краем глаза следил за гостем. Тот с беспокойством зашарил по карманам.
— Никак, что потерял?
— Мобильник. Обронил под рекой, наверно.
Нектарий бесшумно закрыл сундук и направился к выходу из кельи, под руку увлекая за собой напарника.
Они искали в кухонном коридоре, а потом в подвале, где не мыли и не подметали многие лета, и повсюду были влажная паутина и пыль. Нектарий водил лучом по каменному полу и невольно торопился, а попрошайка одергивал его взволнованным шепотом. Очень надобен был ему телефон.
У начала подземного хода низкорослый инок остановился и сделал вид, что прислушивается:
— Не слышал?
— Чего там?
— Как будто брат Осия, келарь наш. Зачем-то в кладовую пошел. Негоже, коли нас заметит. Ступай-ка ты, брате, дальше без меня. Я сторожем останусь. Ежель что, знак подам, чтоб ты свет загасил.
Обманщик взял у него из рук фонарь и пошел в тесный, пахнущий плесенью проход.
Вечор Нектарий взял из плотницкой подсобки молоток с зубилом и немало потрудился, прежде чем ему удалось извлечь несколько камней из кладки, которая за тысячу лет превратилась в сплошную глыбу. Когда он укладывал шашки в сделанную им нишу, то насчитал их шестьдесят три штуки, и молил Господа о том, чтобы заряда хватило. На непредвиденный случай в кармане вместе со спичками лежал нож.