Трое мужчин и красивая женщина жались к белой стене братского корпуса и со смесью страха и любопытства поглядывали на меч язычника, который Артем, забывшись, до сих пор сжимал в левой руке. За решетками братского корпуса одно за другим загорались масляно-желтые окошки.
Холодный воздух над вдовьим селом был почти недвижим. Низко над резными крышами висело старинное бледное солнце. Невзор нашел глазами избу Славичей, не увидел дыма над каменной трубой и собрался уже пойти проведать старуху Беляну, но вспомнил, что с утра она вместе с его супругой поехала в Псков на автобусе: купить снеди, да заодно подать заявление на пенсию.
Год назад Невзор обнаружил у старухи грудную жабу и с тех пор время от времени ходил слушать ей сердце через трубочку из бересты. Вечор долго сидел у нее. Беляна бодрилась, почти не плакала, но ход ее сердца не понравился лекарю. Он заварил для больной боярышника с таволгой и чесноком в два раза гуще обычного, и к взвару еще добавил кошачьей травы валерьяны для успокоения души.
Из всех мужей только Стоян рассказал супружнице, куда отправились они среди ночи на общинной «Газели». До утра старая Беляна у окна не спускала глаз с большака. Когда забрезжил поздний рассвет, на дороге показалась машина, но не белый рефрижератор артели, а полицейский «Форд». Сержант в форме сообщил Беляне, что ее супруг Стоян Славич убил лейтенанта уголовного розыска, при задержании оказал вооруженное сопротивление и был застрелен. За полицией на нескольких машинах наехали люди из следственного комитета и ФСБ. Допросы закончились, когда над селением уже загорелись первые звезды.
Невзор отворил калитку позади своего дома и вошел на спящую пасеку. Медовое хозяйство, тогда еще небольшое, досталось ему в наследство от тестя. В зятеву бытность число пчелиных семей выросло до сотни с лишком, и пчельник стал похож на маленькое, но многолюдное сельцо внутри настоящего человечьего села: со своими улицами, проулочками и пригожими домиками ярких цветов.
Он отсчитал от края нужный улей и вытащил разбухшую от осенних дождей крышку. Следом за гуслями, обернутыми в несколько слоев пищевой пленки, на свет показался сверток поменьше. Спящих пчел пасечник бережно стряхнул дощечкой с пленки обратно в улей.
Когда он вернулся на двор, из рубленой конуры навстречу ему выбежал на трех лапах черный Переплут и прильнул к хозяину с такой лаской, как будто расстался с ним год, а не минуту назад. Вместе со Святовитом они когда-то возвращались из города на «Газели», и Невзор уговорил его подобрать с обочины сбитую собаку. Дома лекарь сам отнял раздробленную колесом лапу, перед этим опоив пациента снотворными травами.
Пожилой Пых, который за свою упитанность получил от дочки прозвище «Пышка», высунулся из будки по другую сторону крыльца. Шкура да кости был, когда Невзор его подобрал. Кто бы мог подумать, что с годами пес так раскараваится. Лет пятнадцать ему, должно быть, не меньше. Когда он появился в селении, то был уже с седой мордой. Кровопуск и Скоморох еще были живы, и третьего пса Невзор брать не собирался. Вынес за изгородь рыбы. Вечером покормил снова. Хоть пес был при голодной смерти, но хранил достоинство, на еду не бросался, за что и получил свое имя: на старом языке слово «пых» означает «гордость». На другой день Пых не ушел, и на третий тоже. Сердце Невзора не выдержало, и он распахнул перед будущим Пышкой калитку.
Еще одна будка появилась на дворе у младших Асичей этим летом. Вместе с ней Невзор с дочерью забрали у Родичей пса в тот день, когда из амбара вынесли мертвые тела Любавы и маленькой Златы. Не только младшую жену с падчерицей, но и Кощея Умила забывала кормить и поить. Загляни Невзор к ней на пару дней позже, то и пса нашел бы мертвым. Когда его привели, он вылакал полведра воды, потом набросился на рыбу.
Собачье царство от кошачьего отделяла дверь избы. Хозяин не успел войти в сени, как под ноги ему бросился Баян и принялся тереться о ботинки. Как осень пришла, в сенях ему стало холодно. Видана еще по весне связала ему свитер, но кот не понимал, что это такое, и пытался слизать с себя странную чужую шерсть. Нужно было начинать его знакомство с Искрой, но Невзор пока не решался. Он осторожно отпихнул ногой белого в рыжих яблоках зверя и протиснулся в избу.
Рыжая кошка-недоросток лежала на вязаном покрывале на печи. Когда хозяин появился в избе с двумя полиэтиленовыми свертками под мышкой, она обратила на него надменный взор с толикой любопытства. Нелюдимого Барсучка нигде не было видно, но со стола снизу вверх на Искру завистливо поглядывал черный кругляш Облак.
Вместе с Искрой на печи могло бы уместиться еще с десяток котов, но она никого не пускает к себе, да Облак и сам не напрашивается. Нрав у него такой, что, с мухой играючи, когтей не выпустит, чтоб не поранить насекомое ненароком, а Искра — злая, как гадюка, и лапой своей бьет без промаху. Так повелось у них в хозяйстве: кто меньше, тот сильней жалит, хотя в своей лютости кошка могла бы поспорить и с пчелами.
На табурете перед раковиной теща чистила картошку. Когда Невзор присел перед печью и отворил заслонку, она с ножом в руке обернулась к нему:
— Никак, гусли с летописью спалить решил?
— А вы что прикажете, Владислава Воротиславовнà В музей сдать? Вчера следователи в селении допрос учинили, а завтра с обыском явятся.
Виданка в джинсах и узкой майке бросила вязание и подбежала к печи. Как выросла, она перестала носить юбки в избе, а со вчерашнего дня и на выход ей переодеваться не стало нужды:
— Погоди!
Ногтями с темно-фиолетовым лаком она разорвала пленку, раскрыла книгу на первой странице и вгляделась в узор заповедной глаголицы.
— Как это прочесть можнò — раздраженно поморщилась она, как всегда, когда чего-то не понимала. — Это вон что за фонарь?
Невзор вместе с дочерью склонился к книге:
— Буква называется «Покой», — объяснил отец. — А рядом «Он». — К «фонарю» на строчке прилепились перевернутые набок очки. — «Позна Садко дщерей царя Ящера. Заченши, дщери хвостаты роди кажда по трети пуда икры, вкупе пуд. И виде Садко, яко добро. Раститеся и множитеся и наполните земли русския, тако молвиша, метни Садко икру в Волхов-реку».
— Сказка же! Если было так, чего же сейчас люди не из икры родятся?
— Да кто разберет теперь, где сказка, а где быль?
Видана перевернула еще несколько шуршащих страниц, потом сразу перелистнула сразу половину книги.
— «И збысться христиан писание глаголющее: еже аще кто чужого похочет, помале и своего останет. Царь Иван не на велико время чужую землю взем, а помале и своей не удержа, а людеи вдвое больше погуби, да сам едва не изнебыл», — прочел Невзор с начала страницы. — Тут о Ливонской войне. Про Тарасия, пьяницу, я тебе рассказывал.
— Разве он пьяница был? — удивилась дочь.
— Ну, а как же. От прихода своего за пьянку и был отлучен. Здесь же, в летописи, пишут, что во хмелю он дюже речистый был, оттого будто и сумел на воеводу Шуйского повлиять. А когда в Дионисийском монастыре Тарасия настоятелем сделали, то в городе и в клире быстро прослышали о веселых порядках, какие он в новой обители учинил, и пьяницы духовного сана из города к нему потянулись, да и простые бражники бежали от женок из окрестных деревень на болото. В тот же год монастырь сгорел, и наша община им отстроиться помогла. Дальше так и жили. То свечу на бумаги или на скатерть уронят, то, глаза заливши, за печкой не уследят, то мальчишки из соседней деревни из озорства халупу их подпалят. В последний раз уже в перестройку кто-то им красного петуха пустил. Старый Михалап тогда целую «Газель» списанного ДСП привез в монастырь с мебельной фабрики в Пскове.
— А еще община, говорят, раньше где-то под Новгородом была на Волхове…
— В Чешуино, — подсказал Невзор. — Она погибла при императоре Петре. Когда по его указанию проводили всероссийскую перепись, то в ревизской сказке, описи то есть, что-то подозрительное подьячие разглядели. Из Новгорода учетчик в село приехал, а потом и офицеры из тайной канцелярии, так полиция при царях называлась. Всех людей в Чешуине от мала до велика собрали и под конвоем в новую столицу повели. Что с ними стало там, неизвестно. Наша община с ними издревле связь держала. Когда из Чешуина вести доходить перестали, старейшина на коня сел. На месте села он нашел пустое селище, а о том, что случилось, ему местные рыбаки поведали.
— Волхов не восстал?
— Восстал, а как же. Немало люда в селениях по реке погибло.
— А в Новгороде?
— От Чешуина до него шестьдесят верст по реке. Крови деревенских рыбаков хватило нашему отцу лютому, чтобы гнев свой утолить. Это не то, что при крещении было, когда стольное капище повергли. А еще раньше Новгорода Псков пострадал: свою вотчину княгиня Ольга вперед всей Руси крестила. В Смоленске, в Полоцке, в Киеве, в Чернигове текла кровь славянская рекою великой. Не писали об этом в христианских летописях, но в народной памяти страх остался. Прежде реки-кормилицы ласково звали, а после крещения имена ругательные стали давать: то Дрянь, то Высса. Пачковка вон рядом с Печорами еще есть.
Невзор наклонился за поленьями, которые горкой были сложены перед печкой.
— А куда идолов древние крестители дели? — спросила дочь.
— Церкви передали, а те — на свои святые нужды пустили: оклады для икон, подсвечники, кресты из золота этого отливали. Потом и купола им же стали крыть.
Услышав чирканье спички, кошка Искра на лежаке подняла голову и с печи с неодобрением поглядела на хозяина.
— А общины, где идолы целы, еще остались на Руси?
Невзор ничего не ответил дочери, подождал немного, пока пламя разгорится, и, не разворачивая, положил священные гусли в печь. Пленка закипела на поверхности дерева, золотые струны беззвучно лопались одна за другой. Нехотя дочь отдала старинную книгу, которую Невзор потянул у нее из рук и просунул в пышущее жаром устье. Береста занялась с сердитым треском.