На поверхности он отдышался, вытер глаза и разглядел перед собой лысого. Ствол мертвой сосенки валялся на берегу болота, весь в блестящей коричневой грязи. Такой же грязью была насквозь пропитана шерстяная ряса Нектария. Мусор дал ему отдышаться, потом безо всякой причины залепил тяжелую пощечину, поднял за шкирку и потащил через лес по кочкам обратно к дороге.
Он по воде подвел Нектария к двери брошенного в луже фургона и сунул пистолет в карман куртки, чтобы отворить щеколду. Вода доставала его пленителю до краев осенних туфель: видать, не думал, выходя из дому, что погоня заведет его так далеко. Нектарий обратил внимание на его обувь еще в лесу, и сейчас незаметно поднял из лужи ногу и ударил врага по незащищенной косточке. Амбал согнулся от боли. Хватка ослабла. Инок рванулся вперед к кабине, загребая детскими берцами грязную воду.
Ключ зажигания был на месте, и свечи, Божьей милостью, успели просохнуть, пока преследователь бегал за ним по лесу. Теперь снаружи на лесной дороге он потешно подпрыгивал, молотил кулачищами по боковому стеклу и кричал злые слова, которые было не разобрать через звук мотора.
XII. Декабрь
Увидавши впервые в жизни лысого кота породы донской сфинкс, Невзор ахнул и, если бы был христианином, то точно перекрестился бы. Не успел он долюбоваться чудищем, как дочь перелистнула снимок на экране:
— Это был голорожденный… Флок… Велюр… А вот браш. — На фотографии из породного питомника она наткнулась где-то случайно в своем интернете.
— Наш. — Невзор придвинул к глазам мобильник. — И лопухи такие же.
В отличие от белого в крупных рыжих пятнах Баяна, кот из интернета имел скучный серый окрас, но в остальном очень походил на диковинного питомца Асичей: те же морщины на спине и шее, огромные уши в складку, как у летучей мыши; усы, словно после удара молнии, торчали во все стороны и нелепо курчавились. Правда, шерсть у кота в телефоне была только на лапах и животе — выше туловище покрывал короткий ворс. А у Баяна вдобавок к тому из ворса лезли жесткие, словно пакля, прозрачные кучерявые волоски.
— Их, наверно, в салонах выщипывают. — Дочь протянула руку и выдернула ногтями мертвый волос. Баян даже не вздрогнул. — Я так и думала, что это порода какая-то.
— Сказала бы, раз думала.
— Да много ты меня слушаешь!
Что шерсть у него не вырастет, лекарь понял уже давно, смирился с этим и мазью перестал его мазать, еще когда люди в Малых Удах были живы, но всё равно так и не пускал кота в дом. Сейчас Виданка уверенно взяла Баяна из отцовых рук, поставила перед дверью в избу и отворила ее. Невзор обреченно вздохнул: представил, что будет. «Одно благо, что подорожника сушеного сколько хочешь, — подумал он про себя. — А от ран посерьезней — зверобоя запас». Сушеные растения висели в пучках под потолком. Дух зверобоя — густой, с нежной горчинкой — ясно различался среди многих других, наполнявших сени.
Первое знакомство с избяными котами прошло гораздо спокойнее, чем ожидал хозяин. Робкий Облак и нелюдимый Барсучок при виде пришельца почти сразу попрятались за сундуками, а рыжая Искра, хотя и не бросилась встречать нового жильца хлебом-солью, но в бой тоже не лезла — только вытянула шею на своей печи и, крутя головой, следила за его перемещениями по избе. Зрачки у нее стали огромные, а розовый нос — пунцовый, как всегда при большом волнении.
Баян обошел помещение, остановился перед печью и с любопытством задрал голову на кошку. Та поднялась в боевую стойку и тонко противно зарычала. Присевший на кровать Невзор вытянул ногу и от беды подальше толкнул Баяна под зад носком тапки. Мигом позабыв про Искру, кот сделал круг вокруг печи, запрыгнул Виданке на колени и начал ковырять когтями джинсы, устраиваясь.
Скоро он заснул у нее на ногах и, когда со двора раздался лай, с испугу выпустил когти, так что Виданка на кровати рядом с отцом подпрыгнула от боли.
Спрыгнув на пол, кот заозирался по сторонам.
— Наши, никак?
Виданка поглядела на часы в мобильнике, другой рукой потирая уколотую котом ляжку:
— Автобус только из города выехал.
— Кто же тогда?
Дочь в ответ пожала плечами.
Невзор пошел открывать.
Снегопад начался еще на поздней заре и закончился только к обеду. Цветава вместе с тещей с утра гуляла по рынку и магазинам в городе, и дорожку расчистить было некому. Валенки хозяина оставляли в снегу глубокие следы.
Он отодвинул заледеневшую щеколду и посторонился. В торжественном молчании одна за другой в калитку вошли несколько женщин. Возглавляла шествие вдова покойного брата, в руках она несла сложенный квадратом пурпурный плащ.
Умилу, вдову Святовита, вели под руки. Та мало понимала из того, что происходит вокруг, но узнала своего пса. Забормотала что-то, потянулась к нему. Рыжий тощий Кощей заворчал и попятился в конуру.
— Хозяйку, что ль, не узнал?! — упрекнула его старая Беляна Славич.
Да что там пес! Невзор и сам не узнал бы Умилу, если б где встретил. Как волосы перестала красить, то вся побелела, две глубокие морщины легли поперек рта, и, что самое главное, глаза стали как у древней старухи: бесцветные и прозрачные, будто вода. Травница Некраса, у которой он учился науке врачевания, когда-то объясняла Невзору, что у стариков глаза делаются такие, когда они уже близки к концу и через эту прозрачность начинают видеть то, чего не видят живые.
Вдова брата обернулась к калитке, убедилась, что все зашли, и протянула плащ хозяину:
— Возьми, Невзор.
Он молча покачал головой.
— Ты единственный муж остался в селении. Как будем без старейшины жить? — подхватила старая Забава, вдова Доброгоста.
— Вам сразу сказано было: погрести помогу по старинам, а дальше сами как хотите! — ответил им хозяин.
В древности было заведено так, что, коли муж зимой помирал, его во дворе закапывали в снег и клали женок вместе с ним, чтоб не разбежались до ледохода. Временная могилка называлась жальником. Весной колотили погребальную лодью и отправляли размороженных мертвецов в последнее плавание. Но обычай поменялся после того, как христиане пришли на Русь.
Тела погибших мужей привезли из города в Ящеры, когда на Великой уже встал лед. Лунку решили вырубить посреди реки, между пристанью и безымянным островком. Сначала вырубили, а потом стали думать, как за полверсты доставить мертвецов. Летопись говорила, что при восстании волхвов в Новгороде поборники исконной веры составляли погребальные поезда из саней, на которых везли к Волхову погибших. То же самое предложил и Невзор.
Дети в бытность в каждом хозяйстве имелись, и детские санки многие до сих пор хранили в амбарах. С трудом, но усадили в них взрослых покойников: ноги у каждого торчали вперед на аршин. Сани связали старым лодочным канатом.
Первым в поезде ехал старейшина Людмил, за ним — ветхий Велибор Лешич, младший брат Велибора Доброгост, Стоян Славич, и последним — племянник Невзора, пятнадцатилетний Богдан. Хоть и самый младший, он был в связке самый тяжелый.
И с Бабаева, и с Волженца еще в октябре эвакуировали жителей, вокруг за три версты не осталось ни души, но всё равно дождались полуночи. Погребальное шествие медленно продвигалось по зимней реке. На черном небосводе не было ни луны, ни звезд. Две старухи по бокам поезда, как сигнальщики на железной дороге, несли зажженные фонари.
«Из воды вышед, в воду воротишися». Беляна плакала в обнимку с Невзоровой невесткой Вячеславой. Не только мужа, но и сына Вячеслава провожала и настаивала на том, чтобы обряд прошел по старинам. Невзор пожалел ее и перед прорубью набросил на плечи пурпурный плащ. Когда последнего мертвеца — это был его брат-старейшина Людмил — спихнули с саней в прорубь, Невзор снял с себя плащ, вернул невестке и тогда уже подумал о том, что скоро увидит его снова.
Вдова берегла одеяние от моли и в сундуке у себя в избе обложила его сушеными корками померанца. От ткани на морозе шел знакомый с детства новогодний запах.
— Кто, кроме тебя?
— Кто?
— Бери, Невзор, — не унимались старухи перед его избой.
— Вон и супружницу тебе вторую привели. Всё как полагается. Разве не хороша? — подхватила вместе с остальными Беляна Славич и подтолкнула дочь в спину. На Ладе была короткая шубка из тех, что нынче носит молодежь, которая едва закрывала ей ляжки.
Молодка сделала шаг вперед, выразительно уставилась на Невзора и улыбнулась той улыбкой, которую сама, наверно, представляла таинственной и соблазнительной, но из-за надутых губ и выпученных глаз выражение у девицы было такое, как будто по дороге ей приспичило до ветру, и теперь она стеснялась словами попроситься у хозяина в уборную.
— Хороша, хороша, — быстро закивал Невзор. — Да только мои три бабы от ревности сначала с нее, а потом с меня шкуру спустят.
Ладка еще продолжала улыбаться, когда мать с обиженным лицом одной рукой взяла за локоть ее, а второй — рассеянную Умилу, и потащила обеих к калитке. Остальные потянулись за ними.
Представление было окончено. Хозяин затворил засов. Громыхая цепями, по будкам расходились собаки.
Еще со двора он заметил в окне лицо дочки. В избе она встретила Невзора вопросом:
— Отказался?
— Отказался, — подтвердил отец. — Еще на той неделе я Вячеславе говорил, что пора документы на ликвидацию артели подавать. Бухгалтеру — и той не с чего платить. Без Ящера много ль наловишь? Да и кому ловить нынче? Старухи все уже на пенсию подали. Ясно, что пуза не отрастишь с государевых подачек, но и с голоду не помрешь.
— А мы, значит, в Псков переедем? — с надеждой в голосе спросила Видана.
— Восемнадцать лет тебе исполнится — и езжай куда хочешь, — проворчал отец в ответ. — Нам уже поздно с мамкой, а бабке — и подавно. Пчелы есть, бабкина пенсия. Как-нибудь проживем.
Как переходный возраст у Виданки наступил, то все разговоры про город стали: мол, в Ящерах у них ни магазинов нет, ни кино, ни интернета приемлемого. Да ведь зато река, лес есть! Хочешь купайся, хочешь ягоды собирай, осенью — грибы, весной — цветы и травы. А зимою, как снег выпадет, какая красота в бору наступает!