Невзор уселся на короткую лавку у печи, и тут же с громким топотом по половицам к нему подбежал Баян и потерся головой о шаровары. Лекарь опустил руку и рассеянно поскреб ногтем плешивый лоб в морщинку. Кот замурчал свою незатейливую песню.
Через стену из гнилого ДСП доносился хмельной гуд монашеской братии. Как трутни в улье, ей Богу! Хоть бы кто на подмогу вышел! Левым плечом отец Власий навалился на табличку с надписью золоченым церковнославянским шрифтом и православным крестом под буквами, приставил гвоздь, примерился и с размаху ударил себе молотком по большому пальцу. От боли вскрикнул и выронил гвоздь.
Молоток у них в монастырском хозяйстве имелся, а за гвоздями пришлось шагать за полторы версты в ближайшую деревушку. Просил четыре — дали три, скаредники! Один из этих трех еще по дороге обронил. Помянув про себя неизвестно чью, погрязшую в плотском грехе, а вслух — Божию мать, Власий полез в сугроб искать драгоценный гвоздь. Он долго шарил руками внаклонку, пока вдобавок к гвоздю не потерял еще равновесия и не рухнул бородатым лицом в снег.
Священник поднялся, отряхнул свою зимнюю рясу и услышал в эту минуту мягкие шаги по снегу. Обернувшись, он разглядел среди деревьев послушника Алешу, который поднимался по склону холма к монастырю.
Разные люди у них в обители жили. Кто из соседних деревень пришел, другие — из Тямши, из Неёлова, да и с Пскова было несколько иноков. Брат Асклепий до пострига работал терапевтом в поликлинике на Запсковье, Ахиллий — грузчиком на овощной базе, Акакий — дворником, царствие ему небесное. Нынче снегом могилку его у озера занесло, так что найдешь только по кресту. Любил покойный на бережке посидеть, там и похоронили. Казалось, что недавно было, а в уме сосчитал Власий, что уже год скоро, как нет с ними возлюбленного брата, и ужаснулся тому, как стремителен бег времени.
Алеша был соседом и старым другом покойного Акакия. В первый раз Акакий привез его в монастырь из города, когда ездил навестить детей. С женкой у Алеши случилась размолвка, Акакий и предложил ему, где пожить временно. В чине послушника Алеша пробыл в обители неделю или две, потом с супругой по телефону помирился и вернулся домой. Во второй раз — на прошлый Великий пост — эта история повторилась, но только без участия Акакия, который уже давно к тому времени не вставал со своего ложа. Власий в это время отдыхал в обители среди родной братии от мирской суеты и успел довольно коротко сойтись с Алешей: несмотря на свое непостоянство, человеком тот оказался весьма благочестивым.
В далекую бытность Алеша трудился слесарем на водоканале, и сине-белая служебная фуфайка со светоотражающими полосками осталась у него от старой работы. В каждой руке он нес по пакету с вещами. В таком точно образе священник запомнил его при последнем его приезде в монастырь.
Вместо того чтоб поцеловать руку святому отцу, как, вообще говоря, полагается среди благочестивых мирян, Алеша сразу бросился обниматься с Власием и уперся грудью в табличку у него подмышкой.
— Это что у тебя? — Он потянул табличку на себя и прочел вслух: — «Псково-Дионисийский мужской монастырь. Основан в 1582 году схиигуменом Тарасием».
— Наш архимандрит Фотий вчера из Пскова к нам приезжал. Велел повесить, — стал объяснять Власий. — Сказал, что нужно будет еще кладбище по документам оформить и для служб помещение отделить, а то, мол, в трапезной — грех. Денег привез и указал рты держать на замке насчет общины из Ящеров. Не приведи Господи, всплывет где, что ихние высокопреподобия в епархии не один век кровавые преступления язычников покрывали. Тебя это тоже касается!
— Я — что?! Я — могила! — Алеша размашисто перекрестился.
На бровях и на бороде у послушника белел иней, а руки, что держали пакеты, были сиреневые от стужи. Небось, пальцев уже не чувствовал.
— Пошли внутрь, сыне, пока не околел совсем.
Отец Власий пропустил его вперед, и затем сам, в одной руке с молотком и с табличкой — в другой, вошел в трапезную. Из-за стола по одному поднимались монахи, обнимали и с громкими пустыми звуками хлопали Алешу по плечам затвердевшей на морозе рабочей фуфайки.
Святой отец протиснулся на свое место у печи. Алеша расстегнулся, сел за длинный стол, поставил пакеты под ноги и начал сжимать и разжимать онемевшие с холода пальцы. Ему налили самогона. Чья-то рука опустилась в трехлитровую банку на столе, выудила огромный, размером с небольшой кабачок, огурец-переросток с прилипшей веткой укропа и положила на тарелку перед послушником.
Настоятель Агафангел дождался, пока Алеша сначала выпьет, а потом закончит хрустеть огурцом:
— Надолго ль к нам?
— Навсегда, если примете, — ответил пришедший.
— Постричься, что ли, надумал?
— Надумал, отче, — Алеша обратил глаза к отцу-игумену, лик которого из ласкового вдруг стал нахмурен.
— А к женке под юбку не сбежишь снова?
— Нет у меня больше женки.
— Преставилась, что ль?
— Жива, слава Богу, — Алёша перекрестился. — Только не женка она мне больше. Всё из-за ящеров проклятых. Теща с покойным тестем в свое время себе новую квартиру в Видном купили, на самом берегу Великой. Как началось это всё, сатана старая к нам жить приехала, еще в сентябре было. Всю жизнь она против меня женку настраивала: начала, еще когда сын маленький был. А тут у нас дома совсем разошлась. И женка ей только поддакивает: мол, что лодырь и забулдыга, ее перед матерью позорю. Как домой возвращаюсь, каждый раз карманы обыщет. Карточку отобрала, на которую мне законное пособие платят. Ну а как без денег? С собой теща шкатулочку с драгоценностями привезла. Нашел, где прячет ее. Колечко взял оттуда и в заклад снес, потом еще сережки какие-то.
— Может, это и не ты был!
— Да как не я, коли с третьей вещью меня с поличным взяли! На кухне заперлись, вдвоем сначала посовещались, потом меня позвали, и женка объявляет: идем подавать заявление на развод, и чтоб ноги моей больше не было в ее жилище.
— С каких пор ваше жилище ее жилищем сталò! — возмутился Агафангел.
— С самого начала так было. Это бывшая тестя с тещей квартира. Когда они себе новую в Видном купили, ее переписали на женку с сыном, а меня не стали в долю вписывать: на всякий случай — так мне сказали. Всю жизнь вместе с ней прожили. Поплачет еще, покается!
— Покается, сыне, как Бог свят, — закивал головой настоятель. — Но ты не злорадствуй. Древние бабы добрые были, а натурой пакостной их Господь наказал за Евино ослушание.
Диакон Макарий со своего места по правую руку от игумена потянулся к бутыли с мутным самогоном, налил себе полную кружку и через стол обратился к Алёше:
— Ты устраивайся, брате. В новом доме тебя никто не притеснит и не обидит. Обеты на тебя авва Агафангел наложит. Даст Бог, к Пасхе пострижем. В иночестве, думаю, наречем тебя Потамием — в честь святого мученика Кипрской церкви.
— Потамием?
— Имя «Потамий» в переводе значит «речной»: и на профессию твою бывшую мирскую укажет, и на причину, которая к обращению привела, — объяснил послушнику ученый диакон.
Отец Агафангел тут же предложил тост за будущего брата Потамия. Власий вместе со всеми выпил дрянного самогона и поморщился.
Из здешних обитателей многие оставили в прошлом жен и семьи — и видит Бог, мало кто по своей воле. Перед Власьевым внезапно протрезвевшим мысленным взором возникли сейчас лица трех его дочерей: младшую Марией звали, среднюю — Еленой, а старшую — Ириной. В последний раз он видел их еще до восстания рек, по весне. Был в городе с Агафангелом, и возле магазина, пока ждал его, увидел своих девочек вместе с бывшей женой. Жена — всё такая же красавица дородная, только толстую русую косу свою состригла и в темный цвет волосы покрасила. А дочки вымахали, что не узнать, Ириночка — уже с мать ростом.
Пока думал, как начать беседу, из магазина появился мужик в кожаной куртке и закурил, и дочки все три к нему кинулись. Наперебой щебетали как с отцом родным, в то время как сам родной отец, неузнанный, в двух шагах от них стоял. Когда они шли к парковке, бывшая жена на него уже у машины обернулась, а Ирина, Елена и Мария — нет. В ту минуту всех богов на свете Власий был готов променять на то, чтобы оказаться на месте незнакомого мужика и с семейством в родной поселок городского типа воротиться.
Про святой Афон в православной Греции будущий инок Нектарий прочел в одной из множества богоугодных книг, что приносил ему на зону отец Александр. Высота святой горы такова, что тамошние храмы — как писал об этом с восхищенным преувеличением автор — упираются крестами чуть ли не в самые небеса. Но еще выше стоит обитель, куда Нектарий направлен Всевышним благоволением. Уже не счесть, сколько времени монастырская «Газель» с драгоценным грузом поднимается по круговой дороге без заграждения. Внизу под горой лежит долина неизреченной красоты с темным лесом и лугом, по которому бежит серебристая речушка. За весь путь наверх не попалось Нектарию ни животных, ни людей. Стекла в машине опущены, и полной грудью водитель вдыхает горный воздух с ароматом некой благоуханной смолы.
За новым витком дорога заканчивалась мостиком через ущелье: он был такой тонкий, что Нектарий не заметил его раньше. Он притормозил, до пояса высунулся из окна и приложил ладонь козырьком ко лбу. С другой стороны пропасти сразу за мостом начинался лес. Над голубовато-зелеными кронами он разглядел золотой шпиль креста.
Мост покачивался под колесами фургона. Иноку не было страшно, но душа замирала от зримой бесконечности бытия вокруг. Невысоко над ущельем парил огромный орел. Когда он на грузовике подъехал ближе, то понял, что глаза обманули его, и разглядел ноги, сложенные вместе, как у гимнаста в полете, человеческое туловище и лицо. Руки ангел держал скрещенными на груди. Водитель отнял правую ладонь от руля грузовика и перекрестился.
С мостика «Газель» по дороге из белого кирпича въехала в лес, где росли горные сосны, можжевельники, криптомерии, рододендроны, усыпанные розовыми цветами, и еще какие-то неизвестные деревья с гладкими, как колонны, стволами и небесно-голубой хвоей. Через открытые окна доносилось пение птиц.