Монастырь стоял посреди хвойной чащи и был обнесен белой стеной с четырьмя невысокими, но крепкими башенками по углам. На одной из башен стоял дозорный. Заметив его, Нектарий сначала удивился, но затем подумал о том, что в диких горах могут водиться разбойники, и без охраны Божьим людям не обойтись.
Полукруглые створки ворот украшала гравировка страстей Христовых, а ровно посередине был прямоугольный золотой крест в человеческий рост. Не успел он постучаться, как крест на его глазах разделился вдоль вертикальной перекладины на две половины, и двери распахнулись. Наружу гурьбой высыпали ребятишки в одинаковых белоснежных сорочках до пят. Их было не меньше дюжины.
Детей Нектарий не любил со времени собственного несчастливого детства, но растаял душой при виде этих маленьких ангелочков. Не спросив разрешения, малыши отворили кузов и полезли туда все вместе. Снаружи показался убогий сундук из его кельи. Дети вертелись вокруг. Каждому хотелось скорей заглянуть внутрь, и они бы открыли его быстрей, коли б не мешали друг другу.
При виде того, что лежало внутри, они не смогли удержаться от звонкого и радостного смеха. Маленькими ручонками дети схватили сокровище со всех сторон, достали наружу и поволокли по зеленой траве в монастырь.
Рядом с Нектарием остался единственный отрок, голубоглазый и с золотыми кудрями. Из ворот еще был слышен смех его товарищей, издали похожий на щебетание певчих птиц, когда он ласково взял инока за руку и повлек в обитель:
— Пожалуй домой, сладчайший.
Названный сладчайшим вошел и обмер, когда взгляду его предстал монастырский собор. Не только крест на главном куполе, и сам главный купол, и остальные два купола были у храма золотыми, но и купольные барабаны, и апсиды, и фризы, и закомары, коим семь число, и стены, и даже паперть. Весь целиком из чистого злата, собор сиял в лучах небесного света. От умиления Нектарий чуть не расплакался, всю дорогу к храму истово крестился, и продолжал это делать, пока обходил по кругу и рассматривал здание.
Сверкающие золотые ступени вели к золотым створками двери, которые украшал рисунок из золотых цветов. Он задержался перед золотой папертью, неутомимо совершая крестное знамение, но войти не решился.
Обернувшись, он не увидел своего маленького провожатого. Вокруг было пустынно, и только в отдалении у двухэтажного здания, в котором Нектарий узнал братский корпус, стоял спиной к нему и лицом к монастырской ограде человек в белых одеждах.
Горний монастырь — едва больше их Мирожского, но кажется раздольней оттого, что нет здесь ни церковной лавки, ни теплиц с помидорами и огурцами, ни старого бесплодного сада. Всё дышит покоем и благолепием. Поравнявшись с монашеским общежитием, Нектарий обращает внимание на то, что решетки на окнах не фигурные, как были у них в Мироже, а из обыкновенных прутьев в палец толщиной, но зато сами прутья отлиты из чистого золота.
На углу дома монах в белой рясе так же неподвижен. Подняв голову кверху, он как будто пытается разглядеть что-то в хвойной зелени за стеной и не замечает приближения Нектария.
— Брате, — позвал он.
Белоризец обернулся:
— Пожаловал наконец?
— Пожаловал, — смиренно ответил Нектарий.
Лик у насельника рассерженный. Видать, недоволен тем, что его отвлекли от созерцания природных красот. Нектарий спрашивает у него первое, что приходит на ум:
— Давно ты, брате, в обители подвизаешься?
— Четвертый год, — сосчитав в уме, сказал монах.
— И какая жизнь здесь?
— Такая.
— Какая?
— Подъем — в шесть утра, сортир, омовение, в семь — физкультура, завтрак, — нехотя начал перечислять он. — Потом идем в храм на моления, до шести вечера с перерывом на трапезу. После молитвы — вечеря, индивидуально-воспитательные мероприятия, досуг, прогулки. Отбой — в десять.
— Надо же, — тихо удивился Нектарий. — У нас в Серёдке в колонии почти такой же распорядок был.
— Почти, — подтвердил собеседник с угрюмостью в голосе.
Из дверей корпуса показались еще двое белоризцев. Они двинулись к золотому храму по мощеной дорожке, на ходу о чем-то беседуя между собой.
— А воспитательные мероприятия здесь какие?
— Иные, чем у нас были. Вечером узнаешь.
Нектарий изумился этим словам:
— Ты, брате, никак тоже в Серёдке чалился?
— А ты будто не узнаешь?
Он пристально глядит на монаха и не может поверить глазам:
— Васька, ты?!
— Я, — безрадостно усмехается Васька Колотуха — тот самый, что на воле в припадке жестокости забил всю свою семью молотком и перед тем, как в тюремной больнице нутро его истекло кровью от прободной язвы, успел отписать Святой Церкви квартиру, опустевшую после его преступления.
— Разве не помер ты?
Васька, хмурый, пожимает плечами. Борода у него снова стала черной, хотя за год до смерти он побелел как лунь.
Под рукой нет зеркала. Нектарий трогает рукой лицо, проводит пятерней по волосам. На ощупь они кажутся гуще, чем были в последние годы. Господи, помилуй!
— Неужто в раю мы с тобою, брате?
— В раю, — отвечает убийца и сводит перед собой пальцы замком, что на тюремном языке означает безвыходное положение.
Нектарий заозирался по сторонам. Амурчиков, что встречали его, нигде было не видать, но в нескольких шагах стоял долговязый серафим — кажется, тот самый, которого встретил он над пропастью. Носатый, пучеглазый, с крыльями, теперь нелепо сложенными за спиной, вблизи он вовсе не был хорош собой, и больше, чем на орла, походил на ощипанного страуса. В руке у него серебрился тонкий и острый, как длинная игла, меч.
Нектарий поискал глазами ворота, но на прежнем месте их не оказалось. Обитель по всему периметру окружала белая глухая стена, над которой только теперь он разглядел колючую проволоку.
Глядя на снегопад, Артем Копьев подумал о том, что зимой в несуществующем раю на небесах должно быть еще холодней, чем на земле, и, наверное, начиная где-нибудь с ноября-декабря, праведники массово скупают путевки в жаркий экзотический ад. Сыплет вторую неделю, и сугроб у подножья древней стены Окольного города за окном каждый день становится немного выше. Старые тополя — все в снегу.
Общежитие УВД занимает несколько крупногабаритных квартир на верхнем этаже старого здания в центре города, в двух домах от его бывшей школы. По белому тротуару вдоль стены плетутся дети с разноцветными рюкзаками, у одного на рюкзаке Артем разглядел рисунок с волком и зайцем из «Ну, погоди!».
В октябре к нему в квартиру, в соседнюю комнату, подселили двоих молодых веселых пэпээсников из Питера. Командированные уехали домой в первых числах декабря, и Копьев снова остался один. На время служебного расследования его отправили в отпуск. Кроме нелепых мыслей, занять себя было почти нечем.
По пути от окна к столу он зацепил бутылку и поморщился от мучительного гулкого звука, с каким пустое стекло покатилось по полу помещения с высоким потолком. Он включил чайник и насыпал растворимого кофе в кружку с котом в полицейской форме, которую дочка, когда еще училась в школе, подарила ему однажды на день рождения. Как вчера доедал печенье, Артем не помнил, но не смог найти его. На столе, засыпанном крошками, был только хлеб в полиэтиленовом пакете.
Несовершеннолетний из Ящеров был застрелен на территории Мирожского монастыря в упор без предупредительного выстрела. Времени на предупредительный у Артема не было, но не было и свидетеля, который мог бы это подтвердить. А в последний раз, когда его вызывали в службу внутренней безопасности, то вопросы задавали уже про Леху Пальца.
В свое время, после развода, он оказался фактически на улице, и Сверчков обошел все начальнические кабинеты, чтобы выбить для него комнату в общежитии. Сейчас он тоже старался ради него из всех сил, звонил даже куда-то в Москву. Артема он успокаивал, что всё как-нибудь разрешится, хоть сам явно не был в этом уверен. На днях позвонила бывшая жена. Она спросила, где Артем планирует жить, если его лишат служебной жилплощади. Он ответил, что пока не думал об этом.
Он не хотел убивать Леху Пальца. Выродок сам управился с этим. Когда в лесу под Островом «Газель» из лужи рванулась прочь от него по дороге, какой-то собачий инстинкт заставил Артема пробежать вдогонку еще несколько десятков метров. Только когда фургон скрылся за деревьями впереди, он опомнился и бросился так же бегом в противоположную сторону искать Расулова. Рядом с белым «Ниссаном», когда подошел ближе, Артем увидел на земле изувеченное тело. Он закрыл глаза товарищу и натянул ему на лицо капюшон толстовки.
Ключи Айрат оставил в замке своего «Ниссана». По региону уже запустили план «Перехват». Артем тогда подумал, что Леха Палец и без рации в машине должен был сам догадаться об этом, и вряд ли рискнет сунуться обратно на Ленинградское шоссе. Из леса, если не выезжать на трассу, можно было выбраться по дороге через эвакуированные Шабаны, где зимой вместе с покойным Иваном они допрашивали самогонщицу Корчмарь. Расчет оказался верным. Под самыми Шабанами он нагнал на Айратовом «Ниссане» монастырскую «Газель» и на мосту за деревней вытеснил фургон на встречную.
Когда на другом берегу показался движущийся им навстречу «Форд» ДПС с включенной мигалкой, Палец, видно, догадался, что это конец. На зону он решил не возвращаться — Артем и сам на его месте поступил бы так же. Обломок железного парапета остался болтаться на перилах в воздухе над рекой. У разбитого ограждения Артем оказался одновременно с сержантом из «Форда». Под водой еще был виден голубой прямоугольник крыши «Газели», но потом исчез на их глазах. Копьев вернулся в Айратов «Ниссан» и набрал начальника.
Вечером из города на УАЗике «буханке» с черными армейскими номерами привезли двоих водолазов Балтийского флота с глубоководным армированным снаряжением. На берегу уже стоял наготове тягач из дивизии. Водолазы-балтийцы закрепили тросы, и голубая «Газель» без особых усилий со стороны тягача выкатилась из реки на своих четверых.