Из машины хлестала вода с ошметками ила. Водительское окно было опущено до середины, судя по чему Леха Палец под водой пытался выбраться из кабины, но не успел. Его кости были в мокром салоне. Маленький черепок начальник угро Сверчков собственноручно извлек из-под пассажирского сиденья.
Когда Сверчков и капитан Гришин, который приехал вместе с ним из города, отошли к своей машине, Копьев забрался в фургон. Сундук с железной оковкой стоял внутри, но идола в нем не было. Артем не поверил глазам, перевернул сундук и выгреб наружу пропитанную водой одежду. Кроме одежды там была старинная икона и медный подсвечник. Запихав весь хлам обратно, он начал переставлять коробки с посудой и мокрые целлофановые упаковки крупы с одной стороны кузова на другую и продолжал это делать, пока снаружи его с изумлением не окликнул начальник. В город они возвращались втроем.
В первых числах зимы из очередного разговора со Сверчковым по телефону он узнал, что в Овсище пропал некий неработающий Крюков 1992 г. р. В последний раз пропавшего видели, когда тот покупал алкоголь в магазине недалеко от полосы отчуждения. Ни Артем, ни его начальник не сомневались, что Крюкова сожрали, но через три или четыре дня его труп — целый, не считая двух ножевых в груди — нашли по запаху в канализационном коллекторе неподалеку. Трижды судимый Пальцев Алексей Сергеевич 1986 г. р. по кличке «Леха Палец» спустя три недели после своей гибели 28 ноября до сих пор официально числился последней жертвой неизвестных науке речных рептилий.
— Барановка — вроде деревуха немаленькая. Но в один, в другой дом зашли, и такое чувство, что еще до эвакуации оттуда свалили все. Где окна заколочены, туда мы соваться не стали: ясно, что до нас умные нашлись. Но и в избу, которая с виду жилая, залезешь, а внутри — только пауки дохлые да дерьмо мышиное. Стекол мы не били, упаси Господь, у Саньки ломик был, да и опыт-то еще такой, что снаружи хрен разглядишь, что замок — того, — с гордостью за своего друга добавил Валерка Щеглов.
— Нашли, чем гордиться. Разве доброе это дело, Валерий?
— Недоброе, батюшка, — тут же потупил глаза Валерка. Взломщик стоял в камере у койки Александра и сгорбленно опирался на поручень.
Неволя старит людей. По паспорту Щеглов был ровесником бывшего священника, но на вид — почти старик, вдобавок с беззубым ртом: тюремного стоматолога-садиста он боялся до обморока.
— И много имущества в этой Барановке нашли?
— Радиоприемник старинный деревянный с глобусом, — начал перечислять он. — Утюг, работает или нет — не проверяли. Полотенца кухонные. Миски — правда, дырявые — и кастрюля одна без дырок, только что дно горелое. Еще сифон, газировку делать, и баллоны для него.
Александр усмехнулся:
— От пуза бы со своим Санькой газировки напились. Жаль, не успели.
— Ему год и семь, а мне — год и девять за эту срань старушечью!
— Ты, небось, думал, что бабки, когда уезжали, для вас что дельное оставили? Зазря получил срок, да еще нагрешил.
— Да разве грех это? Они в домах, когда уезжали, оставили только то, что им самим не нужно.
— Если бы старушки этот хлам своими руками за ворота выставили, то не был бы грех, но ты в чужое жилище проник без спросу. Представь, если бы какой умник в материну избу влез, и всё вверх дном перевернул, что бы ты сказал ему?
Валерка постыдился ответить, но посуровел лицом.
— Разве не грех делать другим то, что не хотел бы, чтобы тебе сделали?
— Грех, батюшка, — охотно согласился Валерка и осенил грудь крестом.
Обращение «батюшка» снова резануло слух, но Александр не стал поправлять собеседника, Господь с ним.
— А не подумали вы перед своей грабительской вылазкой, что деревеньку эту не зря эвакуировалѝ Повезло, что на полицию нарвались, а не на ящеров.
— Да какие там ящеры?! — отмахнулся Валерка. — Как река встала, вон, все рыбаки на лед вышли. После «Нептуна» в Пскове мужика и еще каких-то пацанов малолетних пожрали, да в Писковичах деда, и всё. Это тогда же и было, считай.
— Слышал я, что даже на льду их видали, — сказал Александр.
— Видать-то видали, только на людей они не нападают. Квелые стали. Мне в СИЗО мужик из Глотов рассказывал: с корешем сеть с утра в прорубь поставили, вечером тащить пришли и еще не успели достать, чуют: шмон, будто падаль какая. Вытянули: смотрят, сом, что ли, дохлый. И тут на их глазах, на, сом на ноги встал. На берег повыше они забрались по снегу. Но убегать не стали. Глядят. А ящер из сети выбрался, и в прорубь обратно полез.
— Не тронул их?
— Не тронул.
Александр с директором базы думали, что получат по паре лет условного, а дали четыре строгого — ему, Александру, а директору — три с половиной. Из епархии ни один черт за бывшего настоятеля Ольгинской церкви не вступился, а Мелетий, архимандрит, с которым они вместе «Верочку» учредили, еще против него на суде показания дал. Верны остались верующие волонтеры да несколько подопечных. Десятичадная Анна Семечкина запустила в интернете петицию на имя губернатора в защиту директора «Верочки», а самому узнику посылала картонные образки и писала на зону письма поддержки: неграмотные, но зато от чистого сердца.
Ни петиция, которая собрала шесть тысяч подписей, ни нанятый адвокат на суде не помогли: дело было уж больно резонансное. Жена, мальчишки — все втроем плакали, да и Александр — вместе с ними: что уж греха таить, да мужество изображать, коего нет. Директор «Гаммы» сидел в Сосновом бору под Себежем, а отца Александра отправили в Серёдку, Божьей милостью, где всё было знакомо, и даже лица за три года не особенно поменялись.
Что полных четыре года не отсидит он, это ясно было, но и три, и два года семье надо жить на что-то. У Натальи, библиотекаря, зарплата такая худая, что себя не прокормишь, не то что двоих детей. Она написала в письме, что в своей Ленинке уборщицей вдобавок к основной должности устроилась на вечер. Сам Александр на зоне пошел в столярную мастерскую и собирался заработанные деньги передавать семье. С трудом, но спорилось у него Христово ремесло, даже удовольствие от него научился получать.
Молодой отец Максим, который занял место Александра в тюремном приходе, говорил с ним и звал в храм, но бывший священник не был там ни разу с тех пор, как попал сюда в качестве заключённого, встреч с Господом не искал и думал только о своем семействе. С Натальей договорились, что в январе она приедет на первое из четырех разрешенных за год свиданий, в следующий раз — весной. А на сыновей и на возлюбленного тучного Агафона теперь только на фотографиях ему дозволялось глядеть. Дай Бог, чтобы узнали его после освобождения — хотя бы дети.
И сам узник, и особенно его жена загодя беспокоились о том, как наладит он отношения с новыми товарищами. За время службы в колонии Александр был наслышан о том, что тюремный люд неукоснительно блюдет ветхозаветную заповедь «око за око — зуб за зуб», и если ударят тебя по левой щеке, то не правую надо подставлять, а бить недруга со всей мощи, а иначе до конца срока тебе почета не будет. Но оказалось, что поднимать руку на него здесь никто и не думал. Старые воры посмеивались, но приняли его благодушно и даже по своему обычаю угостили чифирем — черным и горьким, как здешнее житье-бытье. Еще заранее у них был сход, и сошлись на том, что, по известной поговорке, поп по грехам прихожан грешит, а на зоне у Александра был приход известно какой.
Валерку Щеглова привели в камеру нынче утром. Как маятник всю свою жизнь он болтался между волею и неволей. Не отпетый злодей и не праведник, видит Бог, а просто болван набитый. Когда Александр покидал тюремный приход, Валерка отбывал срок за ящик водки, который вместе со своим товарищем Санькой похитил из сельповского магазина. Вдобавок ко всему водка оказалась паленой, и вместе с ними двоими посадили еще и завмага. В следующие три года Валерка успел освободиться, стащить у соседа бензопилу, продать ее, отсидеть год и один месяц, выйти на волю, и теперь вернуться на прежнее место.
Украл, выпил, в тюрьму — все преступления у него были по одному лекалу, хотя с теперешним везением выпить Валерке можно было только что с горя и на свои. Зону он не любил и знал по опыту, что чистосердечное признание облегчит его участь. Следствие вместе с судом заняло меньше месяца. Новая судимость у него была десятая, юбилейная, а ходка — седьмая по счету.
На матрасе справа от маленького оконца с решеткой двое в майках бились в карты. У кого-то в наушниках бубнило радио. Благоухающий дешевым мылом Александр сидел на своей койке и держал в руках сложенную газету. Только здесь бывший священник понял, кому в век интернета нужна бумажная пресса. От безделья шли в ход даже глянцевые «Скандалы недели» из тюремной читальни, которые выписывал для своей жены начальник колонии.
Дома в прихожей на Хлебной горке у них висел отрывной православный календарь. Листов сейчас на нем, должно быть, осталось всего ничего, если Михаил, старший, свою утреннюю обязанность не забывает. В посылке любимая супруга передала новогодних украшений. Стекло изъяли, и осталось несколько пластмассовых шариков и дождик из фольги, которым они вместе с Валеркой Щегловым обмотали решетку. Игрушки повесили на прутья. Валерка был доволен, как ребенок.
— Говорили, что, мол, не звери это, а чуть ли не бесы, или еще что-то такое. А мужик из Глотов так сказал: ящерица большая, только и всего. И ползла ме-едленно так, типа как гад или жаба, когда зимой ее растревожишь. Глядишь, и правда за зиму вымерзнут они. Ученые, небось, не дураки, раз так говорят.
— На всё воля Божья.
— А вы сами как думаете, батюшка, звери это или нет?
— Не звери, а зверь, — поправил его бывший священник.
— Что за зверь?
— Имя ему легион.
Валерка с непониманием поглядел на него.
— Мало ли, на кого похожи они, — начал объяснять Александр. — Дьявол любой облик принять может. И ящера, и зверя, и птицы, и человека. Какая в нашей христианской вере главная заповедь?