Марек КраевскийРеки Аида (Реки Гадеса)
Гидрология преисподней
Топонимические признаки для определения месторасположения царства мертвых у античных авторов являются главными и достаточными, месторасположение топосов Аида определяется по их относительной удаленности от какого-либо объекта.
Основные географические объекты Аида следующие: реки Океан (река Океан у греков омывает всю плоскую Землю, соответственно, и Аид), Ахеронт, Стикс, Кокит (Коцит), Лета, Пирифлегетон; озера и болота — Стигийские болота и Ахерусийское озеро, место впадения Кокита. Такова «гидрография преисподней», запечатленная в произведениях Гомера, Гесиода, Пиндара, Вергилия.
Пространство Аида представляет собой совокупность образующих два этажа детерминированных, часто изолированных друг от друга топосов, о связи которых между собой можно только догадываться.
Более полную информацию об этом можно почерпнуть из характеристик рек и их взаимоотношений. Реки Аида могучие. Мощь их должна была поражать несчастную душу, попавшую в Аид. Их не перейти вброд, не пересечь вплавь. Мотив непреодолимой (или трудно преодолимой) преграды между мирами мертвых и живых вообще чрезвычайно важен. Он присутствует в мифах всех народов, и большинстве случаев эта преграда — водная.
Особенности топографии рек следующие: у входа в царство протекает Ахеронт, это самая наружная река. Ахеронт и является у греков естественной границей между царством мертвых и царством живых. Пересечь Ахеронт и попасть в Аид можно, только прибегнув к услугам лодочника Харона, берущего за труд плату медной монетой.
О Стиксе мы знаем, что это сильная и длинная река, девять раз опоясывающая Аид. Она священна для людей и богов. Стикс соединяется с рекой плача Кокитом, а Кокит, в свою очередь, является притоком реки забвения Леты, очень медленной, имеющей исток в недрах земли. Огненный Пирифлегетон также окружает Аид. Можно предположить, что Флегетон является границей между собственно Аидом и находящимся под ним Тартаром, но определенно это утверждать нельзя, расположение Флегетона в пространстве загробного мира остается неизвестным. Флегетон, огненная река Аида, в христианском аду превратилась в огненную стихию, «вечный огонь», «огнь поядающий», «геенну огненную», где горят грешники.
Des Todes Fluthen hatten mich umgeben; es schreckten mich des Schattenreiches Strome.
Окружили меня волны смерти; ужаснули меня реки Царства Смерти.
Пролог
Вроцлав, 1946
Кало Цюрея начал свой рабочий день во Вроцлавском Воеводском Управлении обычно, как всегда — вынул из портфеля завернутые в бумажные пакеты из-под сахара бутерброды, термос с чаем, тетрадь в линейку, заточенные карандаши и заряженный пистолет.
Этот последний предмет, иметь при себе который позволяло специальное разрешение, был для его владельца совсем как живое существо. Пистолет был отполирован, лоснился смазкой, завернут во фланелевую мягкую ткань, и носил его Кало на самом сердце, справа, во внутреннем кармане пиджака.
Пистолет был нужен для защиты: и от недружелюбных родственников, которые глубоко не уважали его владельца — заведующего нацотделом цыганской народности, — и перед «хозяевами», которые оказывали ему весь спектр неприязни: от уличных оскорблений до угроз непосредственного нападения. Поэтому Кало Цюрея любил своего друга и держал его всегда при себе.
Был Кало подозрительным и недоверчивым человеком, а потому прекрасно понимал, что его начальство не сулит ему блистательной карьеры. Они бы охотно уволили его и ликвидировали единоличный департамент в Отделе Оседлости Воеводского Управления, если бы не давление «сверху».
«Эти сверху», а короче говоря, сотрудники идеологического Политотдела — видели в Цюрее своеобразный фиговый листок. Они могли всегда поставить его в пример, как человека, пропагандирующего классовое сознание в среде цыганского суеверия. И хотя результаты его общественной деятельности оказывались мизерными, но были, что намного важнее, практически непроверяемыми.
И затем, когда какой-нибудь партаппаратчик из Варшавы метал гром и молнии из-за плохих показателей процесса межклассовой борьбы, вызывался Цюрея и как контраргумент констатировалось:
— Взгляните, вот наш товарищ Цюрея, который весьма эффективно пропагандирует идеи марксизма-ленинизма среди цыганского населения!
Идеологическая дымовая завеса была на руку и самому Цюрее, потому что он мог, что было очень важно для него, помогать своим братьям в их повседневных заботах. Вместо того чтобы убеждать их отказаться от кочевого образа жизни или доказывать, что починка кухонной утвари и кузнечное дело являются проявлением мелкобуржуазной психологии, он предпочитал организовать вакцинацию цыганских детей, вырывать скупые ресурсы государственных денег для оказания им медицинской помощи, чтоб хоть как-то уменьшить их вражду и ссоры.
Несмотря на определенное недовольство в среде наиболее радикальных лидеров цыганских таборов, Кало Цюрея, в основном из-за серьезности и поддержки традиционного уклада жизни, пользовался уважением большинства соотечественников.
Эти же черты, в свою очередь, обеспечивали ему уважение и окружающих его сослуживцев, которые официально были призваны клеймить любую религию как «опиум для народа», а неофициально часто просили Цюрея быть посредником между ними и какой-нибудь известной цыганской гадалкой.
Люди, вошедшие в комнату, которую Цюрея делил со своим еврейским коллегой Ароном Вулахом, вероятно, не верили в гадания и ворожбу, потому что были молоды, уверены в себе и агрессивно настроены. Одеты они были в ладно скроенную одежду — длинные плащи с широкими подплечиками, и шляпы их были надвинуты на лоб.
— Воеводское Управление Государственной Безопасности, — сквозь зубы и многозначительно глядя на Вулаха, протянул тот, что повыше. — Мы хотим говорить только с товарищем Цюрея.
— Во дворе при пивной, — сказал собеседник, как только Вулах вышел из помещения, — рядом с кузницей и конюшней, в которых ваша родня держит коней, был найден труп. Мы показали его, чтобы идентифицировать, одной цыганке по имени… — посмотрел в лист с записью, — имени Женевьева Кивек. Она стала громко кричать что-то на своем языке. Да так орала, что слышно было на каждом углу в округе.
— Так вот, цыгане напугались того, — взял слово второй агент, — что та ведьма верещала, что никто не захотел опознавать мертвеца. Тянули мы их туда, но они даже не хотели смотреть и ладонями закрывали лица.
— Мы должны знать, почему, товарищ Цюрея,
— И главное, должны знать, что им сказала та баба, — добавил первый агент.
Завотделом нахмурился. Невидящим взглядом безучастно оглядел он тлеющие руины разрушенного железнодорожного моста, на которых таял редкий дождь.
— Мне нужно увидеть то мертвое тело, — сказал в конце концов Цюрея.
— Ну тогда пойдем, товарищ, — высокий агент сказал вбок. — Только захватите пальто и шляпу, потому что что-то в последнее время стало холодно.
Цюрея, сопровождаемый офицерами, спустился по лестнице, а затем вышел через заднюю дверь.
На бульваре вдоль Одера, на задворках могучего тевтонского здания Управы стояла повозка, прикрытая покрывалом. Рядом с ней дрожал какой-то мужчина в шляпе и сигаретой во рту.
— Покажите, ну! — Низкий агент сделал жест рукой вверх. — А вы, товарищ, скажите, что это! Вы знаете все о цыганских счетах.
Человек открыл покрывало. Цюрея вглядывался в труп в течение долгого времени.
— Я знаю, что говорила та цыганка, — сказал он задумчиво. — То, что в этом человеке сидели злые духи. И то, что они завладели его телом. И поэтому никто не хотел подходить и узнавать его. Из-за боязни призраков.
Флегетон
ФЛЕГЕТОН, (греческий) одна из рек ада, в которой тек огонь вместо воды и где страшным грохотом перекатывались большие камни и пылающие куски скал.
Phlegethon, [w: ] Johann Heinrich Zedler, Grosses vollstdndiges Universal-Lexicon (1732–1754)
ФЛЕГЕТОН. Одна из рек Подземного царства. Платон в диалоге «Федон» сообщает, что в этой реке (которую он называет Пирифлегетоном — «огненной рекой») пребывают души умерших, совершивших при жизни убийство кровного родственника, до тех пор пока искупят свои грехи. В «Божественной комедии» Данте Флегетон — это третья река ада после Ахеронта и Стикса. В этой реке, наполненной кипящей кровью, терпят вечные муки убийцы.
1
Когда Леокадия Тхоржницкая открыла глаза, чернота неба, висящего над Вроцлавом, утратила глубину и начала наливаться серостью, приходящей с востока.
Контрастность отдельных элементов в мрачном освещении была вначале нечеткой, но минуту спустя приобрела резкость в новом розовом цвете. На фоне неба стали выделяются руины города — пронизанные пулями фасады домов, выжженные окна, обрезанные в середине спирали лестницы и обрезки балок перекрытий над обломками. Посреди этих, дымящихся тут и там, развалин, которые были нагромождены для восстановления движения на обочинах улиц, были здания и районы, чьи раны были только поверхностными.
Так было именно в северном районе Клечков. Здесь утренний свет передвигался по уцелевшим каменным домам, в которых теперь будильники поднимали на ноги людей, втиснутых в железо кроватей и лежащих на изгаженных клопами матрасах.
Здесь удлинялись тени деревьев, растущих на Набережной Конрада Корженевского, здесь лучи согревали глазурованные желтоватые кирпичи психиатрической больницы и красные тюремные стены.
На рассвете началось утреннее движение. Люди, толпящиеся на трамвайной остановке на Требницкой, рабочие утренней смены, спешащие на работу на электрической станции при Лёвецке, торговцы, выныривающие со своими возками из улиц, окружавших «малый шаберплац» при Вокзале Надодранском — все они готовились к каждодневному зною и вглядывались с неохотой в безжалостный спектакль вроцлавского утра. Они желали, чтобы продолжалась ночь и чтобы могли еще поспать утром, не хотели давиться в переполненных трамваях, ходить по каньонам мусора, вдыхать смердящий дым, вьющийся над землей и приносящий