Добрая, милая старица, не печалься, не тоскуй под осень. Минует льдистая метельная зима, и опять вернется твой сын к тебе. Ну, пусть ненадолго, всего лишь на весеннюю побывку. Люди тоже нечасто видятся друг с другом, хотя они-то уж могли, не расставаясь, жить вместе.
Саша с утра бродила по тропинке вдоль берега. Ей никто здесь не мешал: ни отдыхающие, которые предпочитают загорать на пляжах, ни сборщицы лесной смородины и ежевики — ягодный сезон отошел. Клара не раз удивлялась ее пристрастию к одиночеству.
Недавно уехал на юг Виктор. Он долго пролежал в больнице, и теперь его отправили в санаторий. Ножевая рана оказалась тяжелой, Виктора выручила только спортивная закалка. Саша навещала его почти каждый день. Она первая и сообщила ему, что он награжден медалью. Но он все жалел, что хулиганов не удалось найти. Беспокоила и судьба девушки, которую он защитил, — ведь такие дикари могли снова ее подкараулить. Но вскоре она сама разыскала его. Саша подружилась с ней. Это была Анна Иванова, лаборантка с комбината. Вместе приходили в больницу и старались отличиться друг перед другом: если Саша принесет яблоки, то Аня обязательно раздобудет апельсины, а если Саша пообещает Виктору любимые «раковые шейки», то Аня удивит его дорогой коробкой шоколада. Он поругивал их за ненужные заботы, но поругивал так, будто Иванова в равной степени дорога ему. Хорошенькое дельце! Это начинало тревожить Сашу. И дружба ее с Аней оказалась недолговечной. Как-то Аня принесла Виктору целую пачку писем, которые взяла в редакции городской газеты. И мало того, что принесла, еще устроила громкую читку. Тут Саша и вовсе растерялась, не зная, чем и как ответить на такое внимание к больному. Да о ней, кажется, и позабыли Виктор с Аней: он слушал, Аня читала трогательные послания молодых работниц, студенток, старшеклассниц. Одна из них даже объяснялась Виктору в любви, называя его чуть ли не героем нашего времени. Сашу задело столь откровенное письмо, но не выказывать же свое неудовольствие в больничной палате. Она промолчала, наблюдая, с каким благоговением взглядывает Аня на улыбающегося Виктора. «Уж не влюбилась ли ты сама в него?» — неожиданно подумала Саша. И после этого стала приходить к нему в другое время, чтобы не встречаться больше с Ивановой. Он делал вид, что ничего не произошло, и ни о чем не спрашивал, только однажды заметил, вроде между прочим: «Не знал я, что ты ревнивая такая». Саша пропустила его слова мимо ушей, почувствовав себя кругом виноватой перед Аней. Да что поделаешь со своим характером? Глупо, конечно, ревновать в данном случае, просто глупо. Но, видно, умной ревности не бывает...
Теперь все в прошлом. Теперь Виктор на черноморском побережье Кавказа. «Поеду к дельфинам в гости, — сказал он уже из тамбура вагона. — А ты здесь не унывай, вернусь богатырем». Легко сказать — не унывай! Весь месяц одна-одинешенька. Для тех, кто отдыхает, месяц — это миг, а для тех, кто ждет, это вечность.
На второй или на третий день после ранения Виктора Саша пообещала ему вгорячах, что они теперь поженятся, как только он выздоровеет. Кажется, Виктор не расслышал ее сбивчивого полушепота. А что если расслышал и не забыл, что тогда? Удивительно устроен человек: стоит лишь миновать беде — и ты готова отступиться даже от клятвенного обещания. Но он поймет, должен понять ее. Пусть уж сперва женится отец, а потом и она выйдет замуж. Пусть все будет по порядку: сначала свадьба старших, потом свадьба молодых. А учиться она станет заочно, работать и учиться. Иного выхода нет: она едва не потеряла Виктора из-за своих капризов. Ведь именно в тот вечер он не на шутку рассердился на нее, что она все водит его за нос, и даже не проводил. Пошли бы вместе, и, может, ничего бы не случилось.
Она ходила сегодня до тех пор, пока не устала. Сентябрьское солнце начинало припекать совсем по-летнему. Саша постояла над омутом, наблюдая сквозь прозрачную воду, словно через лупу, как нежилась около коряги ленивая сытая рыбина, как белыми искрами разлетались вокруг нее мелкие рыбешки. Подивилась всему этому с наивным любопытством горожанки и, глубоко вздохнув, направилась домой.
Она застала бабушку на кухне. Почувствовала себя неудобно, хотела помочь по хозяйству.
— Ладно, я уж управилась, — сказала Любовь Тихоновна.
Саша приласкалась к бабушке, работящей «дворянке», как называл ее игриво дедушка. И называл вот почему. У Любови Тихоновны с девичьей поры болела нога, и она немного прихрамывала. А когда вышла замуж и, бывало, прогуливалась с Леонтием в праздничный денек по людной улице, то ни одна завидущая бабенка не пропускала их мимо, не окинув оценивающим взглядом. Ну, как же, этакий красавец муж и хроменькая женушка. Некоторые всерьез считали, что геолог Каменицкий женился по расчету — на бывшей дворянке. (Тогда как раз был нэп — время неравных браков.) Вот это шуточное прозвище «дворянка» и осталось за ней до седых волос, хотя весь расчет Леонтия Ивановича состоял в том, что он нашел себе верную жену, которая странствовала с ним повсюду: и по Сибири, и по Уралу.
Недавно в разговоре о своей молодости Любовь Тихоновна заметила:
— Когда бог оделял женщин красотой, я спала, а когда он начал оделять их счастьем, я проснулась тут же.
Саша рассмеялась. Да, самое главное п р о с н у т ь с я вовремя, когда всевышний оделял женщин по второму кругу — счастьем.
— Где была-то? — спросила ее сейчас Любовь Тихоновна.
— На старице.
— А Клара заходила за тобой.
— Она заходила не за мной, а чтобы лишний раз взглянуть на своего Олега.
— Он с утра уехал на рыбалку... Беда мне с вами, молодежью. Все чего-то ищут, ждут, мучают друг друга. И Олег, и ты, да и твой отец...
— Как, и мой отец — тоже молодежь?
— Для меня все вы одинаково малые, пока не устроенные.
— Устроимся, бабушка, не горюй!
— Скорей бы уж определить Олега. Пришла бы молодая хозяйка в дом, и мне полегче стало бы. Ну чем Клара не хороша ему?..
— А я знаю, кому дядя Олеша пишет письма!.. — послышалось из коридора.
Они оглянулись. В дверях стояла вездесущая Любка в своем цветастом выгоревшем сарафанчике. Прядки волос разметались по худеньким плечам, как отбеленная под солнцем конопелька.
— Кому? — суха спросила Саша.
— Ну, бей, если уж замахнулась, — потребовала и бабушка.
Любка растерялась: говорить неправду она была не приучена, но сказать правду тоже не могла, с опозданием поняв, что проболталась.
— Ну, мы ждем, — строго повторила бабушка.
Тогда Любка откинула со лба прядку выцветших волос, отвернулась и сказала скороговоркой в сторону:
— Дядя Олеша пишет письма Павле Прокофьевне...
— Откуда ты знаешь? — быстро спросила Саша.
— Да не слушай ты ее, — нахмурилась Любовь Тихоновна. — И в кого она, сорока такая?
— Хорошенькое дельце! Садись, отчитывайся.
Любка присела к столу, положила руки перед собой, как обычно делала Любовь Тихоновна. Саша встретилась с ее острыми глазами-гвоздиками. Любка не торопилась, поглядывая со значением на бабушку, которая не раз выручала из самых трудных положений.
— Хватит тебе гримасничать, не маленькая уже! — прикрикнула Саша на сестру.
Но семейный допрос Любки не состоялся: на пороге вовремя появился Леонтий Иванович.
— Ну, мать, давай-ка что-нибудь поесть, — сказал он. — Проголодался я, как волк.
Он уезжал с одним инженером из Восточной экспедиции в село Хомутово, что с недавних пор снова привлекло его внимание, и вот вернулся посвежевшим, бодрым, даже с румянцем на гладко выбритых щеках.
Любовь Тихоновна засуетилась, начала накрывать на стол. А он снял запыленные ботинки, надел домашние туфли, сбросил легкий чесучовый пиджачок, остался в одной майке и распахнул настежь окно в сад.
— Фу, духота какая! Что вы сидите в духоте?
Саша промолчала, но Любка, довольная тем, что дедушка выручил ее, бойко вступила в разговор:
— Это все они! Я открываю — они закрывают...
Залпом осушив полный стакан кваса, Леонтий Иванович блаженно отвалился на спинку резного «княжеского» кресла, прищурился, глядя на своих внучек.
— Ну и набегался я сегодня по степи резвым стригунком, будто никогда не видел ничего подобного.
— С чем вернулся-то, стригунок? — насмешливо спросила Любовь Тихоновна.
— А-а, пока ни с чем, — он коротко махнул рукой. — Но я этого дела так не оставлю.
— Какого дела? — поинтересовалась Саша.
— Вот слушай, сударыня, тебе жить...
Более сорока лет назад Леонтий Иванович, приехав в здешние места, сразу же обратил внимание на сельцо Хомутово, вернее на пустующие земли между селом и речкой. Ну, конечно, разговорился с мужиками. Они и объяснили ему, что то «рудные земли», которые гуляют испокон веков. Он осмотрел брошенные разведочные выработки: да, полиметаллическая руда, которую крестьяне делили на три части — по цвету окиси. Собрал килограммов сто, уложил в мешочки и отослал в Самару, на анализ. Оттуда ему ответили, что руда не подвергается флотации. На том дело и кончилось, тем более, что вскоре было найдено кое-что поинтереснее. Шли годы. Хомутово понемногу расширялось, на старых разведочных выработках строилась новая улица. И вот недавно знакомый колхозник рыл колодец в огороде и с е л на руду. Примчался в Молодогорск, привез с собой образчики. Леонтий Иванович снова отправил их в геологическое управление. На сей раз уже спектральный анализ показал, что руда содержит медь, никель, титан, хром, кобальт, молибден, ванадий, марганец — чуть ли не добрую четверть менделеевской таблицы. Казалось бы, настоящий геолог должен насторожиться, а этот инженер из Восточной экспедиции походил сегодня с ним, Каменицким, недоверчиво покачал головой и, ничтоже сумняшеся, глубокомысленно изрек, что он «настроен пессимистически».
— Каков, а! Едва успел выйти из института — и уже законченный пессимист! Видали вы таких деятелей? Да если он сейчас «настроен пессимистически», то что же из него будет через десяток лет! Грешник, терпеть не могу желторотых мудрецов, которым уже в начале жизни, все ясно и понятно.