Весь остаток пути до Гаваны они пели негромкие песни, читали друг другу стихи. На дорогу ложились, точно русские шлагбаумы, длинные тени от королевских пальм. Георгий вспомнил строфу из книги Хузангая, побывавшего тут несколько лет назад:
Бегут королевские пальмы,
Крутя веретена стволов...
В какую заброшены даль мы
От наших родных берегов!
Потом он прочел ей Лермонтова — о сосне и пальме. Ольга заставила его повторять до тех пор, пока не запомнила все.
А через три дня они уже степенно, солидно, как и полагается на людях, простились в аэропорту Хосе Марти. Ольга стояла у трапа неузнаваемо переменившаяся: серые пятна расплылись по ее смуглому лицу мулатки. Когда он приветственно поднял руку у самой дверцы самолета, в глазах Ольги блеснули слезы. Но этого уже никто не мог заметить. Это заметил он один...
Георгий не сразу услышал звонки в передней. Нехотя поднялся из-за стола, торопливо сунул письмо в ящик, но забыл убрать фотографию Ольгиты.
Пришла Павла.
И тотчас кубинские видения отдалились, пропали вовсе. Их заслонила, как недосмотренный красивый сон, живая, реальная жизнь, которой он жил теперь.
Однако женское сердце — чуткий сейсмограф: от него не утаишь и малые колебания в твоей душе. Павла свободно присела к столу, положила ногу на ногу и пытливо вгляделась в лицо Георгия.
— Что с вами? Я уж подумала, что вас нет дома. — Покосившись на карточку Саши в резной рамке, она увидела рядом и фотографию кубинки. — Ага, вот оно что! — сказала она таким тоном, словно поймала его за руку. — Это и есть ваша Ольгита, ваша прекрасная пальма?
— Почему моя пальма? — деланно-бодро спросил он, удивившись ее догадке.
— Ну как же! Помните у Лермонтова: «Одна и грустна на утесе горючем прекрасная пальма растет». А она хороша собой! Вы обещали рассказать о Кубе под настроение. Согласитесь, вы настроены сейчас именно на кубинскую в о л н у. Так ведь?.. Что же вы молчите, Георгий Леонтьевич?
— До каких пор ты будешь называть меня на «вы»?
— Пока не останется ни одной не известной мне странички вашей жизни.
И то ли в самом деле под настроение, то ли потому, что привык выполнять свои обещания, он открыл сегодня и эту последнюю страницу. Кажется, ничего не утаил, за исключением пылкого порыва Ольги в Варадеро. К чему Павле знать такое? Пусть это останется его маленькой грустной тайной.
Павла больше не допытывалась, хотя и самая искренняя мужская исповедь обычно принимается женщинами за полуправду.
15
Дробот хорошо помнил те времена, когда начало строительства новой доменной печи громко объявлялось на всю страну и в газетах и по радио. Бывало, на такое торжество из Москвы приезжала целая киносъемочная бригада.
А теперь, когда счет идет на целые промышленные комплексы, никого не удивишь, что где-то начали сооружать еще одну домну или где-то вступила в строй мощная турбина, чуть ли не равная всему Днепрогэсу. Теперь дело обходится без велеречивых рапортов и духовых оркестров. Начали и начали. Кончили и кончили.
Но как бы там ни было, а для Молодогорска начало строительства новой домны — событие не малое. Оно радовало Петра Ефимовича еще и потому, что после пуска третьей печи прошло столько лет. Наконец-то лед тронулся! Досадная пауза, которая случилась не по вине строителей, осталась позади.
Когда экскаваторы подтянулись на площадку, заранее очищенную от снега, Петр Ефимович бросил все текущие дела и на «Волге» отправился туда, чтобы лично дать команду к приступу. Глядя на него, примчались главный инженер, главный механик, главный энергетик, начальники отделов треста. Полный инженерный сбор; За несколько минут до начала явился и директор комбината Плесум.
Дробот отошел с ним в сторонку.
— Ну что, доволен? — спросил он.
— Да все будет повеселее.
— А то совсем ты заплутался в трех домнах, как в трех соснах!
— Не говори.
— Скоро, скоро твой комбинат выйдет на большак черной металлургии!..
Они стояли друг против друга и посмеивались. Одногодки, одного крепкого плеча. Но Дробот — этакий кряж, почти квадратный, с глубокими сквозными морщинами на лбу, с лукавым прищуром серых глаз и слабой проседью на висках; а Ян Плесум — на голову выше его, с добрыми девичьими глазами непоблекшей голубизны, однако совсем уже седой, даже густые брови тронуты изморозью.
— Вообще я не сторонник гигантомании, — заметил Плесум.
— Не бойся, до Магнитки нам с тобой еще тянуться да тянуться, — сказал Дробот и зорко окинул строй доменных печей.
Там, над колошниками, тихо плыло розовое облачко в утренней сини. Домны возвышались среди цехов, словно могутные дубы, и лишь ровные сосновые стволы ближних труб мартеновского цеха не уступали ростом этим вековым дубам на опушке заводского бора.
— Ну, пора, — сказал Дробот и дал знак машинистам экскаваторов, что сидели уже в своих кабинах, терпеливо ожидая его сигнала.
И первые ковши потревоженной земли грузно легли в стальные кузова головных автомобилей. Череда их натянулась, пришла в движение. Образовался тот непрерывный, слаженный круговорот самосвалов, который всегда с удовольствием наблюдал Петр Ефимович, вспоминая, как он сам работал тачечником сорок лет назад. Выемка грунта началась. Именно с нулевого цикла и он когда-то начинал свою неспокойную жизнь строителя.
— Лаби, я поеду, — сказал Плесум. — Там ждут меня на совещание, ты извини.
Дробот с сожалением посмотрел на своего заказчика, махнул рукой.
— Езжай. Раньше по такому случаю ставили подрядчику конское ведерко водки.
— Поставлю на готовый п е н е к домны.
— Нет, не тот, не тот нынче пошел заказчик!..
Плесум уехал, а Дробот все стоял на свежей бровке котлована. Может, это последняя домна на его счету — кто знает. Предшественник, Александр Николаевич Светлов, положивший основание доменному цеху, не дотянул и до шестидесяти: замертво упал от инфаркта на вечерней затянувшейся планерке. А уж на что был сильный мужик. Правда, немного крутоват, не жалел ни себя, ни подчиненных, но справедлив. Теперь много пишут и говорят о новом типе хозяйственника, об искусстве управления с помощью электронной техники. Однако стройка — не завод, на стройке не запрограммируешь сотни разных мелочей, которые возникают ежедневно. Тут без штурма не обойдешься, как на переднем крае. Светлов любил работать по графику, но умел и штурмовать, если другого выхода не было. Как он отгрохал вторую домну! Рабочие чертежи буквально выхватывал из рук сонных проектировщиков, материалы выбивал сам в громоздких снабах и ни на час не отпускал вожжи треста — своего коренника, подстегивая в то же время уросливых пристяжных, то бишь субподрядчиков. Да еще выкраивал свободную минуту, чтобы непременно заглянуть в комсомольский штаб: и не ради какой-то моды, а отлично понимая, что именно молодежь выручит стройку. И домна была сооружена в рекордный срок, все заговорили о светловском чуде, о новаторстве. Да, он, конечно, был новатором — один монтаж крупных узлов чего стоит! Но мало кто со стороны догадывался, какую волю проявил Светлов, прошедший начальную школу на Магнитке. Так что и новый тип хозяйственника немыслим без железной прорабской воли. Нет, на стройке никакая электронно-вычислительная машина не поможет, здесь нужен характер. Плесуму куда легче править комбинатом, несмотря на всякие там диспропорции. Вот пожаловал сегодня на площадку для приличия, вяло перебросился несколькими словами и укатил. Э-э, брат Ян-Иван, так просто не отделаешься, за тобой еще должок — все оборудование. Еще придется не раз испортить отношения. С одним-то мирным сосуществованием домны не построишь...
— О чем задумался, добрый молодец?..
Он оглянулся: к нему подходил старик Каменицкий.
— Не усидели-таки дома, Леонтий Иванович?
— Не усидел, хотя и пошаливает мотор. Пойду, думаю, взгляну, как разворачивается наш д е с я т н и к первой пятилетки.
— Лиха беда — начало.
— А я уже решил, что не доживу до четвертой домны.
— Скажете тоже! Мы с вами еще отгрохаем и пятую!
— Мы с вами... А где же Иван Иванович?
— Уехал на какое-то совещание.
— Ты смотри, никаких п р е с т о л ь н ы х праздников не соблюдает. Ну бог с ним. Так, стало быть, новая печь, но старая песня?
— Да, в расчете на привозную руду.
— Ничего, ничего, Петро, наша забалансовая руда еще попадет в актив державного баланса. Я верю. — Каменицкий помолчал, опираясь на ореховую трость и наблюдая, как мерно, ковш за ковшом, брали уже талую, пахучую землю из своих забоев лучшие экскаваторщики города. — Помню, когда мы облюбовали это местечко для комбината, пожаловал издалека один задиристый товарищ, горячая голова, и с ходу обвинил нас в том, что площадка выбрана у черта на куличках, даже нет воды. «Садитесь в машину, едем», — говорю ему. «Далеко ли?» — спрашивает. «На Урал, тут рядом». — «Ах, да, здесь же Урал», — ничуть не смутился он. Грех и смех! Находились и такие у меня противники. Не глянув в святцы, били в колокола. Но с ними можно сладить. Куда труднее воевать с учеными, вроде Голосова...
— Да пошел он к дьяволу!.. — вспылил Дробот.
— Извини, сударь, речи не ко дню.
Петр Ефимович покосился на Каменицкого. Другой бы на его месте жил себе припеваючи, довольный тем, что столько всего наоткрывал в горах Урала. Так нет, продолжает воевать за свое железо. И не ради личной славы, которая потяжелее солдатской выкладки. Тот же Голосов любит называть его неистовым чудаком, ну, конечно, за глаза и будто по-приятельски. Хитер профессор: без Леонтия Ивановича ему бы и не пролезть в науку. Это теперь, кажется, начинает понимать и сам старик. Да поздно уже.
— Ты о чем опять? — Леонтий Иванович живо повернулся к Дроботу.
— Стою и думаю о вас...
— Пустое! Неужели тебе, голубчик, и подумать больше не о чем?.. Ладно, подвези-ка меня до дому.
— Охотно. Я же просил безо всяких церемоний вызывать мою машину.