Она вернулась посвежевшей, с легким румянцем на щеках. Георгий по-своему оценил эту перемену.
— А я хотел было посылать за тобой машину! — бодро сказал он. (Он мало знал женщин и не догадывался о том, что поспешная близость может и отдалить его от Павлы.)
Она бросила на него сердитый взгляд. Но это уже была смягченная сердитость: степь успокоила ее, умиротворила, хотя и ненадолго.
В полдень, осмотрев буровые на новой залежи медного колчедана, они выехали в обратный путь. Всю дорогу Георгий рассказывал всякие комичные историйки из жизни геологов на Севере. Павла отмалчивалась упорно.
В Восточную экспедицию они добрались под вечер. Тут был целый поселок: двухэтажные каменные дома со всеми удобствами, не чета полевому стану на Тоболе. Первым их встретил Виктор Дробот, которого Павла уже знала как Шурочкиного жениха.
Под свежим впечатлением неустроенного быта самых дальних поисковиков Каменицкий выговаривал начальнику экспедиции, который на скорую руку созвал планерку:
— Гляжу я на вас, товарищи, и думаю: беззаботно живете вы здесь, на тихой окраине Ярска, будто какие-нибудь служащие какой-нибудь заготконторы. Вы же толком не знаете, что, например, сейчас делается в Притоболье...
— Людей не хватает, молодые инженеры уходят под разными предлогами, — сказал, не оправдываясь, начальник экспедиции Полухин, тучный здоровяк-флегматик.
— Это мне известно, Василий Васильевич. Это старая песня. Зеленые инженеры уходят — полбеды. Хуже, если и видавшие виды геологи не могут жить без канализации. Никто из вас, руководителей экспедиций, не бывает в поле дольше одного-двух дней. А вы сами понимаете, что оседлый образ жизни нам противопоказан. Кстати, у Николаева до сих пор нет коллектора. Могли бы уж подыскать грамотного человека.
— Была у нас одна девица. Отказалась ехать.
— Что значит отказалась? Почему отказалась?
— В степи нет парикмахерской.
— Ага, негде делать маникюр? Надо было получше попросить эту к н я г и н ю К е р н заняться тобольским керном. Познакомили бы ее с инженером Сольцевой. Может, личный пример Настасьи Дмитриевны подействовал бы.
— Совсем захвалили Сольцеву, — уже раздраженно сказал Полухин. — Теперь она больше тратит времени на жалобы, чем на работу.
— Значит, довели.
— Зазналась она.
— Побольше бы нам инженеров, которым есть отчего зазнаться. У каждого геолога должно быть свое особое пристрастие, свое амплуа. Вот здесь, я вижу, присутствует Виктор Дробот. По образованию он гидрогеолог, но в прошлом году явился ко мне с настойчивой просьбой о переводе на медь. Если так менять свое амплуа, то ничего путного, конечно, не сыграешь в жизни...
Длинные брови Виктора изумленно вскинулись, он низко опустил голову, чтобы не встретиться взглядом с Каменицким. Все же припомнил Георгий Леонтьевич прошлогодний разговор в управлении. Ну зачем? Теперь начнет любой и, каждый посмеиваться над тем, как м о к р ы й геолог собирался выйти из воды сухим.
Георгий сам пожалел парня, да было поздно.
— Если останетесь ночевать, то комната у нас готова, — сказал Полухин, закрыв необычную планерку.
— Нет, спасибо, Василий Васильевич, загляну к отцу. Тут каких-нибудь полчаса езды.
Апрельское солнце закатилось, когда пропыленный «газик» поднялся на гребень кряжистого увала, что разделяет два соседних города — Ярск и Молодогорск. Цветные многоярусные дымы металлургического комбината на фоне вечерней зари создавали иллюзию вселенского пожара. Георгий притормозил машину.
— Все-таки растет наш комбинат, вопреки Голосову и компании.
— Не любишь ты профессора, — заметила Павла, свободно перейдя на «ты».
— Грешник, терпеть не могу конъюнктурщиков.
— Согласись, ты преувеличиваешь его роль во всей этой истории с комбинатом.
— Нет, скорее преуменьшаю, — сказал он и снова набавил скорость.
Павла не хотела сейчас возражать ему. Вообще-то она была почти согласна с ним, однако считала, что он слишком крут. Вот сегодня поставил Витю Дробота в неудобное положение. Мало ли что бывает в молодости: иные ее грехи, не очень серьезные, может быть, и не следует ставить в укор при каждом случае. В конце концов главный педагог — время.
Их ждал у калитки сам Леонтий Иванович. Не успели они завести машину во двор, как выбежала Любка. Вслед за внучкой вышла, прихрамывая на больную ногу, Любовь Тихоновна. Она радушно поздоровалась с Павлой, но упрекнула сына:
— Ты, Жора, совсем глаз не кажешь.
И снова повернувшись к Метелевой, добавила по-свойски:
— Хоть бы вы, Павла Прокофьевна, взяли его в руки.
— Ну, что вы, — только и сказала Павла.
— Молодцы, что заехали, сегодня у нас пельмени.
— А это мы почувствовали по запаху еще с Ковыльного увала! — сказал Георгий.
Любка принялась ухаживать за гостьей. Провела ее в ванную, принесла чистое полотенце, домашние туфли и все старалась угадать каждое желание Павлы Прокофьевны. «До чего же интересная!» — думала она, со стороны приглядываясь к ней. (Любка жгуче завидовала зрелой женской красоте.)
— Сейчас явится наша молодежь, — сказал Леонтий Иванович.
— Семеро одного не ждут, — говорила Любовь Тихоновна, накрывая стол. — Пожалуйста, Павла Прокофьевна, Георгий, прошу к столу. Я уже запустила пельмени. Садитесь, садитесь.
Пришел Олег. Он так растерялся, увидев Павлу, что лишь торопливо кивнул ей головой в знак приветствия и сказал матери с порога:
— Я на одну минуту, дежурю сегодня.
— Поешь, тогда иди.
— Не могу, извините, — обратился он уже ко всем и быстро вышел летучей походкой занятого человека.
Любовь Тихоновна только развела руками.
— Чтобы Олешка отказался от пельменей, да он их во сне видит!
Любка хитро ухмыльнулась: эх, бабушка, бабушка, и не знаете вы вовсе, что кому снится.
Мужчины не придали никакого значения тому, что Олег отказался ужинать, — стало быть, есть неотложные дела на стройке. Павла не выразила ни удивления, ни сожаления, хотя она-то лучше всех знала, почему ушел Олег, придумав на скорую руку какое-то дежурство.
— А вот и Сашенька! — объявила хозяйка, возвращаясь из кухни с огромным блюдом, доверху наполненным дымящимися пельменями.
Следом за ней степенно вошла Саша. Она расцеловала отца, потом учтиво, с достоинством взрослой девушки, поздоровалась с Павлой и села рядом с бабушкой, чтобы вовремя помочь, если надо что-нибудь подать на стол.
Павла давно не видела Шуру: она, кажется, округлилась и выглядела теперь действительно взрослой девушкой. Только склад пухлых губ остался прежним, полудетским: «а меня все равно не проведешь».
Они сидели на разных концах стола, друг против друга, и Павла как старшая свободно рассматривала Шурочку, которая за последний год сделалась похожей на мать еще больше. Это точное сходство, что называется, две капли воды, тревожило Павлу: дочь Георгия всякий раз будет живо напоминать ему Зою Александровну.
Саше тоже хотелось получше рассмотреть будущую мачеху. Она ловила и те немногие минуты, когда та обращалась к отцу или бабушке. Но Павла тут же переводила взгляд на Шуру, и тогда они, встретившись глазами, пытались безошибочно прочесть мысли друг друга. Ну, разумеется, Павла ч и т а л а куда увереннее, тем более, что Шура не выдерживала ее колдовского взгляда и, тушуясь, опускала голову. Оттого ее ч т е н и е было отрывочным — всего несколько слов, по которым нужно догадаться о всей фразе. Но потом она набралась смелости и до конца прочла в глазах Павлы Прокофьевны: «Да мы с тобой еще станем близкими друзьями, все позавидуют нашей дружбе». Она ответила ей откровенным признанием: «Я же ничего не имею против вас лично, просто мне больно, понимаете, больно за маму». — «Тут уж я бессильна», — коротко и вроде бы сердито глянула на нее эта счастливая женщина.
А мужчинам не было никакого дела до их разговора взглядами: Леонтий Иванович и Георгий рассуждали о своем — о новой притобольской залежи медного колчедана. Любовь Тихоновна суетилась с пельменями. И только одна Любка, присмиревшая сегодня, все видела; все примечала, но помалкивала. О-о, Любка умеет помалкивать в таких случаях.
17
Будто повинуясь нарастающему притяжению Москвы, дальние поезда проходят последнюю сотню километров без остановок, лишь чуть сбавляя скорость перед дачными платформами.
Сколько за свою жизнь Георгий подъезжал к столице и каждый раз волновался, как новичок, когда, за окном начинались подмосковные леса — звонкие литые сосны, уцелевшие от корабельных рощ, снежный окоем березок вдоль зернистой насыпи дороги. Собравшись заранее, он битый час простаивал у окна вагона, узнавая и не узнавая и мачтовый сосняк, и веселый грибной березнячок, и высокие платформы, на которых дачники в ожидании электричек с завистью поглядывают на глубинные поезда России, что с этаким русским шиком проносятся мимо. В воздухе ничего этого не увидишь и не почувствуешь: едва реактивный самолет наберет высоту, как уже заход на посадку. И собраться с мыслями-то не успеешь. А ему, Каменицкому, есть о чем подумать: вызов в столицу был, что называется, внеочередным.
Илья Михайлович Шумский сказал на прощание:
— Только вы, пожалуйста, не выступайте в роли адвоката, ни к чему.
Георгий, обещал, зная, что начальник управления не любит никаких защитников, тем более в столь деликатном деле, какое имел в виду. Речь шла, конечно, о том, что Шумскому и его товарищам так и не присудили Государственную премию: не хватило трех голосов при окончательном решении в комитете. Говорят, что открыто никто не выступил против, а тайным голосованием кое-кто воспользовался. Ну, что ж, конкурс есть конкурс, обижаться не на кого. Но Шумский был прав — слава меняет отношения между людьми, особенно если кто-то сам пытался, что-то сделать до тебя. Первым начальником южноуральского геологического управления был инженер Аюпов, занимающий теперь видное положение в министерстве. Он и постарался умалить заслуги первооткрывателей газового вала. Начал с того, что добился включения в их группу человека, работавшего когда-то на Урале. Это уже могло насторожить людей, не знающих истории дела. Потом возникла сомнительная бумажка о том, что первая скважина была пробурена на три года раньше. Эта разница в сроках понадобилась для прямого доказательства, что никакой ускоренной разведки газового месторождения не велось, что геологи шли «последовательно» с севера на юг, — шли-шли и нашли! Научная ценность крупного открытия сводилась, таким образом, к простой удаче. Вот так, шаг за шагом, и достиг Аюпов своей цели: поставил под вопрос явный успех большого коллектива разведчиков.