— А где вы раньше были, Матвей Антоныч? Помните, как мы работали с вами на Магнитке в сорок втором?
— То было во время Сталинградской битвы.
— А строить всегда надо так, будто страна воюет.
— Позвольте фактическую справку?
— Никаких справок! — отрезал Дробот. — У нас впереди целая ночь. Пошли на домну.
И он по праву «общевойскового начальника» решительным жестом закрыл планерку, встал и вышел. Все последовали за ним.
Как и полагается младшему среди всех этих видавших виды строительных капитанов, Олег шел позади. Он был доволен сегодняшней планеркой: в ней чувствовался дух далеких штурмовых лет индустриализации, о которых и слышано и читано немало. «Какой волевой мужик», — думал Олег о Петре Ефимовиче. Олегу нравились такие сильные натуры. Может, потому он и стал строителем, а не пошел по геологической тропе отца, начитавшись книг о людях, которые закладывали бетонные устои социализма на выжженных пустырях России...
У самого подножия домны Петр Ефимович остановился.
— Давайте, товарищи, твердо условимся: не уйдем отсюда до победного конца. — И, отыскав глазами Олега, сказал ему: — А вы, комсомольский штаб, позвоните или пошлите ребят на квартиры, чтобы жены там не беспокоились о своих мужьях.
— Опять аврал, — вполголоса заметил тот же его старый знакомый.
— А без штурма, к сожалению, ни одну печь никто еще не пускал, Матвей Антоныч, — быстро отозвался Дробот. — Это вам не пуговичная фабрика. Да и винить некого, сами виноваты...
Не сказав больше ни слова, он полез по открытой лестнице на верхотуру домны.
Олег постоял, наблюдая, как взбирался по ступеням все выше, выше Петр Ефимович: он не останавливался на площадках, чтобы перевести дыхание, а упрямо, виток за витком, безостановочно поднимался на колошник, уступая дорогу только малярам. Его широкий пиджак из чесучи парусил уже под самым колошником. «Вот тебе и к р я ж! — улыбнулся Олег. — Да он годится в верхолазы».
С колошниковой площадки был виден весь город — от западной окраины, у подошвы Рудных гор, до восточной, где серебрился Ковыльный увал, над которым в безветренный день соединяются дымы Ярска и Молодогорска. Большое оранжевое солнце закатывалось за Рудными горами, высветив ажурные венчики заводских труб, макушки вековых осокорей в пойменном лесу. В другое время Петр Ефимович подивился бы открывшейся перед ним картиной, но сейчас и внимания не обратил на город, построенный за послевоенную четверть века. Он был расстроен неприятным, резким разговором на планерке. Сколько раз давал себе слово не повышать голоса. Вон Плесум какой невозмутимый, даже выговора подчиненным объявляет мягко, мирно, точно благодарности. Его бы на стройку, в самое пекло, где и дипломат незаметно перейдет на «матовый» язык.
Он посмотрел вниз, на людской муравейник. Там шла уборка строительного мусора, то и дело сновали грузовики, все вокруг старательно подчищалось. Рядом стояли по ранжиру старые доменные печи, над ними струились еле различимые, слабые дымки от гудящего круглые сутки животворного огня. Ровный гул доносился до колошниковой площадки — и знобкая дрожь пробегала по решетчатому настилу, по свежевыкрашенным поручням лестниц. Скоро-скоро приглушенный, словно подземный гул наполнит и весь корпус новой домны. Она одна будет выплавлять столько металла, сколько две ее соседки. Что ни говори, махина. Конечно, можно было бы отгрохать и помощнее, строят ведь п е ч у р к и объемом в четыре с лишним тысячи кубометров. Но Минчермет плохо верит в невезучую молодогорскую звезду!
— Петр Ефимович, полный порядок!
Он оглянулся: к нему подходил Олег, взмокший от подъема на такую высоту.
— А еще заядлый лыжник, — сказал Дробот. — Как твои переговоры с женами с у б ч и к о в?
— Никто и словом не обмолвился.
— С женщинами легче договориться, чем с мужиками... Кстати, на вот возьми.
— Что это, Петр Ефимович?
— Забыл? Это твое прошение об увольнении по собственному желанию. Бери, бери, а то опять раздумаю. Хотел вернуть торжественно, при всем честном народе, да пожалел тебя, буйную головушку.
— Спасибо, Петр Ефимович. — Олег торопливо сунул заявление в карман.
— Следующий раз малость соображай, что пишешь. Это не любовные записки, которые сочиняются наобум.
Олег промолчал, подумав: «Слыхал он что-нибудь или случайно ударил по больному месту?»
— Ступай к телефонам. Могут позвонить из Москвы.
Олег понимающе мотнул головой и пошел к лестнице. На одной из площадок красила поручни Клара. Она выпрямилась, уступила дорогу.
— А ты как сюда попала?
— Здравствуйте, Олег Леонтьевич.
— Ну, здравствуй. — Чтобы сгладить свою неловкость, он взял ее за локоток по-дружески.
— Мою бригаду прислали на помощь. Здесь и помогать-то нечего, дело идет к концу.
— Но мы все равно учтем, Клара, что и ты строила домну.
— Вы все смеетесь надо мной Олег Леонтьевич...
Она стояла перед ним, застенчивая, покорная.
— Не сердись, Клара. — Он снова тронул ее за руку, пытливо заглянул в лицо и отпрянул: на него смотрела сама надежда. — Извини, мне надо в штаб, — сказал Олег на ходу.
Она задумчиво улыбнулась ему вслед, довольная и тем, что увидела его сегодня. Заново восстанавливая каждое его слово и каждый жест, она внезапно открыла в нем какую-то перемену к лучшему, пусть очень малую, еще не ясную, быть может, самому Олегу. Это открытие застигло ее врасплох. Будто и не было ни отчаянного объяснения, ни горького раскаяния. Будто все только начиналось. Блаженна девичья любовь, которая не помнит никаких обид.
Внизу Олег встретил Павлу: вот уж действительно в такое время можно увидеть на домне кого угодно. Он торопливо кивнул ей и хотел было пройти мимо. Она остановилась.
— Никак не могу найти Дробота.
— Петр Ефимович в «космосе». — Олег показал на колошниковую площадку.
— Ну туда я, пожалуй, не полезу.
— Напрасно. Оттуда открывается отличный вид.
Павла измерила взглядом высоту и отрицательно покачала головой. В плаще-«болонье» нараспашку, в газовой косынке, сбившейся на затылок, она в полусвете сентябрьского вечера была еще привлекательнее. Но, странно, Олег уже мог спокойно оглядывать ее.
— Напрасно, напрасно, Павла Прокофьевна. Чего вам стоит подняться на колошник, если вы не боитесь траншей.
Она посмотрела на него с колдовской улыбкой, затаенной в уголках темных глаз. Он выдержал и это.
— Извините, я спешу к телефону.
— Пожалуйста, — сказала Павла.
И они разошлись в разные стороны. Сделав несколько шагов, Олег все-таки оглянулся — и как раз вместе с Павлой Прокофьевной, отчего ему стало не по себе. Однако он не удержался, чтобы не оглянуться еще разок уже перед конторкой, и опять увидел, что она тоже обернулась. «Мальчишка!» — выругал себя Олег. Но он был доволен той внутренней свободой, которую впервые испытал при встрече с Метелевой.
И Павла отметила, что парень, кажется, выздоравливает. Оно и к лучшему, хотя ей сделалось немножко грустно. До чего же причудлива женская натура — ей непременно нужно всегда всем нравиться.
...Поостыв немного наверху, Петр Ефимович решил сам проследить за монтажниками.
Неподалеку от пустой прорабской временной конторки, что завтра будет до основания разобрана — и следа не найдешь, — он задержался на минутку. На ворохе свежей глины сладко прикорнул незнакомый парень, широко раскинув руки. Тень от стрелы башенного крана скользила по его лицу, рядом каменщики ловко перебрасывали друг другу прокаленные до звона кирпичи. А работяга крепко спал. «Наверное, целые сутки не уходил со стройки», — подумал Дробот и вошел в конторку. И как раз кстати: звонили из министерства. «Тоже не дремлют», — усмехнулся он, позабыв о разнице во времени между Уралом и столицей.
Там, в Москве, остались, кажется, довольны ходом дел в Молодогорске. Во всяком случае, министр посоветовал на прощание отдохнуть до утра. Петр Ефимович положил трубку, сказал Олегу:
— Теперь пойдем к электромонтажникам.
Если уж Москва любезно интересуется твоим здоровьем, то можно и не поспать еще одну ночку, лишь бы не ударить в грязь лицом.
Так прошли две недели предпусковой горячки. Дроботу удалось не только выдержать правительственный срок, но и малость сэкономить времени. Он вообще любил работать с некоторым запасцем. И когда заявились первые гости строителей и металлургов, он позволил себе роскошь — вдоволь отоспался накануне праздничного дня.
Больше всего Петра Ефимовича обрадовал приезд Метелева, который когда-то принимал его в партию. Он повез гостя смотреть город. Машиной правил сам, чтобы притормозить где следует: около Дворца культуры или в новом микрорайоне, у торгового центра или у Дома техники. Метелев слушал объяснения молча, согласно покачивал головой. На западной окраине хозяин остановил машину. Они вышли на каменистый косогор.
— Полчаса езды — и весь город, — сказал Петр Ефимович. — А строим с самой войны.
— Когда я секретарствовал в области, тут еще гнездились беркуты, — сказал Метелев. — Потом, в сорок втором, читаю в «Правде», что близ Ярска начато строительство металлургического комбината. Немцы были на Волге и на перевалах Главного Кавказского хребта, а тут, на голом месте, где глазу не за что было зацепиться, вручную, как траншеи на передовой, день и ночь рыли котлованы женщины и снятые с военного учета старики.
— Я тогда строил домну на Магнитке.
— Там было повеселее. Вы, по крайней мере, видели, что работаете непосредственно для фронта. А здесь, представляешь, одни колышки, когда еще что-то будет. Но люди копали и копали землю, не считая свое занятие бессмысленным. Какой неистовый вы народ, строители! О ваших выигранных сражениях еще будут написаны тома.
— Дело прошлое, — заметил польщенный Дробот.
— До сих пор жалею, что меня отозвали в центр.
— Но вы и в центре поработали досыта.
— Наши управленческие дела — как строительные леса: разберешь их под конец и будто ничего и не было. Вот так-то.