Пока выступали субподрядчики, Олег еще держался, но как только дошла очередь до своих, начал перебивать вопросами и репликами. Одна за другой возникали и гасли короткие перепалки. Веснушчатое лицо Олега посуровело, сделалось жестким, злым, отчего поблекли и совсем пропали золотистые блестки у переносицы. «Ну и разошелся», — думала Саша, поглядывая на Клару. Та сидела не двигаясь, точно, позируя фотографу: плечи развернуты, голова чуть запрокинута назад, а руки покойно лежат на коленях. Саша обратила внимание на Кларины руки, сильные, большие, под стать всей ее фигуре. Было бы странно и нелепо, если бы у Клары были маленькие, пухлые ручки кисейной барышни.
— Кузнецова, что у вас? — обратился к ней Олег.
— У меня ничего, — слегка пожала она плечами.
— Что вы можете добавить?
— Я уже все сказала утром.
— Утром не было никакой планерки.
— Зато был простой.
Смешок мячиком пробежал по комнате и исчез где-то в коридоре.
Как раз в это время позвонил управляющий трестом Дробот, поинтересовался, когда подали раствор.
— Еще до обеда, Петр Ефимович, — ответил Олег.
— В следующий раз о каждом случае простоя докладывайте мне лично.
— Вы же не диспетчер, Петр Ефимович.
— Диспетчер для меня слишком высокая должность, я у всех у вас — десятник, — сказал Дробот и бросил трубку.
«Тоже обиделся, — подумал Олег. — Да что за чертовщина! Обиды снизу, обиды сверху. А нашему брату, прорабу, и обижаться не на кого, кроме как на свой диплом».
Он в нескольких словах подвел итоги дня, напомнил, что надо делать завтра, и на этом закрыл планерку, смущенный дерзким поведением Кузнецовой.
Возвращались домой втроем — Саша, Олег и Клара (ей было по пути с Каменицкими). Но как ни пыталась Саша завязать какой-нибудь разговор, — то о с у б ч и к а х, которые вели себя на стройке как чрезвычайные послы, аккредитованные в Молодогорске, то о вечере бальных танцев в Доме культуры, — ее никто не поддерживал.
— Вы идите, а я забегу в магазин за хлебом, — сказала Саша и набавила шаг.
Когда же она вышла из магазина, ни Клары, ни Олега на улице не оказалось. Она была довольна, что ловко оставила их вдвоем: легче помириться без свидетелей. Но вскоре увидела впереди одного Олега.
— А где Клара? — спросила она, догнав его.
— Почем я знаю.
— Эх ты! Тебе бы только покрикивать на людей. Неужели ты не видишь, как бедная Клара старается ради тебя?
Олег приостановился.
— Знаешь что, ты слишком много на себя берешь. Не лезь не в свои дела! Противная девчонка!
— Ну хорошо, хорошо, ты еще пожалеешь, но будет поздно.
— Да иди ты к черту! — Олег круто повернулся и зашагал к трамвайной остановке.
Незавидная должность — прораб, хотя тебя и именуют для пущей важности главной фигурой на строительстве. На прорабах каждый день все срывают зло: и начальник жилстроя, и главный инженер, и сам управляющий трестом. А стоит тебе под горячую руку повысить голос на бригадиров, так ты в глазах рабочих первый грубиян. Да этой «главной фигуре» достается, как пешке, ото всех. Вот Павла Прокофьевна сразу это поняла. Ну что в сравнении с ней девчонки из бригады Клары? Нет-нет, надо быть построже с ними, держаться на определенном расстоянии. Он до сих пор все панибратствует по старой привычке, хотя Метелевой и понравилось, что молодежь запросто обращается с начальником участка, многие по-свойски называют его Олешей. На прошлой неделе, оставив за себя прораба Никонова, он долго водил Павлу Прокофьевну по объектам металлургического комбината. Правда, она больше интересовалась жилищным строительством, и приходилось рассказывать о своем участке, особенно о бригаде Кузнецовой.
Осмотрев площадку новой батареи Коксохима, где начинались бетонные работы, Павла Прокофьевна устроилась на штабельке опалубочных досок.
— Вы, Олег Леонтьевич, покурите, я кое-что запишу, чтобы не забыть, — сказала она, достав из сумочки блокнот.
— Пожалуйста, пожалуйста, — учтиво согласился он и тоже присел рядом.
Он мог ждать сколько угодно, лишь бы она подольше не уходила со стройки.
Павла Прокофьевна была одета очень просто: темно-синяя юбка-миди (дань возрасту!) и такого же цвета короткий приталенный жакет. Положив ногу на ногу, — так удобнее писать — она склонилась над своим блокнотом и не обращала на него ни малейшего внимания. Прядка темных волос упала на висок, оттенив ее строгий профиль: высокий белый лоб, прямой нос, чуть вздернутая губка. Под глазами у нее проступали те первые, слабые морщинки, которые не только не портят женщину, но придают ей особенную прелесть. И вообще она принадлежала к довольно редкому типу женщин, что со школьных лет нравился ему, Олегу.
Он посматривал и на ее в меру полные ноги, туго обтянутые ажурными чулками. Однако тут же подумал, что она может перехватить его взгляд и застичь, что называется, на месте преступления. И действительно, Павла вдруг живо повернулась к нему лицом, застав его врасплох. Они встретились глазами, и Павла Прокофьевна улыбнулась, поняв, что он все время наблюдал за ней. То было невинное мимолетное кокетство, а он уже был на седьмом небе.
— Теперь пойдем смотреть ваш дом, Олег Леонтьевич.
Ему хотелось побыть еще немного с ней, да ничего не поделаешь, придется вести Павлу Прокофьевну в «женский монастырь». По пути на западную окраину города, где возводился целый микрорайон, он уже охотно рассказывал о своих делах, невольно смягчая строительную прозу.
Перед самой площадкой жилстроя была вырыта длинная траншея. Олег в нерешительности остановился.
— Давайте лучше обойдем, тут всего полкилометра, не больше.
Павла оглядела неожиданное препятствие, задорно качнула головой, отчего прядка волос опять косо перечеркнула ее высокий лоб.
— Нуте-ка, держите мою сумку, Олег Леонтьевич.
— Нет-нет, вы и не пытайтесь прыгать!
— А как же, бывало, в молодости?
Он не нашелся, что сказать: напоминание о ее прошедшей молодости резануло слух, — будто уж, в самом деле, была, серьезная разница между ними.
— Да возьмите же сумку, наконец.
— Тогда я буду страховать вас. — Он пружинисто перепрыгнул через траншею и приготовился помочь.
Павла выбрала местечко поудобнее, где меньше глины, отступила назад, оценивающе глянула на расстояние до рва, помедлила несколько секунд и озорно кинулась вперёд. Уже перепрыгнув, она все-таки увязла в рыхлой глине, потеряла равновесие и по инерции упала на колени, — так, что юбка-вздернулась до потайных замочков на чулках. Олег немедленно помог ей встать, но отпустил не сразу. Он даже придумал для себя, что это она сама припала к нему на какой-то миг.
Павла отряхнулась и сказала, будто ничего и не случилось:
— Идемте, Олег Леонтьевич, что же вы?
Теперь он объяснял ей, что к чему, уже рассеянно, невпопад, хотя Павла забросала его вопросами, как только они вошли в недостроенный большой дом.
— Утомила я вас, Олег Леонтьевич? — спросила она.
Тогда Олег взял себя в руки, оживился, заговорил по-прежнему без умолку, тем более, что Павлу интересовала чуть ли не каждая из работниц, а ему надо было казаться при Метелевой солидным наставником зеленой молодежи.
На прощание он осторожно попросил ее, чтобы она не очень-то расписывала его участок. Павла Прокофьевна обещала. И все-таки теперь он с тревогой ожидал появления ее статьи. Хуже нет, когда тебя расхвалят с твоих же слов. Корреспонденты женского пола умеют это делать. Недаром среди них редко встречаются фельетонисты. Злые фельетоны чаще всего пишут мужики, а женщины любят пофилософствовать в газете, умиляясь тем, что они увидели и услышали. Только бы Павла Прокофьевна не поставила его в неудобное положение перед девчатами, перед той же Кузнецовой. Кто-кто, а уж девчата поиздеваются над ним, — в жизни-то они лучшие из всех фельетонистов: «Мы — не рабы прораба».
Так неужели и Метелева посмеивается над ним, неуклюжим кавалером, поняв, что он неравнодушен к ней? Быть этого не может! Она, конечно, не из тех, кто забавляется на этот счет.
4
Профессор Голосов обычно приезжал в Молодогорск на правах вольного пассажира: чтобы никаких встреч на вокзале, никакого переполоха на комбинате. Тем более, что он ездил в командировки налегке, с одним «студенческим» портфелем, и мог свободно обойтись без машины.
Но сегодня на привокзальной площади его будто специально ждало такси. Разбитной паренек-водитель любезно предложил свои услуги.
— Что ж, поедем, дорогой, — сказал Голосов, польщенный истинно провинциальным гостеприимством, которого так не хватает в столичных городах.
— Вас в гостиницу? — учтиво спросил шофер.
— Вообще-то туда, но мы с вами, дружок, немного прокатимся. Давайте на Ковыльный увал.
— Да вы знаете наши места?
— Еще бы!
До Ковыльного увала рукой подать, каких-нибудь шесть-семь километров. Когда «Волга» с разгона вымахнула на высоту и, прижимаясь к зеленой кайме дороги, мягко затормозила, Голосов вышел из автомобиля. Он молодцевато перепрыгнул через кювет и остановился у холмика сурчины, давно покинутой ее обитателями.
Город лежал на пологом косогоре, между голыми, каменистыми увалами, которые на юге отвесно обрывались, — там тек Урал в диабазовых ущельях. Но против самого города речной берег был низким, и к нему почти вплотную примыкали сады-огороды, густо усеянные игрушечными домиками, похожими на ульи. Город строили по всем правилам, с учетом юго-западных, господствующих ветров, и тяжелые дымы комбината, расположенного поодаль, на отшибе, редко застаивались над высоким частоколом труб.
По другую сторону Ковыльного увала, на востоке, находился бывший уездный городок Ярск. Он так разросся, что был равен, пожалуй, трем Молодогорскам. Но в этот ранний час его не разглядеть как следует. Дымы, дымы, одни сплошные дымы, которые выбивались, точно из подземелья, и до краев наполняли всю речную впадину. Лишь в узких просветах возникали на минуту отдельные кварталы и снова исчезали за утренней дымовой завесой. Ярск поднялся в годы войны, когда было не до инженерной планировки, только бы побольше выдавать металла орудийным и танковым заводам.