— Да, сэр, — ответил Лейбер. — Заход солнца в Нью-Йорке в шесть часов восемь минут вечера, но при высокой скорости нашего полета мы слегка обгоним солнце и приземлимся около двух часов дня по местному времени.
Некоторое время раввин Левин разглядывал стюарда.
— Другими словами, мы приземлимся на полтора часа раньше времени нашего вылета, — пояснил Лейбер. — Понимаете…
— Хорошо, я понял. Мне уже приходилось летать. — И раввин наградил нарушителя священной субботы Лейбера тем взглядом, каким обычно награждал евреев, употреблявших в пищу свинину. — Если мы приземлимся хоть на секунду позже захода солнца, будете иметь разговор со мной.
Послышался смех. Лейбер тоже улыбнулся.
— Хорошо, сэр. — Он обвел взглядом присутствующих. — На обед вам будет предложено духовое мясо и картофель. Если кого-то интересует, то можно будет посмотреть несколько фильмов. Моя жена Марсия, которая гораздо симпатичнее меня, одна из стюардесс 01-го лайнера. — Как и многие супружеские пары, которым приходилось часто летать, Лейберы никогда не летали вместе, ведь у них были дети. — Есть ко мне еще вопросы? Тогда благодарю вас за то, что летите рейсами «Эль Аль», хотя и понимаю, что вы не можете поступить иначе. — Иаков вскинул руки. — Шалом.
Капитан Давид Бекер закончил проверку «Конкорда 02». Он стоял в тени, отбрасываемой загнутой вниз носовой частью самолета. «Конкорд» окружало отделение пехотинцев, которые изредка бросали взгляды на капитана. К нему подошел Натан Брин из службы безопасности «Эль Аль».
— Как дела, капитан?
— Все нормально.
— Вы удовлетворены, а?
Бекер взглянул на самолет и кивнул.
— Увидимся на борту, — бросил Брин и отошел.
— Хорошо. — Бекер снова посмотрел на самолет. Белая птица мира была похожа на что угодно, только не на голубя. Скорее, на аиста. А может, на чайку. Она стояла высоко на длинных ногах, потому что при дельтовидных крыльях требовался высокий угол тангажа. Если бы не высокие ноги, эта птица могла бы зацепиться задницей за землю во время взлета или посадки. Именно по этой причине Бог и создал морских птиц с длинными ногами. К этому же выводу пришли инженеры из «Бритиш Эркрафт Корпорейшн» и «Аэроспасьяль». Подобных же принципов придерживались и русские, когда создавали свой сверхзвуковой воздушный лайнер ТУ-144. Блестящая идея. «Приятно видеть, как технические решения подтверждают правоту Бога», — подумал Бекер.
И еще нос. Клюв. Он оставался загнутым вниз во время взлета и посадки, как у птиц — для лучшей видимости. Во время полета он поднимался силой аэродинамических потоков. Англичане, французы, русские и Бог — не обязательно в этом порядке — независимо друг от друга пришли к этому единому решению проблемы полета. Сначала самолеты строили, как жесткие конструкции, соответственно жесткими были и все параметры. А птицы гибкие. И люди начали строить гибкие самолеты с подвижными элеронами и рулями. Потом появились убирающиеся шасси, затем реактивные самолеты с изменяющейся геометрией крыла. А теперь вот опускающаяся носовая часть.
Бекер оглядел лайнер во всю длину. На самом деле не очень большой самолет. Длина фюзеляжа пятьдесят два метра, а размах дельтовидных крыльев всего двадцать семь метров. Вес с пассажирами и топливом сто восемьдесят одна тонна, что почти в два раза меньше веса «Боинга-747».
Бекер начал последний обход лайнера. Он остановился под дельтовидным крылом и поднял голову. Нет, этот самолет построен не для того, чтобы перевозить несколько сотен пассажиров туристским классом. А для того, чтобы отвезти семьдесят очень важных персон быстрее скорости звука на мирную конференцию, для заключения сделок с нефтью и к иностранным любовницам. Самый элитный самолет. Максимальная скорость 2,2 M — это примерно две тысячи триста километров в час, в зависимости от температуры воздуха. Это скорость пули, выпущенной из скорострельной винтовки. При такой скорости полет становился воздушным преддверием ада, где внезапно менялись все стандартные правила полетов.
Полет на сверхзвуковой скорости характеризуется массой определенных требований. При скорости звука большой коэффициент лобового сопротивления, и, хотя дельтовидные крылья снижают его, у них плохие характеристики управляемости. У дельтовидных крыльев наблюдается рыскание, крен, от чего полет самолета затрудняется.
Если откажет двигатель на обычном коммерческом реактивном воздушном судне, то это никого не встревожит. А если двигатель откажет на сверхзвуковой скорости, можно запросто потерять управление лайнером. Самолет начнет вибрировать и разваливаться.
При скорости 2 M температура обшивки достигает ста двадцати семи градусов Цельсия. Если она поднимется выше, клепка не начнет немедленно разрушаться, но прочность обшивки может ослабнуть, что скажется во время следующего полета.
На скорости 2,2 M следует очень быстро принимать решения. Если, к примеру, вы решили выровнять самолет на высоте девятнадцать тысяч метров, то следует начинать делать это на высоте семнадцать тысяч метров. Если осуществите выравнивание слишком быстро, то пассажиров может забросить на багажные полки.
Была еще одна вещь, которая беспокоила Бекера с того самого первого дня, когда он поднял «Конкорд» на высоту девятнадцать тысяч метров. Проблема внезапной разгерметизации салона в случае поражения ракетой, небольшого взрыва на борту или попадания пули в стекло кабины. На обычных коммерческих воздушных судах, летающих на относительно малой высоте — примерно девять тысяч метров, — разгерметизация салона не создает непоправимой проблемы. Экипаж и пассажиры надевают висящие над их креслами кислородные маски и дышат таким образом, пока самолет не снизится до более плотных слоев атмосферы. Но на высоте девятнадцать тысяч метров даже для того, чтобы дышать в кислородной маске, необходимо иметь противоперегрузочный костюм. При отсутствии подобного костюма в распоряжении пилота имеется всего несколько секунд, пока он не потеряет сознание, чтобы снизиться до высоты, на которой возможно дышать с помощью кислородной маски. А дышать в маске на высоте девятнадцать тысяч метров невозможно. И даже если вы наденете маску, то все равно потеряете сознание. Бортовой компьютер среагирует на подобную ситуацию и благополучно снизит высоту полета, но к тому времени, когда вы достигнете высоты, на которой можно дышать в маске, вы очнетесь с нарушением деятельности мозга.
Бекера постоянно мучил кошмар: экипаж с повреждениями головного мозга приходит в себя. Они припадают к кислородным маскам, если у них еще хватит на это соображения, и пытаются понять, что означают все эти забавные лампочки и табло, расположенные перед ними. Глаза у них округлились, изо ртов течет слюна. А «Конкорд» ведет компьютер, ожидая, когда управление возьмет на себя человек. Неандертальцы в космическом корабле. А в салоне семьдесят идиотов-пассажиров с различными степенями слабоумия строят гримасы и хрюкают. В кошмарах Бекера «Конкорд» всегда приземлялся, а на смотровой площадке аэровокзала стояли люди и приветственно размахивали руками. Неужели они не удивятся, когда их друзья и любимые спустятся по трапу? Бекер закрыл глаза. Он понимал, что невозможно посадить самолет с таких высот при отсутствии кислорода на протяжении более тридцати секунд. Все эти кошмары были абсурдными. В мозгу Бекера прочно засела простая команда: «Если в кабине тебе все кажется незнакомым, то ничего не трогай». В конце концов просто кончится топливо.
Бекер вытер с лица пот и бросил взгляд на летное поле. В пятидесяти метрах от него Авидар осматривал «Конкорд 01». Интересно, преследуют ли Авидара подобные кошмары. Нет, только не Авидара.
Глава 5
Мириам Бернштейн сидела в зале и пила кофе в компании Абделя Джабари. Джабари увидел, как в зал вошел Ибрагим Али Ариф — второй араб в составе делегации. Он извинился перед Мириам и направился поговорить с Арифом.
Мириам заметила сидевшего в баре Иакова Хоснера, поднялась, задумалась, потом подошла к нему, но Хоснер даже не обернулся.
— Привет, — поздоровалась Мириам.
Хоснер бросил взгляд через плечо.
— О, привет.
— Послушай, мне очень жаль, если во время совещания я заставила некоторых людей почувствовать себя неловко.
Хоснер отхлебнул из стакана.
— Нет проблем.
— Вот и хорошо. — Некоторое время Мириам стояла молча. — Итак, значит, ты летишь с нами?
— Да. Премьер-министр только что сообщил мне это. Я лечу на «Конкорде 02».
Мириам не знала, почему эта новость показалась ей хорошей, но внезапно ощутила прилив какой-то непонятной радости. Однако она заставила себя не подать виду.
— Я тоже лечу на 02-м.
Повисла пауза.
Мириам с трудом выдавила из себя улыбку и снова заговорила:
— Может, полетишь на другом самолете? Или предпочитаешь, чтобы это сделала я?
Почему у него появилась твердая уверенность, что этой фразой она хочет спровоцировать его? Хоснер нутром чуял, что Мириам сейчас подавляет в себе эмоции, связанные с ним. Он взглянул на нее. На лице Мириам не было абсолютно никаких подтверждений его предположению, и все же это не поколебало его.
— Я думаю, в этом нет необходимости.
Мириам посмотрела в зеркало. Ее глаза перебегали со своего лица на лицо Хоснера, словно она хотела убедиться, что никто из них так и не сбросил маску. Ее лицо ничего не выражало, но Мириам чувствовала, как напряглось ее тело. Внезапно она осознала, что стоит почти на цыпочках. Хоснер всегда оказывал на нее подобное влияние. Она расслабилась и равнодушно улыбнулась.
— Очень хорошо, что ты летишь с нами. А без тебя здесь обойдутся?
Хоснер осушил свой стакан.
— У них был выбор — или оставить меня здесь, чтобы распять впоследствии, или разрешить мне лететь в надежде, что я погибну вместе с самолетом, если что-то случится.
Мириам кивнула.
— Значит, ты выбрал смерть вместе с самолетом.
— Это они выбрали. Пожалуй, они бы предпочли, чтобы я погиб, а самолет остался цел. Но так не получится. Взять тебе выпить?