Хоснер повернулся и продолжил путь.
Добкин догнал его и хлопнул по спине.
— Ладно, я все понял. Свою вину ты уже загладил, Иаков, и чуть не погиб в ходе атаки. Пора бы тебе уже и успокоиться, нас ждет еще много тяжелых часов.
— Думаю, даже дней.
— Нет, долго мы не продержимся после завтрашнего захода солнца. Если доживем до него.
— Тогда мы не дождемся помощи.
Добкин кивнул.
— Ты прав. И вообще, сейчас в этой местности самое плохое время года. Весенние разливы сделали район почти недоступным, туристский сезон откроется только через месяц. Если Бекер не сумеет связаться с нашими по радио, то пройдет несколько дней, пока кто-нибудь догадается, что мы здесь. Да еще несколько дней, прежде чем они начнут принимать меры по нашему освобождению.
— Рассчитываешь на то, что власти Ирака попытаются нас спасти?
— Кто знает? Арабы одновременно способны на самые благородные и самые зверские поступки.
Хоснер кивнул.
— Думаю, они тоже заинтересованы в успехе нашей мирной миссии. Если в Багдаде узнают, что мы здесь, то есть надежда на спасение.
Добкин махнул рукой, давая понять, что не верит в подобное предположение.
— Разве можно загадывать в данном случае? Может быть, о мире уже и разговоров никаких не идет. Но вообще-то я не политик. А вот с военной точки зрения точно будет очень тяжело оказать нам помощь на этой территории. Это я знаю наверняка.
Хоснер остановился возле самолета, увидев людей, разбившихся на небольшие группы и переговаривавшихся между собой. Он понизил голос.
— Почему?
Добкин тоже заговорил тише.
— Понимаешь, по последним данным нашей разведки у Ирака мало вертолетов, еще меньше десантников, а гидропланов вообще нет. А только этими средствами можно доставить сюда войска в это время года. Армия Ирака хорошо подготовлена и оснащена для ведения боевых действий в пустыне, а в этот сезон между Тигром и Евфратом полно болот, топей, грязи и разлившихся ручьев. Многие армии терпели неудачи, пытаясь захватить Месопотамию весной.
— А как насчет легкой пехоты? Неужели ее больше никто не применяет?
Добкин кивнул.
— Да, легкая пехота смогла бы добраться сюда. Но это займет много времени. Недалеко к югу от нас расположен небольшой городок Хилла. Правда, я не знаю, есть ли там гарнизон и смогут ли они добраться до нас. А если даже и доберутся, то не встанут ли они на сторону палестинцев?
— Ладно, оставим этот разговор между нами.
— Это военная тайна номер один. А теперь я сообщу тебе еще и военную тайну номер два. В иракской армии целые подразделения состоят из бывших палестинцев. Не хотел бы я оказаться на месте командира в иракской армии, которому придется испытывать преданность подчиненных ему палестинцев, приказывая им сражаться против своих соотечественников. Но мы не должны снижать моральный дух наших людей, поэтому и эта информация — не для всех.
Подойдя к «Конкорду», Хоснер и Добкин остановились возле носа самолета. В нескольких метрах от лайнера возвышались развалины, в которые он едва не врезался. Развалины напоминали разрушенный загон для скота, но при более близком рассмотрении оказалось, что сложены они не из камня, как считал Хоснер, а из обожженных глиняных кирпичей, широко распространенных в Месопотамии. Крыша была частично накрыта финиковыми пальмами. Сквозь пролом в стене Хоснер увидел мужчин и женщин, переговаривавшихся между собой. Это шло совещание, проводимое министром иностранных дел.
Хоснер обернулся на раздавшийся в темноте звук и разглядел пассажиров, стоявших под дельтовидным крылом возле правого борта. Раввин начал субботнюю службу с опозданием. Хоснер узнал маленькую фигуру Иакова Лейбера, которого поддерживали под руки два других стюарда.
Под фюзеляжем он заметил какое-то движение, и внезапно из-под согнутой носовой опоры шасси вылез Питер Кан. В руке он держал фонарик, который сразу же выключил.
Добкин подошел к нему.
— Ну, как дела?
— Плохо.
— Что плохо? — спросил Хоснер.
Кан посмотрел на него и улыбнулся.
— А вы сегодня здорово отличились, господин Хоснер.
— Так что плохо?
— Дополнительная силовая установка. Ее повредило, когда согнулась передняя опора шасси.
— И что это значит? Взлететь не сможем?
Кан с трудом выдавил из себя улыбку.
— Нет. Но еще несколько сот литров топлива осталось на дне крыльевых топливных баков. Если нам удастся запустить дополнительную силовую установку, то заработает генератор и мы получим электричество для работы радиостанций. А батареи долго не протянут.
Хоснер кивнул. Все для них могло решиться через несколько часов, а значит, пока сойдут и батареи.
— Где Бекер?
— В кабине.
Хоснер поднял голову и посмотрел на склоненный нос самолета. За лобовым стеклом мерцал зеленоватый свет, и он различил силуэт Бекера.
— Я хочу поговорить с ним.
Добкин покачал головой.
— Нет, сейчас с тобой хочет поговорить министр иностранных дел. — Генерал кивнул в сторону загона для скота.
Хоснера совсем не привлекала перспектива этого разговора.
— Я с ним потом поговорю.
— Боюсь, что вынужден настоять.
Наступило молчание. Хоснер снова посмотрел на кабину «Конкорда», потом перевел взгляд на загон для скота. Кан почувствовал себя неловко и отошел в сторону. Хоснер нарушил молчание.
— У меня в портфеле досье на Ахмеда Риша и его психологический портрет. Я хочу забрать эти бумаги.
Добкин замялся.
— Ну, я думаю… — Добкин внезапно поднял на Хоснера удивленный взгляд. — А какого черта ты взял их с собой?
— Интуиция.
— Я потрясен, Иаков. На самом деле. Отлично, они тоже захотят посмотреть досье.
Хоснер запрыгнул на переднюю кромку крыла и направился по наклонной плоскости к аварийному выходу.
В пассажирском салоне было темно, но сквозь открытую дверь, ведущую в кабину, пробивался тускло-зеленый свет. Горели также таблички с предупреждением пристегнуть ремни безопасности и не курить, светился и указатель скорости. Он показывал «M 0-00». Салон был пуст, пахло сгоревшим керосином, повсюду валялись ручная кладь, подушки и одеяла. Сквозь пролом в герметической перегородке Хоснер слышал четкий голос раввина Левина, доносившийся оттуда, где должна была находиться хвостовая часть самолета.
Он прошел в наклонившуюся кабину. Бекер крутил ручки настройки светящихся зелеными огоньками радиостанций. Из динамиков раздавался шорох помех и треск электрических разрядов. Тело Моисея Гесса навалилось на приборную доску, за которой он и умер. Бекер что-то тихо говорил, и тут до Хоснера дошло, что он говорит не по радио, а обращается к Гессу. Хоснер кашлянул.
— Давид.
Бекер повернул голову, но, ничего не сказав, снова отвернулся к радиостанциям.
Хоснер подошел к креслам пилотов. Он чувствовал себя неловко от присутствия в кабине тела Гесса.
— Вы проделали чертовски хорошую работу.
Бекер снова принялся шарить с помощью ручек настройки по частотам, но ничего при этом не пытался передавать.
Хоснер подвинулся ближе, встал между креслами, задев бедром тело Гесса. Он отступил назад. Будь его воля, тело Гесса было бы похоронено через десять минут, но Хоснер знал, что раввин не разрешит делать этого в святую субботу. Если только он — или кто-нибудь другой — не выдвинет для этого достаточно веской причины, тело Гесса так и останется непохороненным до захода солнца.
— Я уберу его отсюда, Давид.
— Мне он не мешает. — Кабину заполнил громкий писк радио. Бекер выругался и выключил его, потом отключил аварийное питание. Тусклые огоньки погасли, и кабину залил лунный свет.
— Эти ублюдки продолжают глушить нас. Им трудно делать это с того места, где они находятся, но они очень стараются.
— Каков наш шанс связаться с кем-нибудь?
— Кто знает? — Бекер откинулся на спинку кресла и закурил. — Коротковолновая радиостанция, похоже, совсем сдохла. Ничего необычного в этом нет, она очень чувствительна. Если мы сможем вернуть ее в рабочее состояние, то теоретически можно будет связаться с любым местом на земном шаре, в зависимости от атмосферных условий. УКВ-радиостанция работает хорошо, и я передаю сигналы на международной частоте приема и передачи сигналов бедствия 121,5. Также прослушиваю и передаю сигналы на нашей последней частоте «Эль Аль». Но никого не слышу, никто мне не отвечает.
— Но почему?
— Понимаешь, УКВ-рация работает только на дальность прямой видимости. Я не уверен. Но думаю, что нас окружают холмы, которые выше нашего.
— Да, это так.
— А кроме того, батареи не настолько мощные, как генератор, и не забывай, что Риш забивает все частоты своим широкополосным передатчиком, работающим при включенных двигателях и генераторе. — Бекер глубоко затянулся и выпустил длинную струю дыма. — Вот тебе все причины.
— Понял. — Хоснер бросил взгляд через лобовое стекло и увидел внизу людей, собравшихся в загоне для скота. — Но мы, наверное, без труда можем связаться с пролетающими над нами самолетами. Верно?
— Верно. Но для этого нужно, чтобы они пролетали над нами.
Хоснер заметил испачканный кровью кирпич, убивший Гесса, который сейчас валялся на приборной доске. При свете зеленых лампочек приборов он различил на нем клинописные знаки. Прочитать он их не мог, но был уверен, что на нем, как и на большинстве кирпичей Вавилона, написано: «Я НАВУХОДОНОСОР, ЦАРЬ ВАВИЛОНА, СЫН НАБОПАЛАСАРА, ЦАРЯ ВАВИЛОНА». Здесь, в кабине сверхзвукового лайнера, этот древний кирпич был совершенно неуместен. Хоснер отвел взгляд в сторону.
— Я установлю на фюзеляже пост для наблюдения за самолетами.
— Хорошая мысль. — Бекер бросил долгий взгляд на своего мертвого второго пилота, потом повернулся к Хоснеру. — Кан занимается дополнительной силовой установкой.
— Я его видел. Он сказал, что дела плохи. На сколько хватит батарей?
— Трудно сказать. Слушать я могу довольно долго, но при каждой передаче расходуется много энергии. Батареи никеле-кадмиевые, они очень хорошие, но не подают никаких признаков того, что садятся. Работают исправно до самого конца, а потом резко выходят из строя.