Бекер понимал, что у Хоснера своя цель. Однако и у него была своя цель. Но ведь для разрешения любых проблем можно было найти несколько приемлемых решений.
— Послушайте, пока нас продолжают забивать помехами, позвольте нам заняться ремонтом силовой установки. Вы возьмете топлива столько, сколько вам надо. Думаю, его осталось даже больше, чем мы предполагаем. Все равно вы можете взять только столько, сколько уместится в канистры. А остальное топливо останется в баках. Договорились?
Хоснер улыбнулся.
— Когда мы находились в воздухе, вы потребовали от меня и всех остальных беспрекословного подчинения без всяких возражений и компромиссов. В воздухе вы были командиром. А теперь, на земле, командир я. Почему же я не могу потребовать от вас беспрекословного подчинения?
Бекер покачал головой.
— Здесь совсем другое дело, оно касается техники. Так что мы вполне могли бы обсудить этот вопрос.
— Чушь. — Хоснер перевел взгляд на «Конкорд». Его белая краска поблескивала на солнце бледной желтизной. — Окончательное решение я приму позже. А пока я намерен начать изготавливать из топлива «коктейль Молотова». — Он повернулся и ушел.
Под покореженным хвостовым отсеком самолета на земле сидели министр иностранных дел и два его младших помощника — Шимон Пелед и Эстер Аронсон. Вместе с ними находились и два делегата — Иаков Шапир, член левого крыла кнессета, мнение которого совершенно не волновало Хоснера, и Мириам Бернштейн, мнение которой его волновало.
Хоснер увидел, что они сделали перерыв в своих занятиях и теперь приступили к легким парламентским дебатам. Он подошел к ним.
Министр иностранных дел поднял голову. Сначала он, похоже, удивился, увидев Хоснера, потом молча кивнул. Министр правильно угадал, что Добкин и Бург потерпели неудачу в своей попытке поставить его на место. Моментально оценив ситуацию, он встал, чтобы поприветствовать Хоснера.
— У меня не было времени должным образом поблагодарить вас за вашу роль в ночном бою.
Хоснер кивнул.
— Спасибо, господин министр. — Он оглядел четырех человек, сидевших на земле в пыли, которые делали вид, что не замечают его. — И у меня, к сожалению, не было времени дать вам задание.
— Конечно, конечно. Мы будем рады, если вы укажете нам сферу деятельности, в которой мы могли бы применить свои силы…
— Я думаю, господин министр, вам надо будет заняться сбором разлетевшегося при аварии багажа. Некоторые вещи разбросало по склону, так что будьте осторожны, выходя за периметр. Сумки и чемоданы следует опустошать, а их содержимое сортировать. Весь пустой багаж и одежду отнесете людям, находящимся на периметре. Сумки и чемоданы они будут наполнять песком и глиной для укрепления бруствера. А из одежды можно будет сделать чучела. Работа должна быть выполнена хорошо. В сумерках мы выставим чучела на позициях. Подходящую одежду оставьте на повязки и составьте список всего найденного, что может оказаться полезным, — спиртное, лекарства, еда и тому подобное. — Помолчав секунду, Хоснер понизил голос: — И еще, поищите среди лекарств такое, которое в большой дозе может вызвать быструю и безболезненную смерть. Но об этом никому ни слова. Вам все ясно? — уже громко добавил Хоснер.
Министр иностранных дел кивнул.
— Разумеется. Мы начнем сразу же после совещания.
Хоснер чуть заметно покачал головой.
— Ну, возможно, мы сделаем перерыв. — Министр повернулся к сидящим. — Кто за перерыв?
В ответ прозвучало несколько невнятных голосов, все медленно поднялись и с мрачным видом удалились, за исключением Мириам Бернштейн.
Хоснер повернулся и направился в другую сторону.
Мириам догнала его.
— Ты только что унизил прекрасного человека.
Хоснер не ответил.
— Ты слышишь меня, черт побери?
Он остановился, но не обернулся.
— Любой, кто собирается играть со мной, будет терпеть унижение, если не хуже. И у меня нет времени и терпения выслушивать одну из твоих лекций, Мириам.
Она обошла Хоснера и посмотрела ему в лицо.
— Что на тебя нашло, Иаков? Не могу поверить, что ты себя так ведешь.
Хоснер шагнул ей навстречу и заглянул прямо в глаза. Он заметил в них навернувшиеся слезы, но не мог сказать, были эти слезы слезами ярости или жалости. Никогда он не мог определить настроение Мириам по выражению ее лица. Иногда она вообще казалась роботом, запрограммированным на миротворческие проповеди. И все же Хоснер чувствовал, что Мириам состоит из плоти и крови. Он открыл это для себя, когда они сидели вместе в «Конкорде». Она была из тех женщин, которые к нуждающимся и слабым относятся с теплотой, а к сильным и самоуверенным — с неприязнью. Наверное, это было связано с ее детством, проведенным в концлагере. Хоснер мог понять заносчивость и высокомерие евреев, родившихся уже в Израиле, но ему всегда было трудно понимать евреев, прошедших концлагеря, таких, как Мириам Бернштейн. Непроизвольно он опустил взгляд на ее запястье, где был вытатуирован лагерный номер. Многие люди удалили такие номера хирургическим путем. Цифры на руке Мириам были искажены и выглядели светлее обычной татуировки, потому что она выросла, а татуировка была нанесена в детском возрасте.
— Ты не собираешься отвечать мне?
— Что? Ах да. Что на меня нашло? Ладно, я объясню тебе, Мириам. Несколько минут назад генерал Добкин и господин Бург намеревались расстрелять меня перед строем. — Хоснер вскинул руку, заметив изумление в глазах Мириам. — Не пойми меня неправильно. Я на них не обижаюсь. И согласен с тем ходом мыслей, который привел их к этому решению. Не согласен я только с их выбором жертвы. Понимаешь, они гораздо яснее представляют себе сложившуюся ситуацию, чем все остальные, и понимают, что надо делать. Я могу гарантировать, Мириам, что, если нынешняя ситуация продлится еще сорок восемь часов, вы все будете требовать наказания для тех, кто прячет продукты, кто симулирует болезнь, не желая сражаться, для предателей и людей, уснувших на боевом посту. То, что сегодня кажется тебе жестоким, завтра будет казаться чересчур мягким наказанием.
Мириам смахнула слезы и покачала головой.
— Ты слишком слабо веришь в гуманность. А многие из нас не такие. Я скорее умру, чем проголосую за чье-нибудь наказание.
— Действительно умрешь, если будешь придерживаться подобной позиции. Не понимаю, как ты, столько пережившая, можешь так твердо верить в доброту человеческих существ.
— Я считаю, что большинство человеческих существ — хорошие люди. Да, среди них всегда встречаются фашисты, но их немного.
— На самом деле твои слова означают то, что в каждом из нас сидит маленький фашист. И этот фашист проявит себя, когда наши дела пойдут совсем плохо. А я уже проявил его в себе, чтобы выжить. Проявил совершенно осознанно и намеренно. Проявил в себе зверя, у которого темнота вместо сердца. — Хоснер посмотрел на Мириам, она была бледна. — По-моему, ты, которая проводит так много времени с генералом ВВС, могла бы уже и понять, что врагов следует уничтожать.
Мириам бросила на Хоснера быстрый взгляд, и ее бледные щеки залил румянец.
— Ты… — Она повернулась и быстро пошла прочь.
Глава 16
Хоснер сидел с Брином и Ноеминь Хабер на их огневой позиции. Дымя сигаретой, он осматривал восточный склон и разговаривал с молодыми людьми.
— Ты учишь ее пользоваться винтовкой и ночным прицелом? — спросил он у Брина.
Брин пожал плечами.
— Она не хочет учиться.
Хоснер повернулся к Ноеминь.
— Почему?
Она отряхнула пыль со своего голубого комбинезона.
— Все равно я не умею стрелять. Я хорошо бегаю, поэтому и вызвалась быть посыльным.
В этот момент появился Добкин. Хоснер бросил на него быстрый взгляд, ожидая увидеть в руках генерала оружие, но не увидел.
А Добкин уже, похоже, забыл об инциденте в «Конкорде». Он кивнул и сел на землю. Некоторое время все молчали.
Хоснер показал на вершину плоской насыпи на юго-западе.
— Что это такое?
Добкин посмотрел в указанном Хоснером направлении. Утренние тени покрывали коричневую землю, клубы тумана поднимались от разбросанных повсюду болот.
— Греческий амфитеатр. Построен Александром Македонским. Когда он захватил Вавилон в 323 году до нашей эры, город уже пришел в упадок. Он попытался возродить его, но дни Александра Македонского были уже сочтены. Здесь он и умер. Вы знаете об этом?
— Нет, — ответил Хоснер, прикуривая от окурка новую сигарету.
— Скоро они начнут переговоры, — заметил Добкин.
— Кто? Греки?
Добкин позволил себе улыбнуться.
— С греками я бы договорился. Я говорю об арабах.
Хоснер улыбнулся в ответ. Натянутость в отношениях между ними несколько спала.
— Возможно, и начнут. — Он повернулся к Брину и Ноеминь Хабер. — Почему бы вам пока не отдохнуть в тени?
Девушка встала. Брин замялся, потом тоже встал, взял свою винтовку и отправился вслед за Ноеминь.
Когда они отошли на достаточное расстояние, Добкин заговорил:
— Никаких «возможно» здесь быть не может. Дневного штурма они не предпримут, а до темноты тоже не захотят ждать.
— Ты прав, — согласился Хоснер.
— Что мы им скажем?
Хоснер посмотрел на него.
— Ты на моей стороне?
Добкин замялся.
— Я… нашими начальниками являются министр иностранных дел и Бург.
— Ну, это мы еще посмотрим.
Добкин сменил тему разговора.
— Я собираюсь предпринять ночью попытку выбраться отсюда.
— Я знаю.
— Шансов у меня немного. Я делаю это только для того, чтобы вселить в людей надежду и поднять их моральный дух.
— Поэтому я и посылаю тебя. Я тоже считаю, что шансов у тебя мало. Немногие отважились бы на такой поступок, зная, как мала вероятность успеха. — Хоснер снова посмотрел на него. — Итак, значит, ты на моей стороне?
Добкин пожал плечами.
— Какая разница? У тебя на руках все карты.
— Мне просто надо это знать. — Хоснер указал в южном направлении. — Кстати, а что это такое?