— Что ты имеешь в виду?
— Здесь еще могут быть еврейские пленники, живущие «при реках Вавилона».
— Ты серьезно? — не поверил Хоснер.
Лейбера тоже несколько смутили слова Добкина, он стоял в нескольких метрах от них и терпеливо слушал.
— Серьезно, — ответил Добкин. — Если только правительство Ирака не перевезло их в Багдад, что вполне возможно. Я говорю об иракских евреях, которых мы пытаемся вытащить отсюда. Их примерно человек пятьсот. Их судьба была одним из пунктов повестки мирной конференции.
— Думаешь, они еще до сих пор здесь?
— Они здесь уже две с половиной тысячи лет, так что будем надеяться, что их никуда не увезли. Их главная деревня находится на том берегу Евфрата, в местечке под названием Уммах. Километрах в двух вниз по течению, к северу от арабской деревушки Квейриш, которую мы видели.
— Они смогут нам помочь?
— Ох. Это действительно вопрос. Что это за евреи? Кто они? Почему их предки решили остаться в греховном Вавилоне? Кто знает? Конечно, они все-таки остались евреями, но столько лет были отрезаны от основных идей иудаизма. Одному Богу известно, на каком иврите они говорят… если вообще говорят на нем. — Добкин расстегнул рубашку. — Но уж это они точно знают. — Он вытащил висевшую на цепочке звезду Давида.
— Интересно, они знают, что мы здесь? — подал голос Лейбер.
Хоснер положил руку на плечо стюарда.
— Можешь быть уверен, о том, что мы здесь, знают все, кроме тех, кому это действительно надо знать. Кроме правительств Израиля и Ирака. — Он похлопал Лейбера по плечу. — Но они скоро нас найдут. А теперь я хочу, чтобы ты обыскал здесь каждый сантиметр и попытался найти еще еды и питья.
Лейбер кивнул и удалился.
Снова заговорил Добкин.
— Судя по тому, что я видел сегодня утром, я не смогу пробраться ночью к воротам Иштар. Местность мне незнакома, повсюду раскопки и часовые. Уверен, что ничего не выйдет.
— Тогда что ты предлагаешь?
— Местность на другом берегу Евфрата равнинная, и, похоже, палестинцев там нет. Ночью я спущусь к реке, если хочешь, вместе с людьми, которые пойдут за водой. Они наберут воды из Евфрата и вернутся, а я переплыву на другой берег.
— А часовые?
Добкин пожал плечами.
— Когда начнется стрельба на восточном склоне, часовые на берегу реки ничего не услышат. К тому же к двум или трем часам ночи они замерзнут и устанут и будут благодарить судьбу, что не находятся в рядах атакующих. Я сумею пробраться.
На лице Хоснера было написано сомнение.
— А если ты переплывешь реку и доберешься до деревни, где живут евреи, то что тогда? Что ты надеешься там найти?
Добкин и сам не знал, что ожидал там обнаружить. Если у них даже и есть какой-нибудь автомобиль, то все равно дороги непроходимы. А телефона у них наверняка нет. На осле путь до Багдада займет много дней. Может, можно будет добраться до Хиллы, но тогда снова придется переплывать реку. А если на лодке? На моторной лодке можно добраться по реке до Багдада за пять или шесть часов. А на обычной можно доплыть до Хиллы менее чем за час. Ну и что тогда? Здравствуйте, я генерал израильской армии Добкин, и я…
— Чему ты улыбаешься? — спросил Хоснер.
— Да так, своим мыслям. Я совсем забыл об этой деревне, но подумал о ней в тот момент, когда понял, что мы очутились в Вавилоне. Стоит ли нам втягивать во все это ее обитателей? Неужели у них мало своих проблем?
— Не больше, чем у нас, — ответил Хоснер. — И советую тебе на будущее не скрывать такую информацию, генерал. Как я понимаю, у тебя есть два варианта: гостиница возле ворот Иштар или еврейская деревня Уммах.
Добкин кивнул. Но мог ли он идти к этим евреям, которые вели примитивный образ жизни в глиняных лачугах, заявлять им о духовном родстве и просить помощи? И Добкин решил для себя, что может. А не учинит ли Риш расправу над этими несчастными, если узнает об этом? Наверняка учинит. Но какой другой выход? Выхода не было.
— Ночью я попытаюсь добраться до деревни.
— Хорошо. Я бы предпочел, чтобы ты пробрался в гостиницу, но решай сам. — Они вместе направились к загону для скота. На ходу Хоснер добавил: — Я не смогу выделить тебе пистолет.
— Ладно.
Еще несколько шагов они прошли молча, потом Хоснер покашлял и сказал:
— Я просил министра иностранных дел…
— Да, — оборвал его Добкин, — я нашел нужное лекарство. Наперстянка. У одного из помощников министра плохое сердце, так что у него запас этого лекарства на целый месяц. Двухнедельный запас я забрал.
— Надеюсь, этого хватит.
— Я тоже.
Из загона вышел Бург с двумя стюардессами — Рашель Баум и Бет Абрамс. Их светло-голубая форма пропиталась потом и еще чем-то, похожим на кровь и йод. Они одарили Хоснера откровенными взглядами, в которых явно читалась смесь страха и презрения, и продолжили свой путь.
Бург пожал плечами.
— Они и на меня так смотрят. Весьма трогательно ухаживали за своим пациентом — пленным арабом, пока я не взял его в оборот. Никто не понимает нас, Иаков.
— Он сообщил что-нибудь новое? — поинтересовался Хоснер.
Бург сунул в рот незажженную трубку.
— Кое-что. — Он проводил взглядом «Лир», взявший курс на запад через Евфрат. — А не полетел ли он в базовый лагерь за минометами и гранатами?
Хоснер тоже проводил взглядом самолет, скрывшийся в лучах солнца.
— Тогда нам ночью придется немного потяжелее.
Добкин закурил сигарету.
— Рад, что меня не будет здесь в это время.
— Значит, уходишь? — спросил Бург.
— Да. Сегодня ночью, пока вы будете ловить пули, я буду есть мацу, жареного барашка и отплясывать еврейские танцы.
— Уж больно ты размечтался, генерал.
Добкин рассказал Бургу о еврейской деревне.
Тот выслушал и кивнул.
— Извини за шутку, но кошерным тут не пахнет, Бен. Придерживайся лучше начального плана.
— Я полагаюсь на свою интуицию.
Бург пожал плечами. В любом случае подобная попытка была самоубийством.
— Между прочим, пленный сообщил, что Салем Хамади, лейтенант Риша, гомосексуалист. А это как-то не вяжется с установленными нормами морали.
— Кого это волнует? — спросил Хоснер.
— Будет волновать Салема Хамади, когда ночью мы на полную громкость объявим этот факт через самолетные динамики.
Хоснер рассмеялся.
— Это низко.
— С ними все методы хороши. А динамики уже вытащили на периметр?
— Вытащили, — ответил Добкин.
Хоснер отправился в тень под крыло «Конкорда». Лестница из земли и глины к крылу была завершена, и он прислонился спиной к ее торцу, почувствовав первое нарастающее дуновение горячего ветра. Бекер сообщил, что показания самолетного барометра стремительно падали весь день.
— Кто-нибудь знает, как здесь называется восточный ветер?
— Шерхи, — ответил Добкин. — А ты его ощущаешь?
— Похоже, да.
— Плохо. Думаю, он похуже хамсина в Израиле.
— Почему это?
— Во-первых, он горячее. А потом, здесь только песок и пыль. Он поднимает пыль, и ты можешь задохнуться от нее. И умереть. Особенно на таком холме.
Хоснер оглядел местность. Пылевые вихри начали формироваться вокруг блуждающих песчаных дюн. Они кружились над холмиками, пропадали в высохших руслах, потом появлялись снова и устремлялись вперед, на запад.
Добкин проследил за взглядом Хоснера.
— Скажу тебе честно, не знаю, кому будет на руку эта пыльная буря с военной точки зрения.
— У нас и без нее хватает проблем, — заметил Хоснер. — Вполне могу обойтись и без еще одной. — Он посмотрел на Бурга. — Если ты закончил с пленным, то надо избавиться от него.
— Ты имеешь в виду отпустить.
— Да.
Добкин не согласился с ними.
Хоснер предложил ему сигарету.
— Позволь мне рассказать тебе пару историй. — Он плотнее прижался спиной к прохладному торцу земляной лестницы. — Во время осады Милана, в двенадцатом веке, его жители заполнили мешки из-под зерна песком и использовали их для укрепления крепостных стен. Осаждающие, которыми руководил германский император Барбаросса, решили, что в этих мешках зерно, и утратили боевой пыл. На самом деле в городе царил голод, но Барбаросса этого не знал. Спустя несколько лет Барбаросса осадил итальянский город Алессандрию. Один из крестьян вывел из города свою корову попастись, и солдаты Барбароссы захватили его в плен. Когда они зарезали корову, чтобы съесть, то обнаружили, что ее желудок набит отборным зерном. Крестьянин объяснил, что сена и фуража в городе очень мало, но зато полно зерна, которым и кормят скот. Барбаросса вновь упал духом и снял осаду. А на самом деле люди в Алессандрии голодали, а затея с крестьянином и коровой была просто хитростью.
— И ты намерен организовать подобную хитрость, — предположил Бург.
— Да. Мы устроим вечеринку с песнями и танцами. Сделаем вид, что у нас полно еды и питья. Все оружие сложим в загоне, во все пустые магазины вставим по одному патрону, чтобы они казались полностью оснащенными. Притворимся, что еда и боеприпасы нас не волнуют. Соорудим макет пулемета и установим его подальше, чтобы издалека он сошел за настоящий. Придумаем еще какие-нибудь военные хитрости, чтобы это выглядело так, будто у нас здесь находится на отдыхе и переформировании Третья бронетанковая дивизия. А потом отпустим господина Мухаммада Ассада.
— Но все это шито белыми нитками, — с сомнением произнес Добкин.
— Для Риша и его офицеров. А ашбалы задумаются. — Хоснер посмотрел на Бурга.
— Почему бы и нет? Я с тобой согласен.
Хоснер, Добкин и Бург зашли в загон. Каплан так и лежал на животе возле стены, но выглядел неплохо. Четверо других легкораненых мужчин, включая и Джошуа Рубина, играли в карты. Раненая стенографистка Рут Мандель лежала укутанная одеялами, ее, похоже, знобило. Пленный палестинец испуганно взглянул на Бурга. Хоснер заметил, что у араба сломан нос. Ему не нравилась идея держать пленного вместе с ранеными, но загон являлся единственным закрытым местом, не считая «Конкорда», в котором на солнце стояла страшная жара. Да и к тому же раненые могли приглядывать за пленным. Как бы там ни было, потери у обороняющихся были незначительными, так что пусть господин Мухаммад Ассад сообщает эту информацию по возвращении к своим.