Алперн крикнул Эстер Аронсон, чтобы она бросила ему полоску ткани для повязки. Как ей и было велено, Эстер замешкалась, и Алперн сердито закричал, чтобы она поторопилась.
А Яффе тем временем повел Ассада к периметру. Бросив быстрый взгляд в сторону, пленный заметил оружие, которое принял за тяжелый пулемет, установленный на треноге. На самом деле это была всего лишь сломанная опора передней стойки шасси, вымазанная сажей и установленная на треногу-штатив для фотоаппарата, найденную в вещах пассажиров. Стреляные гильзы, связанные вместе проволокой, поблескивали на солнце, словно пулеметная лента. Может быть, у Ассада и возник вопрос, каким образом на борту самолета мог оказаться тяжелый пулемет, но этого вопроса он не задал. За эти несколько секунд он увидел все, что израильтяне хотели показать ему, а затем Алперн завязал ему глаза. Пленного сопроводили к краю периметра, провели между двумя большими алюминиевыми отражателями солнечных лучей, перевели через траншею и бруствер. На середине пути Ассаду развязали глаза и дали в руки алюминиевую трубку, к которой был прикреплен белый носовой платок. Яффе тем же тоном, которым, должно быть, Господь говорил с женой Лота, велел Ассаду не оглядываться. Несмотря на рану, Ассад довольно резво припустился вниз по склону.
Хоснер приказал прекратить спектакль и разыскал Бурга и Добкина. Они стояли на возвышенности, бывшей когда-то сторожевой башней, где прошедшей ночью располагался командно-наблюдательный пункт. Горячий ветер колыхал сделанный из футболки флаг, и изображение портового района Тель-Авива тихонько шевелилось.
— Какое у нас следующее важное дело? — спросил Хоснер.
— Надо еще раз поговорить с Бекером, — предложил Бург. — Он в кабине.
Они направились к «Конкорду». Под покореженной носовой стойкой шасси возвышалась утрамбованная земляная насыпь, на ней на спине лежал Кан, засунув руки в нишу для колеса. Он вспотел и весь перемазался в смазке. Хоснер подумал, не лучше ли было использовать его бурную энергию для рытья ям-ловушек, но ничего не сказал.
— Какие успехи? — окликнул его Добкин.
Кан прервал свое занятие и поднялся.
— Никаких. Пока никаких. Но, думаю, скоро будут.
Добкин кивнул.
— Хорошо.
— Надеюсь, нам хватит батарей и оставшегося топлива запустить установку, если я починю ее. — Кан выразительно посмотрел на Хоснера.
— А для чего? — спросил тот. — Чтобы можно было пользоваться кондиционерами? — Он забрался на насыпь. — Если вы не можете установить связь, используя батареи, то не думаю, что вам поможет генератор.
Кан промолчал.
Хоснер оглядел носовую часть самолета.
— Все технари пытаются исправить что-нибудь сломанное, такова уж их натура. Ты зациклился на этой чертовой силовой установке, Кан, но я не понимаю, какая польза нам будет от ее починки. — Хоснер запрыгнул на крыло.
Оставшиеся позади Добкин и Бург тихо разговаривали с Каном.
В пассажирском салоне стояла жара, как в печи, и, хотя Хоснер уже долгое время не пил воды, он сразу вспотел. В салон долетали звуки, сопровождавшие работу по разборке хвостовой части. Проходя через кухню, Хоснер заметил, что из нее вытащили все, что только можно. Горел указатель скорости, и это означало, что Бекер пользовался аварийным питанием. Табло так и показывало «M 0-00», что почему-то вызвало у Хоснера раздражение. Для чего инженер-электрик во Франции подключил указатель скорости в пассажирском салоне к системе аварийного питания? Зачем пассажирам знать, с какой скоростью летит самолет в аварийной ситуации? Хоснер представил себе, что пассажиры «Конкорда 01», должно быть, видели, как падает скорость после взрыва. Интересно, какую скорость показывал указатель, когда самолет начал кувыркаться?
Еще не дойдя до кабины, Хоснер почувствовал неприятный запах. Он заглянул в кабину. Гесс так и сидел в кресле, склонившись над приборной доской, но тело его уже окоченело и выглядело очень неестественно. Горячий ветер дул в кабину через дыру в лобовом стекле. Бекер в наушниках слушал радио.
Хоснер шагнул внутрь.
— Я хочу, чтобы его убрали отсюда, — громко заявил он.
Бекер снял наушники.
— Это мое дело. Он останется здесь, пока они не будут готовы похоронить его.
Хоснер не знал, что сейчас происходит в голове Бекера, да и не хотел даже гадать об этом. Какая разница, где находится тело? Может быть, даже и к лучшему, что остальные его не видят. Если бы только этот чертов раввин не…
— Я спросил, не хочешь ли сам послушать радио? — прервал его мысли голос Бекера.
— Что? Нет. Не хочу. А ты слышишь что-нибудь? Пытаешься передавать?
— Я уже говорил тебе, днем передачи затруднены.
— Верно. Возможно, нам больше повезет ночью.
— Нет, не повезет.
— Почему?
— Понимаешь, я все-таки поймал одну передачу.
Хоснер подошел ближе.
— Что за передача?
— Передавал один парень по имени Ахмед Риш. Когда летал над нами. Сказал, что надеется на понимание Иаковом Хоснером того, что на карту поставлены жизни людей и все такое прочее. Еще похвалил меня за хорошее пилотирование. Приятный парень. — Бекер позволил себе рассмеяться. — Если мы не сдадимся, то он снова прилетит с наступлением темноты и будет глушить меня.
— Сукин сын.
— Да, он заготовил для нас массу сюрпризов. И все плохие. — Бекер вернулся к своему занятию. — А ты не можешь сбить его?
Хоснер вытер пот с шеи.
— С какой высоты он может глушить тебя?
— С какой захочет. У него мощный источник питания и прямая видимость.
— Тогда мы не сможем сбить его, если только у тебя в заначке нет ракет класса «земля — воздух».
Бекер встал и натянул мокрую одежду.
— Кстати, Хоснер, я хочу, чтобы мне предоставили полное право распоряжаться всем, что касается самолета. Недавно двое твоих людей пытались оторвать провода, соединяющие радио с батареями.
Хоснер кивнул.
— Хорошо. — Он заметил, что у Бекера болезненный цвет лица, а губы потрескались. — Выпей воды.
Бекер двинулся к двери.
— Пойду-ка я рыть могилу. — Он вышел из кабины.
Хоснер уставился на рацию. Через несколько минут кабину покинул и он.
Хоснеру не хотелось встречаться с Мириам, но избежать подобной встречи было невозможно. Она стояла на крыле вместе с другими мужчинами и женщинами — членами мирной делегации. Хоснер обратил внимание, что люди собирались в группы в соответствии со своим рангом, Мириам, например, не общалась с младшими помощниками и экипажем.
Все столпились возле хвостовой части самолета, продолжая разбирать ее. Чтобы не оцарапать руки о покореженный металл, Мириам обернула их тряпками, ее одежда пропиталась потом и была покрыта пылью. Она медленно прошла по раскаленному крылу и остановилась на передней кромке, расставив ноги, чтобы не потерять равновесие.
— Похоже, все считают тебя героем, — обратилась Мириам к Хоснеру.
— Я и есть герой.
— Значит, герой, да? Но на самом деле никто не любит героев. Их боятся и ненавидят. Ты это знаешь?
— Разумеется.
— Ты искупил свою вину за то, что не обнаружил бомбу, заложенную больше года назад во Франции? — Мириам кивнула в сторону хвостовой части «Конкорда». — Сможешь ты теперь снова спокойно жить среди людей?
— В твоих устах это звучит почти как приглашение.
— Так воспользуйся им.
Хоснер ничего не ответил.
— Что еще сказал вам Риш? — спросила Мириам.
— Он просто хотел поговорить со мной о днях, проведенных в тюрьме Рамлы.
— Мы имеем право знать все.
— Давай не будем начинать все сначала.
— Какие он предложил условия сдачи?
— А вы что, решились бы сдаться?
Мириам замялась.
— Только ради сохранения наших жизней.
— Наши драгоценные жизни не стоят национального позора.
Мириам покачала головой.
— И что я нашла в тебе такого, что показалось мне привлекательным? Ты ведь на самом деле отвратительный тип.
— А неужели тебе не хочется укротить зверя, Мириам? Разве ты не из тех, кто творит добро? — Хоснер вспомнил ее теплые слова в самолете, когда она подумала, что он нуждается в поддержке.
Мириам, похоже, смутилась.
— Ты смеешься надо мной?
Хоснер вытащил из кармана окурок сигареты и долгое время разглядывал его. Внезапно Мириам показалась ему такой беззащитной.
— Послушай, Бург жалуется на тебя. Он говорит, что ты подрываешь моральный дух людей. Так что держи свое мнение при себе, пока у тебя не появится возможность высказать его в кнессете. Я не шучу, Мириам. Если он решит обвинить тебя в попытке внести раздор в наши ряды, я не смогу тебе помочь.
Она посмотрела на Хоснера, но ответила не сразу, ей надо было осмыслить его слова. Внезапно Мириам покраснела.
— Что? Какой еще раздор? Меня этим не запугаешь. У нас демократия, черт побери.
— Мы в Вавилоне. А здесь действует закон мести — око за око, зуб за зуб, и закон этот был установлен Хаммурапи[9] задолго до того, как Моисей донес его до нас. Наши далекие предки были злыми и жестокими, и для этого имелись свои причины — они жили в жестоком мире. А потом мы превратились в первейших в мире профессиональных пацифистов, и посмотри, что с нами стало. А сейчас, через много веков, мы снова воспитываем молодых мужчин и женщин бойцами. Нам может и не нравиться их поведение, но им на это наплевать. И еще им не слишком нравятся наши европейские корни. Если бы мои родители остались в Европе, то их бы, как и твоих, увезли в закрытых вагонах. Они были типичными евреями. А вот Ашер Авидар был полоумным… но знаешь что? Мне нравятся подобные полоумные. А вот такие люди, как ты, выводят меня из себя.
Мириам затрясло, слова вырывались у нее с придыханием:
— Если… если бы твои родители остались в Европе, то ты стал бы фашистом. Они бы признали тебя за своего.
Хоснер залепил ей пощечину. Мириам упала на крыло самолета и прокатилась несколько метров вниз. Она лежала, а раскаленный металл обжигал ее голые ноги.