Хоснер подошел к ней и помог подняться.
Люди, работающие на разборке хвостовой части, не таясь наблюдали за ними.
Хоснер схватил Мириам за руки и притянул ее к себе.
— Мы никогда не договоримся, Мириам, если будем продолжать оскорблять друг друга. — Он заглянул ей в глаза и увидел стекающие по щекам слезы. — Прости меня.
Мириам с неожиданной силой оттолкнула его.
— Убирайся к черту! — Сжав пальцы в кулак, она вскинула руку, но Хоснер схватил ее за запястье.
— А ты полна решимости, Мириам. Почему же ты не подставляешь для удара другую щеку? Из тебя еще выйдет хороший боец.
Она вырвалась, быстро пересекла сверкающее дельтовидное крыло и, пройдя через аварийный выход, скрылась в салоне.
Глава 20
По земляной насыпи Хоснер медленно спустился с крыла. Внизу его поджидал Бург. Хоснер вздохнул.
— Ну, что еще надо сделать?
— У меня такое ощущение, что я твой адъютант.
— Так оно и есть. И мой начальник разведки. Добкин мой начальник штаба, а Лейбер сержант по снабжению. У каждого есть свое задание, а у кого нет, тот его получит в ближайшее время.
— И даже Мириам Бернштейн? — закинул удочку Бург.
Хоснер посмотрел на него.
— Да. У нее тоже есть свое дело. Она заставляет нас быть порядочными, напоминает нам, что мы цивилизованные люди.
— Я предпочел бы, чтобы мне сейчас об этом не напоминали. Как бы там ни было, она просто любитель, пытающийся разбудить в людях чувство вины. А вот с тобой хочет поговорить профессионал. Это и есть следующее дело.
— Раввин?
— Раввин. А потом, я думаю, тебе следует поговорить с Макклуром и Ричардсоном. Как твой начальник разведки, я считаю, что здесь не все чисто.
— Например?
— Я не уверен. Но в любом случае, как твой адъютант, думаю, они могут рассчитывать на большее внимание и моральную поддержку с нашей стороны, поскольку являются среди нас единственными иностранцами. На их месте я бы давно уже ушел отсюда.
— Макклур несгибаем как скала. А Ричардсон, по-моему, слегка трусит. Я поговорю с ними. Что еще?
— Пока ничего на ум не приходит, если только ты не хочешь провести голосование по поводу предложения Риша о сдаче. Вечер уже близок.
Хоснер улыбнулся.
— Мы проведем его утром.
Бург кивнул.
— Да, утро вечера мудренее.
— А где Добкин?
— Последний раз, когда я его видел, он проводил урок по выкладыванию бруствера и рытью окопов.
— Это был последний урок перед выпуском?
— Пожалуй. А экзамен состоится сегодня ночью.
Хоснер кивнул.
— Передай ему, я хочу, чтобы до наступления темноты он провел урок по стрельбе. Как можно больше людей должны уметь обращаться с оружием. Если убьют автоматчиков, любой должен суметь заменить их.
— Хорошо. Если понадоблюсь, я буду в загоне. Я обещал стюардессам подменить их на несколько часов и подежурить возле раненых.
— Проследи, чтобы они ни в чем не нуждались.
— Разумеется.
Хоснер нашел раввина Левина разговаривающим с Бекером. Бекер копал могилу в небольшом холмике, с которого открывался вид на Евфрат.
Он остановился в нескольких метрах от них, ожидая, пока раввин заметит его.
Левин что-то сказал Бекеру, потом подошел к Хоснеру.
— Иаков Хоснер, Лев Вавилонский. Ты видел своего тезку во время вашей прогулки к воротам Иштар?
— Чем я могу быть полезен, рабби?
— Можешь начать с того, что точно расскажешь мне об условиях, предложенных Ришем.
— А для чего это вам? Мы все равно не принимаем их.
— Ты не принимаешь, я не принимаю, и большинство людей, находящихся здесь, не принимают. Но есть и такие, которые хотели бы их принять. Закон Божий учит нас, что в подобных ситуациях каждый человек должен сам решать вопросы, касающиеся его судьбы.
— Я не помню, чтобы об этом говорилось в Библии или в Талмуде. Похоже, вы сами выдумываете законы, устраивающие вас.
Раввин Левин рассмеялся.
— Тебя трудно обмануть, Иаков Хоснер. Но я скажу тебе то, о чем действительно говорится в Священном Писании. Самоубийство — это грех.
— Ну и что?
— Что? Тебе бы надо быть более информированным. Здесь присутствуют шестеро молодых людей, переводчики и секретари — две девушки и четверо юношей. Они активные участники Лиги обороны Масады[10].
— И что дальше?
— Они уговаривают людей принять то же решение, которое приняли последние защитники Масады, когда поняли, что больше не в силах удерживать крепость. То есть покончить жизнь самоубийством. Мне бы этого не хотелось, и думаю, тебе тоже. — Раввин бросил колючий взгляд на Хоснера.
Хоснер вытер вспотевшую шею. Ветер начал вздымать пыль, кружа ее над холмом. На дальнем берегу Евфрата тянулась бесконечная болотистая равнина. А когда-то там росли деревья, колосились поля высокой пшеницы, и путникам, приближавшимся с запада по древней Дамасской дороге, открывалась величественная панорама Вавилона. По этой дороге и пришли сюда пленные евреи. Должно быть, Вавилон выглядел тогда очень привлекательно.
— Ну, что скажешь? — спросил раввин.
Хоснер посмотрел на него и заговорил медленно и тихо:
— Вавилонский плен… концлагеря… погромы… Вы считаете, что еще живые люди совершают преступления против… я имею в виду, когда сопротивление становится невозможным… физически невозможным… человек просто… просто решает покончить со всем, черт побери. Чтобы не подвергаться унижению, насилию, пыткам. Человек расстается с жизнью, прежде чем они…
— Только Бог решает, кому умирать, а кому нет! Но не человек. Не Иаков Хоснер. Я этого не допущу! Мы не имеем морального права лишать себя жизни.
Хоснер снова вспомнил Авидара. Потом подумал о Мириам Бернштейн. Между двумя этими крайними философиями должен был быть компромисс.
— В самом конце, когда спасти ситуацию будет уже невозможно, те, кто пожелает сдаться, найдут способ сделать это. Те, кто решат сражаться до конца, будут сражаться. Ну а те, кто пожелают покончить жизнь самоубийством, исполнят свое желание. У вас есть еще что-нибудь ко мне, рабби?
Раввин Левин посмотрел на Хоснера взглядом, в котором смешались боль и отвращение.
— Соломоново решение. Но кое-что в этом решении не устроит и тебя. Если бы те две женщины согласились на блеф Соломона и позволили разрубить ребенка на две части, то царь Соломон оказался бы в положении убийцы, а не справедливого судьи. Вот и ты окажешься в положении убийцы. Твой компромисс для меня неприемлем. — Раввин замахал руками, голос его зазвучал громче. — Я настаиваю на том, чтобы ты сейчас же разрешил сдаться тем, кто хочет это сделать, и чтобы запретил самоубийства и даже какие бы то ни было разговоры об этом!
Хоснер заметил в руке раввина какой-то предмет, однако не мог как следует разглядеть его. Раввин продолжал кричать, но Хоснер остановил его, положив руку на плечо Левина и тихо сказав:
— Я не знаю. — Он опустил голову. — Я просто не знаю, рабби. Я устал от всего этого. Похоже, у меня уже нет желания выполнять роль командира. Я…
Раввин Левин тихонько взял Хоснера за руку.
— Извини, давай пока оставим этот разговор. Ты выглядишь очень усталым. Послушай, даю тебе слово, что не буду торопить тебя с принятием решения, пока ты не отдохнешь… пока не будешь чувствовать себя лучше.
— Хорошо. — Хоснер тут же пришел в себя. — Но и позже мне не хотелось бы возвращаться к этому разговору. — Он посмотрел на предмет в руке раввина. — Что это?
Левин понял, что столкнулся с сильным противником. Он одновременно и злился на Хоснера, и восхищался им.
— Что? — Раввин посмотрел на свою руку. — Ах, это просто мерзость. Я с большим отвращением взял ее в руки. Какой-то идол. Бекер нашел его, когда рыл могилу.
Хоснер вгляделся повнимательнее. Это была статуэтка крылатого демона, сделанная, похоже, из терракоты, хотя на секунду у Хоснера мелькнула дикая мысль, что это что-то вроде мумии. У демона было тело изможденного мужчины с преувеличенно большим фаллосом и самым отвратительным лицом, какое только приходилось встречать Хоснеру в произведениях искусства.
— Думаю, эта находка очень обрадует старину Добкина. Он надоел всем своими просьбами просеивать землю при строительстве укреплений. Позвольте мне забрать это.
Раввин повернул в руке статуэтку и вгляделся в ее лицо.
— Он действительно уродлив до безобразия, чтобы находиться в солнечном Божьем мире. Он принадлежит к другому времени и должен оставаться во мраке. — Раввин с такой силой сжал в руке статуэтку, что у него побелели костяшки пальцев.
Ошеломленного Хоснера словно парализовало. Порыв обжигающего ветра закружил пыль вокруг него, заслонив на секунду все перед глазами. Он закричал сквозь ветер и пыль:
— Не будьте глупцом. В двадцатом веке мы так не поступаем. Отдайте его мне!
Левин улыбнулся и ослабил хватку. Порыв ветра прошел, и коричневое облако пыли осело на землю. Он протянул статуэтку Хоснеру.
— Забери. Это бессмысленно. Господь посмеялся бы над моим суеверием, если бы я разбил ее. Отдай ее генералу Добкину.
Хоснер взял статуэтку.
— Благодарю. — Несколько секунд они смотрели друг на друга, затем Хоснер повернулся и ушел.
Глядя вниз, Хоснер прошелся вдоль крутого склона, спускавшегося к Евфрату. До реки было около ста метров. Интересно, как Добкин рассчитывал незамеченным добраться до реки?
У подножия склона вдоль берега росли редкие запыленные кусты, напоминавшие по виду клещевину. Были там и заросли тростника, но Хоснер понимал, что в них наверняка дежурят ашбалы.
Воды Евфрата казались прохладными и манящими. Направляясь на юг вдоль периметра, Хоснер облизнул пересохшие губы. Когда он проходил мимо позиций, мужчины и женщины бросали свою работу и смотрели на него. Хоснер пошел быстрее.
Он остановился возле позиции Макклура и Ричардсона, отметив про себя, что окоп они отрыли довольно просторный, глубиной по грудь, обнеся его земляным бруствером. А перед бруствером из обивки самолетных сидений и распрямленных пружин соорудили солнцезащитный козырек. Козырек раскачивался под порывами ветра и, казалось, мог рухнуть.