Когда раввин вернулся в загон, он увидел, что Бет Абрамс тошнит от духоты и смрада. Левин вынес ее из загона, но не успел он даже посадить девушку на землю, как Бет пришла в себя и потребовала отпустить ее назад в загон, где она ухаживала за ранеными. Левин вздохнул и устало покачал головой. Да, похоже, это будет длинная и ужасная ночь. В голову раввину пришла крамольная мысль: если каждый будет в первую очередь заботиться о себе, то, по крайней мере, никто не останется без заботы. Конечно, подобная мысль не могла выйти из уст раввина, но Левину она понравилась. Он глубоко вздохнул и вернулся в загон.
В эту ночь израильтяне не праздновали победу. И, хотя они совершили настоящий подвиг, все понимали, какую высокую цену пришлось заплатить за это. Но самое худшее было еще впереди. Им грозили голод и жажда. Много воды уходило на раненых, их стоны и крики разносились по затихшей вершине холма, снижая боевой дух уцелевших.
Один отряд отправился вниз по склону собирать брошенное арабами оружие, другие несколько отрядов пошли разыскивать людей с постов наблюдения и подслушивания. И, когда они принесли на вершину истерзанные тела Майки Горен и Ханны Шилох, многие израильтяне зарыдали. Тела Рувима Табера и Лии Илсар с аккуратными дырочками в головах сложили вместе с другими трупами позади загона.
Время от времени на склоне раздавались выстрелы, израильтяне не обращали на них внимания, но не могли не заметить, что все меньше и меньше слышалось стонов раненых арабов.
Обороняющимся необходим был стимул для поднятия морального духа, и они получили его в лице Ягеля Текоха. В их глазах героем он уже был — как считалось, мертвым, — так как пожертвовал своей жизнью, закричав и предупредив своих о наступлении арабов. А теперь он стал живым героем — его нашли со множественными, но не смертельными ранами. Изредка приходя в сознание, Текох рассказал, что он сделал, пытаясь спасти жизнь Деборы Гидеон, и все время спрашивал о ней. Его заверили, что с ней все в порядке, и тут же послали гонца к поисковым группам передать информацию Текоха.
На посту № 2 они нашли окоп, где лежала Дебора, но ее там не было. Люди звали ее, осмотрели все вокруг и в конце концов поняли, что она попала в плен.
Иаков Хоснер стоял вместе с Бургом на выступе сторожевой башни и наблюдал, как на востоке всходила полная луна. Склон озарился бело-голубым светом, и теперь была ясно видна вся картина кровавой бойни.
— До захода луны они не сунутся, — заметил Хоснер.
Бург согласно кивнул. Следующий период темноты между заходом луны и началом утренних навигационных сумерек продлится полтора часа. Интересно, предпримет ли Риш еще одну атаку? А если предпримет, то сумерки могут застать арабов на склоне, и тогда конец Ахмеду Ришу и всей его банде.
— Может, им вполне хватило и этого штурма, — предположил Бург.
В ночном воздухе, как это всегда бывает после боя, слышались страшные звуки: стоны, крики отчаяния, плач, тяжелое дыхание, грузные, шаркающие шаги утомленных сверх всяких сил людей, а иногда и выстрелы, означающие, что на склоне добивают смертельно раненных.
Хоснер посмотрел на тело Натана Брина, оно пока так и лежало там, где он упал. Ему захотелось что-нибудь сказать о Натане или дотронуться до него, но он воздержался, видя, что оставшаяся на позиции с винтовкой Ноеминь Хабер и так находится на грани истерики. Он мысленно попрощался с молодым парнем, который всегда был полон энергии и оптимизма, потом подошел к Ноеминь и обнял ее. Хоснер удивился, как это молодые люди могли так близко сойтись за такой короткий промежуток времени, но потом вспомнил свою собственную ситуацию.
— Женщина, которая очень много значит для меня, тоже была вынуждена убивать сегодня ночью. Она убежденная пацифистка, но преодолела себя.
Ноеминь отложила винтовку в сторону.
— Со мной все в порядке. Я справлюсь с этим. А сейчас мне нужно выполнять свою работу. — Она вытерла глаза и вновь припала к прицелу.
Хоснер оставил ее одну и отправился обходить линию обороны.
Светила луна. Защитники холма немного оправились от шока, большинство из них уже могли рассуждать нормально. Обороняющиеся вернулись к обычным делам — распределяли оставшиеся боеприпасы, воду, ухаживали за ранеными, где было возможно, восстанавливали разрушенные укрепления.
Закончив осмотр линии обороны, Хоснер нашел Бурга, и они вместе отправились в кабину «Конкорда». Когда они зашли туда, Бекер колдовал над рацией, в тишине кабины слышались шумы помех. Бекер выключил рацию и сообщил остановившимся позади него Хоснеру и Бургу:
— «Лир» продолжает глушить нас. Наверное, до наступления дня не улетит на дозаправку.
— Что ж, тогда попытаемся установить связь днем. — Хоснер сделал большой глоток из бутылки сладкого израильского вина, которое пил Бекер. Скорчив гримасу, он уселся на откидное кресло, поднял с пола папку с психологическим портретом Риша и с отсутствующим видом принялся ее листать. — Один из наших блестящих армейских психиатров пишет, что Ахмед Риш поддается обработке. Правда, не говорит, какой именно обработке, но я предполагаю, что он имеет в виду отсечение головы. — Хоснер поднял взгляд на Бурга. — Исаак, как бы ты поступил на месте Риша в сложившейся ситуации?
Бург забрался в кресло бортинженера, закинул ногу на ногу и вытащил из кармана трубку.
— Если бы я был параноиком, то, наверное, настолько воспылал бы жаждой взять реванш, что снова повел бы на штурм этих несчастных ублюдков.
— Но пойдут ли они? — спросил Бекер.
— Мы и раньше пытались угадать это, — ответил ему Хоснер. — Думаю, Риш убедит их, что с нами почти покончено. Он сумеет это сделать. А сейчас у него есть пленная, и, что бы она ни говорила о нас, Риш истолкует ее слова так, как ему требуется.
В кабине воцарилось долгое молчание, каждый из мужчин представил себе Дебору Гидеон в руках Риша — обнаженная, замученная, избитая, одинокая… умирающая. Хоснер надеялся, что у нее хватит ума постараться избежать пыток и рассказать все, что она знает. Не такая уж это большая цена, не стоит ради сохранения их секретов идти на пытки. Но он боялся, что арабы будут пытать ее в любом случае, лишь ради удовольствия. Хоснер подумал, что ему трудно злиться на Риша, ему просто было жаль девушку. А злиться на Риша — это проявлять чистой воды лицемерие.
Воспользовавшись табаком Бурга и обрывком погодной карты, Бекер свернул самокрутку. Он покашлял, нарушая затянувшуюся тишину.
— Каковы теперь наши шансы?
— На самом деле наши шансы остались прежними. — Казалось, что Хоснер просто рассуждает вслух. — Сейчас у нас почти тридцать единиц оружия, но боеприпасов, как и прежде, не более чем по сотне на ствол. Укрепления наши разрушены, и у нас нет ни воды, ни сил восстановить их. Мы пустили в ход все свои уловки, и во второй раз нам уже больше не удастся никого одурачить. Брин убит, да и питание прицела уже на пределе. В любом случае к винтовке осталось лишь десять патронов. Я попросил двух человек попытаться приспособить прицел к автомату «АК-47». — Хоснер сделал еще один большой глоток вина из бутылки. — Кстати, почему это у нас до сих пор не кончился керосин?
Бекер улыбнулся.
— Просто удивительно, насколько неточны эти приборы. Не знаю, откуда они берут свои идиотские показания.
Хоснер кивнул.
— Только не говори об этом раввину, а то он прочитает нам проповедь о чуде не кончающейся святой жидкости. Но все равно у нас почти нет емкостей, а имевшийся «коктейль Молотова» мы весь использовали. — Он допил вино и бросил бутылку на пол. — Ты спросил о наших шансах… Наши шансы продолжают зависеть от ашбалов. Так что остается только ждать следующего шага арабов. — Хоснер бросил взгляд на папку, лежавшую у него на коленях. — Ахмед, — тихо произнес он, — если у тебя есть хоть капля разума, то ты уберешься к чертовой матери из Вавилона, пока он не стал твоей могилой. Но ты, конечно же, не уберешься.
Глава 24
Тедди Ласков посмотрел на фотографию Риша.
— Поговори со мной, Ахмед.
Ицхак Талман отхлебнул из стакана глоток портвейна и бросил взгляд на свой экземпляр фотографии Риша.
— Почему он до сих пор не связался с нами? Чего он хочет?
В кафе было шумно, разговоры почти всех многочисленных посетителей касались мирной делегации. Разговоры о чем-либо другом показались бы непатриотичными. Все посетители кафе узнали двух бывших генералов ВВС Израиля, но никто не глазел на них, докучая своим вниманием.
Ласков приложился к своей водке.
— Думаю, Риш не сумел захватить их, иначе он уже дал бы о себе знать.
— Тедди, но если они не пленники, то, значит, мертвы.
Ласков снова сделал глоток водки.
— Живы! Я знаю это. Я это чувствую.
— Но где тогда их держат в плену?
— В Вавилоне. — Это вырвавшееся слово удивило самого Ласкова так же, как и Талмана. Возможно, эта мысль пришла Тедди в голову потому, что в разговоре они употребляли слова «пленные», «держать в плену», вместо «заложники», «взять в заложники». Тут была прямая ассоциация с Вавилоном. А может быть, помогла водка. Или все же это было нечто большее, чем ассоциация слов в совокупности с алкоголем. — Вавилон, — повторил Ласков и почувствовал, что попал в точку. — Вавилон, — снова произнес он, встал и отодвинул кресло. — Вавилон! — на этот раз уже почти закричал Ласков, и головы посетителей повернулись в его сторону. Талман схватил его за руку, но Тедди вырвался. Он сгреб свои бумаги в «дипломат» и выбежал на улицу.
Талман еле успел впрыгнуть на сиденье такси рядом с Ласковым, машина уже трогалась.
— Иерусалим! — крикнул Ласков водителю. — Дело чрезвычайной государственной важности!
Талман захлопнул дверцу машины, и водитель, который знал о законе, позволяющем превышать скорость в случае дела чрезвычайной государственной важности, резко рванул вперед, пересек площадь Святого Георгия и свернул на дорогу, ведущую в Иерусалим.
— Вавилон, — снова произнес Ласков, но на этот раз уже гораздо тише.