— Но большой самолет, сэр, — напомнил ему Адам. — И легкий самолет над ним.
— Большой самолет! Черта с два! — рявкнул премьер-министр. — Какая-то расплывчатая чепуха. — Он отшвырнул стопку своих фотографий, зажал карандаш, поворошил какие-то бумаги, откинулся на спинку кресла и вздохнул. — Ну хорошо. Большой самолет. Большой бой. Почему бы и нет? — Премьер-министр повернулся к своему помощнику по связи, сидевшему в стенной нише, и крикнул: — Вы еще не связались с Багдадом?
— Багдад на линии. Через минуту сможете поговорить с их президентом.
В зале наступила тишина, медленно потянулись секунды.
— Президент Ирака. Четвертая линия, — сообщил помощник.
Премьер-министр оглядел присутствующих и снял трубку. Нажав кнопку номер четыре, он заговорил на вполне сносном арабском:
— Доброе утро, господин президент. Да, господин президент, разумеется, это касается «Конкорда». Вавилон, господин президент. Да, Вавилон.
Мириам Бернштейн и Эстер Аронсон продолжали официально находиться под арестом в салоне «Конкорда». Хоснер разрушил планы Бурга относительно немедленного проведения заседания трибунала, но Бург был очень настойчивым человеком, и Хоснер не сомневался, что он постарается воспользоваться этим инцидентом, чтобы лишить его власти. Хоснер даже пожалел, что не может вызвать в себе настоящую ненависть к Бургу, потому что, к несчастью, ему нравился этот человек.
Добавились к этому и другие проблемы. Министр иностранных дел опомнился и тоже решил поиграть во власть, и у него нашлось много сторонников, не только потому, что он законно являлся руководителем всей делегации, а потому, что предложил довольно привлекательное решение проблемы. По мнению Ариэла Вейзмана, на берегу Евфрата не осталось арабов, а значит, израильтяне могут спуститься по западной стене и убежать, перебравшись через Евфрат. Раненым и не умеющим плавать можно раздать спасательные жилеты, имеющиеся на борту «Конкорда».
Хоснер и Бург согласились провести короткое совещание, чтобы обсудить предложение министра иностранных дел. Совещание состоялось в захламленном салоне «Конкорда», председательствовал на нем министр иностранных дел.
Слово взял Хоснер.
— Согласен, что идея в определенной степени привлекательна, но я очень сомневаюсь, что Ахмед Риш пренебрег основами военной тактики и не отрезал все пути отступления противника. — Он пытался втолковать это большинству людей, рассуждавших сугубо как гражданские лица, но его слова встречали с их стороны все больший и больший отпор.
Изначально власть Хоснера отпиралась на шестерых абсолютно преданных ему людей: Брина, Каплана, Рубина, Яффе, Маркуса и Алперна. Теперь Брин был убит, Каплан, Рубин и Яффе ранены. Люди Хоснера не являлись больше единственными вооруженными людьми на холме. И сейчас, даже если Хоснер давал хороший совет, его встречали в штыки.
Бург поддержал Хоснера и подчеркнул, что, если им даже удастся переплыть реку, далеко они уйти не смогут, а Риш быстро обнаружит их отсутствие.
— И будете вы бежать в грязи по открытой местности, как кролики, преследуемые стаей шакалов… или и того хуже — вас просто заставят сдаться.
И все же более половины людей хотели убежать из Вавилона. Хоснер понимал, ему придется употребить всю силу, чтобы оставить их на месте. Будет жаль… нет, это будет просто трагедией — увидеть, что все их жертвы были напрасны, а храбрость и мужество вылились в поспешное бегство.
Министр иностранных дел настаивал на обсуждении вопроса о Мириам Бернштейн и Эстер Аронсон с Бургом, но Бург отказался, заявив, что женщины останутся под арестом, пока он, Бург, не подберет состав трибунала. Раввин Левин обозвал Бурга ослом и в ярости покинул салон «Конкорда». Совещание решили прервать, не наметив времени его возобновления.
Ни Хоснер, ни Бург не сожалели о таком быстром свертывании этой демократической процедуры. Они понимали, что в случае голосования может пройти предложение министра иностранных дел о бегстве из Вавилона, а подобный исход закончится катастрофой. Ариэл Вейзман не был Моисеем, и воды Евфрата не разверзнутся, чтобы поглотить армию Риша. И если Хоснер и Бург были в чем-то едины во мнении, так это в том, что успешное ведение войны слишком важный вопрос, чтобы отдавать его на откуп политикам.
Ахмед Риш и Салем Хамади провели остатки своих людей через ворота Иштар, потом вверх по Священной дороге до храма богини Нинмех, где они свернули на запад в направлении Греческого театра. Они прошли по руслу древнего канала, миновали внутреннюю городскую стену. Примерно через километр ашбалы перебрались через внешнюю стену и двинулись на север, к Северной крепости.
Риш подошел к Хамади и заговорил, наклонившись к его уху:
— Мы проникнем прямо в центр их обороны, а они и не заметят этого.
— Да. — Хамади прислушался к дувшему с холмов ветру. Они продвигались с подветренной стороны стены, и все равно там, где высота руин не превышала двух метров, песок и пыль заставляли кашлять тяжело дышавших людей, которые старались не отставать от Риша. — Нам надо идти помедленнее, Ахмед.
— Нет. Ветер может прекратиться в любой момент.
Хамади оглядел своих людей. Многие из них были перевязаны, некоторые хромали. Совершенно ясно, что это уже не абсолютно дисциплинированное и надежное войско. Хамади понимал, что, если атака не удастся, они взбунтуются и поубивают своих командиров. А если атака увенчается успехом, они искромсают всех израильтян, и никаких заложников не останется. А без заложников у них с Ришем не будет аргументов для ведения переговоров. Хамади отдавал себе отчет в том, что в любом случае для них с Ришем все кончено. А вот Риш, похоже, этого не понимал, но у Хамади не было желания говорить с ним на эту тему.
Риш ускорил шаг, то же самое сделали и ашбалы. Теперь они почти бежали, и у Хамади возникло такое чувство, что все они торопятся навстречу своей судьбе, навстречу столкновению с историей, навстречу своей участи, навстречу конфликту, который будет влиять на отношения между евреями и арабами еще лет десять, а то и больше. Последние двадцать четыре часа Хамади внимательно слушал «Радио Багдада» и знал, что если они пока не добились других успехов, то, по крайней мере, поставили под серьезную угрозу проведение мирной конференции. И все же возможность изменения хода истории блекла по сравнению с личными страстями и побуждениями. Хамади представил себе Хоснера обнаженным, стоящим под палящим солнцем возле Льва Вавилона. Он вспомнил свое ощущение, когда его руки коснулись кожи Хоснера. Хамади переполняло желание изнасиловать этого еврея… унизить его, а потом подвергнуть пыткам и изуродовать.
После совещания, которое проводил министр иностранных дел, Хоснер вышел на воздух, и тут же на него налетел шерхи. Песок бил в лицо, ветер трепал изодранную одежду.
Он нашел Каплана на позиции, которую прежде занимал Брин. Ночной прицел от винтовки был теперь переставлен на автомат «АК-47», но в такую бешеную ночь от него было мало толку. Раненого Каплана трясло от высокой температуры, но он настоял, чтобы его отправили сюда, потому что лучше всех умел обращаться с ночным прицелом.
Ноеминь Хабер глядела поверх бруствера, пытаясь различить какое-нибудь движение в пыли. Ее лицо закрывал новомодный шлем от ветра. Защитники холма делали такие шлемы из плексигласа, вынутого из иллюминаторов «Конкорда», обкладывали края поролоном из сидений, и такие шлемы защищали лицо от песка, как маска ныряльщика от воды. Шлем держался на ее голове с помощью эластичной ленты.
Хоснер опустился рядом с Капланом.
— Понимаешь, в такую бурю им нет смысла ждать захода луны.
— Понимаю. — Каплан хорошо знал Хоснера, знал интонации его голоса, манеры, он понял, что ему предстоит услышать что-то, и это что-то будет мало приятным.
— У нас больше нет ни постов наблюдения и подслушивания, ни средств раннего обнаружения. Мы слепы.
— Да, это верно. — Каплан уже начал догадываться, куда клонит Хоснер.
— Но, как говорят, лучшая оборона — это нападение. Мы сами должны напасть на них. Как прошлой ночью.
— Да.
Хоснер вышел к нему из темноты, словно Ангел Смерти. И Каплан понял, что ему предстоит умереть.
— И, если мы не сделаем этого, они выскочат на нас прямо из пыли и окажутся на вершине, прежде чем мы сумеем что-либо предпринять. Посмотри сам.
Каплан послушно взглянул вниз. Видимость за пределами периметра была не более пяти метров. Его охватило нехорошее предчувствие, почти паника, и он еще сильнее сжал автомат. Его переполняло импульсивное желание рвануться в темноту, рассечь ее своим телом и посмотреть, что творится на склоне.
— Ну, что ты там видишь, Моше? Что там?
— Не знаю.
— А не хочешь узнать?
Каплан не ответил.
Хоснер подождал, потом продолжил объяснять ситуацию.
— В сложившейся ситуации самым лучшим военным решением будет послать на склон людей и устроить засаду. Я бы расположил ее возле внешней стены. По пути сюда от ворот Иштар ашбалы вынуждены будут пойти вдоль этой стены. А засада не только нанесет им урон в живой силе, но и предупредит нас о нападении. — Он вздохнул. — Но Бург отказывается рисковать людьми и распылять силы. Это субъективное решение, однако я вынужден с ним согласиться. — Хоснер помолчал. — Но, с другой стороны… с другой стороны, если один человек с автоматом и несколькими сотнями патронов заляжет там, где арабы пойдут вдоль стены, он сможет уложить десяток из них, прежде чем они откроют ответный огонь. — Хоснер снова помолчал. — Понимаешь?
Прикрывая ладонями огонь, Хоснер закурил сигарету и протянул ее Каплану. Тот никогда не видел и даже не слышал о столь дружеском жесте со стороны Иакова Хоснера.
Каплан сделал затяжку, но сигарету не вернул.
— Я… я думаю, вы правы… если только они уже не находятся на середине склона.
— Да, это так, — согласился Хоснер. — И наверняка у подножия холма оставлены часовые. Но один человек без труда сможет проскользнуть мимо них в темноте.