Прощаясь с Лаурой, я желал ей здоровья и счастья.
– Я буду за тебя молиться, – со слезами в голосе ответила мне она. – Но оставь мне надежду, скажи, что вернешься!
– Если он сможет, то вернется, – сказал за меня д'Артаньян.
Мы перебрались на речные барки и целый день продвигались вверх по течению Соны, кусаемые комарами, которые тем летом были величиной с ос.
Не знаю, то ли пейзажи, мимо которых мы проплывали, то ли упомянутые насекомые повлияли н разговорчивость Джулио; во всяком случае, по моей просьбе Мазарини наконец-то, хотя и кратко, набросал текущую международную ситуацию. Конца войны, длящейся вот уже двадцать лет, не было видно[14]. Усиливались неприятности на фронте в Германии, где с огромным трудом удавалось координировать военные планы со шведскими союзниками, непостоянным и химеричным, тем более, после смерти под Лютценом "Ледяного короля" – Густава Адольфа[15]. Штурвалом государственного корабля, которым номинально управляла малолетняя Кристина, заведовал канцлер Оксеншерна, у которого было ровно столько же доверия к Ришелье, что и у кардинала к нему. Хуже всего было то, что главнокомандующий шведов, генерал Банер, никогда не бывал трезвым. Не уменьшалось проблем и на испанском фронте. Очередные переговоры с герцогом Оливаресом были, по сути, кратким перерывом в боях за Пиренеи и за власть над Каталонией. К этому следует прибавить внутренние сложности, вечные заговоры принцев, мечтающих избавиться от кардинала, который после недавней смерти единственного человека, которому доверял – отца Джозефа де Трембли, прозываемого "серым кардиналом" – чувствовал себя все более одиноким. Ришелье уже много лет вел свою тонкую игру с королем, который одновременно и любил его, и ненавидел. Понятное дело, иногда Людовику XIII удавалось сорваться с поводка собственного министра, но только лишь затем, чтобы понять, что Армана дю Плесси заменить никем нельзя. Из слов Мазарини не звучала излишняя любовь к Его Королевскому Величеству; понятное дело, он не говорил напрямую о сексуальной ориентации Людовика XIII, который, как говорил д'Артаньян: "весьма любил женщин для поддержания компаний и бесед", после наступления темноты предпочитая мужское товарищество.
Я спросил про маркиза Сен-Мара[16] – легат сморщился, но ничего не ответил.
Потом я сориентировался, что юный и красивый, словно Аполлон, королевский фаворит находился на кривой, поднимающей его вверх, и которая со временем должна была довести его до краха. Но ни одно из упомянутых дел, пускай и серьезных, не походило на такое, где Альфредо Деросси мог бы служить помощью и советом Великому Кардиналу. Когда же я пробовал провести более глубокую разведку, Мазарини попросту менял тему.
В местности Масон мы снова пересели на лошадей. Джулио, исключительно по известной только лишь ему одному причине, помчался вперед, я же с д'Артаньяном и Ансельмо отправились в путь через час после него. Мушкетеры остались сзади. Даже не знаю, поехали ли они за нами.
Едва лишь мы отъехали от реки, я обратил внимание на полное отсутствие движения на тракте, который даже начал зарастать густой травой. Точно так же, чем дальше к возвышенностям, тем больше менялась царящая по деревням атмосфера. Если по берегам Соны было шумно, подвижно, то здесь среди деревенских чувствовалось беспокойство и настрой странного выжидания.
– Что тут происходит? Чего боятся эти люди? – спрашивал я у д'Артаньяна. Но тот, однако, молчал. В конце концов, в в поселении Ла Рош я наскочил на какого-то священника, молящегося с кучкой детворы под крестом, и попросил его разъяснить мучающую меня проблему.
– La peste, – коротко пояснил тот. – Черная Смерть посетила околицы Клюни. Армия окружила всю территорию кордоном, сажая всех удирающих крестьян под карантин. Пока что о распространении заразы ничего не слышно. У меня брат в деревне Тезе, только вот уже месяц я не могу с ним связаться, даже не знаю: жив он или уже умер.
Эпидемия, так я и знал, мелькнула в голове хвастливая мысль.
Сразу же за деревней мы встретили военный пост, завораживающих всех с дороги. Нас пропустили, когда д'Артаньян коротко переговорил с командующим там офицером.
В поселении, видимом сразу за постом, мы не застали хотя бы половинку человека, только свежие кучи земли с вонзенными в них крестами, выдающие места захоронения несчастных обитателей. Опять же, на дверях каждого дома смолой был нарисован андреевский крест, выдавая, что тут прошла смерть.
Горячечно я пытался припомнить, что мне известно о чуме, о ее разновидностях: бубонной, легочной и септической; про заражение воздушно-капельным методом или посредством укуса блох, паразитирующих на крысах… Знаний было маловато.
Тем временем, мы добрались до Клюни, крупного и знаменитого аббатства, стены которого гордо возносились над окружающими их холмами, огромная же, пятинефовая базилика, окруженная со стороны алтаря десятком небольших часовен, похожих на грибы опята, вырастала, казалось, до самого неба. Часть бенедиктинского комплекса еще не поднялась после разрушений длительных религиозных войн; в особенной степени пугала выжженная глыба библиотеки, ну а отсутствие паломников и даже перекупщиков, обычно, столь многочисленных рядом с монастырями, дополнительно усиливал впечатление, будто бы я гляжу на какую-то гигантскую декорацию.
Вот только, неужто все это вызвала чума? В аббатстве никаких ее следов я не заметил. Внутренние дворики были выметены, декоративные кусты подрезаны, а на крышах среди зубцов и открытых галерей я увидел многочисленных лучников и мушкетеров в полной готовности.
Пухлый аббат, приказав Ансельмо заняться выделенным мне помещением, пригласил меня в трапезную, где за большим столом, на котором был кубок с вином, стояли всего два стула. Одно место занимал сгорбившийся мужчина, седой, с нездоровой кожей, указывающей на проблемы с желудком. В прошлом, наверняка, обладающий солидным телосложением, за последнее время он должен был сильно похудеть, так как одежда висела на нем, словно камзол с плеча старшего брата. И только лишь глубоко посаженные глаза горели блеском непоколебимости.
Когда его взгляд остановился на мне, я тут же почувствовал не только могуществ, которые дают объединенные власть и ум, но вместе с тем и невероятную силу духа, позволяющую ему быть Гулливером среди лилипутов. Возможно, правда, то было специфическое мое собственное восприятие – я знал не только то, кем Ришелье является, но и ориентировался, кем станет. Мне были известны его посмертные судьбы, его истинное величие, которое, по уважительным причинам, откроют только лишь в XIX веке, когда по-другому начнут видеть суть raison d'Etat (государственных соображений – фр.). В его времена, если верить листовкам, чаще всего издаваемым в Брюсселе (в Париже, под носом Его Преосвященства, где жестко правил Лаффемас, начальник тайной полиции, отважных критиков было намного меньше), его считали пройдохой, интриганом и корыстолюбцем, ревнующих за собственное положение при короле – безжалостно истребляющим собственных врагов (а при случае, и врагов Франции), не обращающим какого-либо внимания на аристократическое родство или на титулы маршалов Франции. Не дождавшись милосердия, сложили свои головы господа Марийяк и Монморанси, все предыдущие заслуги которых перед лицом измены не остановили размаха палаческой секиры.
Все это никак не усиливало любви к Его Преосвященству. Распространялись фривольные песенки, описывающие, к примеру, его неудачные ухаживания к герцогине Гонзага, ставшей впоследствии королевой Польши; все насмешничали над его геморроем и оценивали легендарные богатства. Но лично я, как только его увидел, остановился, как вкопанный, пораженный харизмой Первого Министра.
– Laudetur Jesus Christus (хвала Иисусу Христу – лат.), signore Деросси, – произнес Ришелье. – Я рад, что вы приняли наше приглашение.
Я опустился на одно колено и поцеловал перстень. Ришелье тут же приказал мне подняться и присесть на стул. Выглядел он весьма хмуро. Неужто он прямо так принимал к сердцу эпидемию? Странно! С каких это пор, любая зараза, выкашивающая, в основном, плебеев, доставляла беспокойств великим мира сего?
Расспросив о дороге и выслушав мои традиционные благодарности, кардинал поднялся и вместе со мной подошел к окну, через которое можно было видеть освещенные заходящим солнцем холмы, леса, а ниже – свободно рассыпанные деревенские застройки.
– Красивая страна, – сказал он. – Сердце Франции, сердце Европы, сердце мира… – А потом, устремив прямо в меня свой взгляд, прибавил смертельно серьезным тоном: – Когда много лет назад, переодевшись горожанином, я ходил на ваши лекции, иль Кане, то никак не предполагал, что когда-нибудь мне придется обратиться к вам за помощью. Говоря по правде, у меня хватает инженеров и медиков, мне служат различнейшие алхимики и астрологи, него воря уже о философах с теологами, только каждый обладает склонностью ограничения собственной специальностью, не смеет смело глянуть дальше. Вы же, – поглядел он мне прямо в глаза, словно бы через них пытался проникнуть в мозжечок, гипофиз и эпифиз и там встретиться с "я" Альдо Гурбиани, – походите на людей прошлого, на Леонардо или Коперникуса, способных охватить больше и глядеть шире, чем иные. Я нуждаюсь в вас.
Мне хотелось спросить, ради какой цели, но не смел перебивать Первого Министра, ну а тот пока что не спешил сразу же посвятить меня во все.
– Верите ли вы в дьявола, иль Кане? – спросил он.
– Я верю в Бога, – ответил я, – и в мир, в котором так же существует особое зло.
– В это как раз верит каждый, – буркнул кардинал. – Я же имею в виду физического сатану, сатану из плоти и крови, в своих деяниях пользующегося инструментами, а не искушениями.
– Скорее – нет. То есть, наверняка нет!
Мое признание доставило ему явное облегчение.