– Никакой обороны не было, – прошептал он. – Только не это более всего заставило меня застыть. Ибо я увидел гораздо больше. Словно бы я был птицей, поднялся на горящим городом вверх, над облаками, так что с высоты в множество миль мог видеть под собой почти всю Европу. Она походила на вырезку из глобуса, с такой дистанции я прекрасно отмечал кривизну земного шара. Я мог лично убедиться в том, что сатанинские Серебристые не выбирали свои цели случайным образом.
– Учтите, господа, что в Париже они попали не в королевский дворец или в гарнизон, но в собор и в университет: в веру и в знание, в два столпа нашей цивилизации, – сказал кардинал.
– Это правда, нигде они не тратили своих бомб понапрасну, – сообщил Гомес. – Я могу это подтвердить, ибо поднялся высоко над землей, словно бы на летающем ковре, а поскольку ночь была безоблачной, я, будто на ладони, видел горящие после их атаки Рим и Лондон, уничтоженные Вену и Москву, Лиссабон и Стамбул. Но самая ужасная судьба встретила Мадрид, столицу королевства, породившего Кортеса. Рано утром я отметил там неожиданный взрыв и ослепительный, ярче восходящего солнца огненный шар, который излучал, казалось, на весь центр Кастилии, а потом превратился в гигантское облако, своей формой подобной старому дубу, достигающему небес. Как говорит Писание: "Случилось. Увидел я звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя[27]".
– Однако, сон твой касался отдаленного будущего? – допытывался я. – Ты сказал, что дофин в нем был старшим, королева была погружена в траур, а Мазарини уже стал кардиналом.
– Все так, только то было весьма недалекое будущее, – уточнил Гомес. – Отстоящее от нас, самое большее, на три, четыре года. Но позволь, учитель, рассказать тебе иное из сонных видений, ибо все они складывались в последовательность рассказов, каждый последующий из которых, казалось, расширял значение предыдущего.
– Слушаю внимательно.
– Конкретно же, приснилось мне, будто бы, как в юные годы, вскарабкался я на скалу, высящуюся над выступающим в море мысом. За мною, над рекой, разлившейся в обширном эстуарии, лежал крупный город. Я узнал, что эта река называется Тежу, город – Лиссабоном, ну а место, в котором я очутился, называют мысом Рока. Тут же я быстро догадался, что не пребываю во временах своего детства, но вновь в не слишком отдаленном будущем. День был ясный, но над морем все еще лежал утренний туман. Привычно скрипели цикады, мальчишки бегали вокруг маяка, я же, со странным беспокойством, сидел, опираясь спиной о камень. И тут сорвался ветер и снес туманную вуаль.
– И отец увидел безбрежное море?
– Как раз моря я увидел немного. Зато я увидел флот. Самый огромный из тех, который когда-либо плавал по океанам, похоже, там были все суда, которые в последние годы пересекали океан: каравеллы и галеоны, бригантины, флейты, пинасы. То были суда, которые, скорее всего, перехвачены неприятелем и ими перевооружены, поскольку я не видел традиционных пушек, направлялись в устье Тежу. И я чувствовал, как страх сжимает мне горло, тем более, когда увидал я рои коричневых фигур, покрывающих все палубы. Почитатели Пернатого Змея и Пера Колибри готовились к вторжению. Нас ожидала реконкиста. А вокруг себя я не видел ни малейших даже приготовлений к обороне, только сейчас заметил я, что дети были грязны и голодны, а город за нами разрушен и безлюден.
Тут священник замолчал, дыша нервно и неглубоко, словно тот, кто только что вынырнул из морской пучины.
– Похоже, это меняет наши планы, – сказал Ришелье. – Видение отца Гомеса говорит о том, что мы не располагаем десятилетиями для приготовлений, до столкновения с врагом у нас остается, самое большее, несколько лет.
– Но ведь в таком случае мы ничего не можем сделать, – охнул я. – Самое большее, мы обязаны готовиться к партизанской войне, организовывать очаги сопротивления; прежде всего, нам следует распылить группу ученых и скрыть результаты наших исследований.
– Сегодня под утро я видел иной сон, – неожиданно перебил меня ГОмес. – Совершенно не похожий на все остальные. Я пребывал в цветущем саду и видел идущую ко мне светящуюся фигуру в белом. Я не видел ни ее лица, ни одеяний, столь сильное сияние исходило от нее, но сам вид ее удалял страх и неверие. Наоборот, он наполнял душу спокойствием и благоразумием.
– А говорила ли что-нибудь эта фигура?
– Ни слова. Но когда я проснулся, у меня сложилось впечатление, что, наконец-то, я знаю, что нам делать.
– Что же?
– Вернуться туда! В Америку. Добраться до источника злых сил, узнать противника.
– Я и сам издавна думал об этом, – вмешался Ришелье. – Уже больше месяца назад я риказа капитану Фруассарту отправиться в Нант и готовить его "Генриетту" к дороге.
– Ваше Высокопреосвященство желает отослать его в пасть дракона. А одном корабле?
– Нет, маэстро, я думаю о большей экспедиции. Вместе с вами, с месье Мардину, с доктором де Лисом, с вашими чудесными аппаратами.
– Но ведь, несмотря ни на что, это же чистой воды безумие! – воскликнул я. – В настоящее время это будет то же самое, что атаковать носорога зубочисткой.
– Я поплыву с вами, – импульсивно заявил Педро Гомес. – Знаю, что это может закончиться успехом.
10. Время неудач
Ришелье считал, что, если мы желаем успеть на Караибы перед весенними ураганами, то следует отправиться немедленно. Тогда мы постановили выезжать завтра же, на рассвете. Поначалу на лошадях, в Орлеан, а потом, если Луара не будет скована льдом, на судах до самого ее устья. Ансельмо не проявлял особого энтузиазма к путешествию, утверждая, что даже вид полного таза с водой вызывает у него морскую болезнь, а что уже говорить про бурный океан. Лино – совершенно другое дело. После возврата из Пале Рояль я застал его в квартирах, которые Мазарини выделил нам для отдыха. Павоне, же помытого и постриженного, я застал в компании Лауры, которую он забавлял штучками с тремя картами, и, как я заметил, за короткое время он уже успел ограбить ее от перстня и сережек, а сейчас они играли на ожерелье. Я приказал шулеру вернуть всяческую добычу, полученную шулерской игрой, и объявил им про поездку, закончив свое высказывание следующим образом:
– Я хочу, Лино, чтобы ты сопровождал нас в этом путешествии.
– С удовольствием, ответил тот. – Пока что никаких предложений мне никто не делал, а сам я довольно давно уже не нырял в Мексиканском заливе.
– Ну а что будет со мной? – спросила девица Катони.
– Ну а вы остаетесь в Париже.
– Исключено, я еду с вами! – воскликнула та. – Морских путешествий я не боюсь, ну а женская точка зрения в некоторых ситуациях прекрасно дополнит мужское разумение.
– Мне не хотелось бы подвергать тебя… – возражал я.
– Но я хочу, – топнула Лаура ножкой. – Если нужно, я могу быть и матросом, и юнгой.
За нее вступились Ансельмо и, что имело какое-то значение, Лино, который ведь совершенно не знал ее. Я уступил наполовину, согласившись на то, чтобы Лаура сопровождала нас до порта в Нанте.
– Ну а потом? – допытывалась девушка.
– А потом поглядим.
Определившись таким вот образом, я выслал Лауру и Лино на вечерний вояж по городу, на что оба имели огромное желание, я же, вместе с доктором и турком, уселся за подготовительными планами. Помимо установления предварительных положений нашей экспедиции, я намеревался еще продиктовать Ансельмо письмо приятелям из Мон-Ромейн относительно нынешнего положения дел и направлений исследований в мое отсутствие.
Так мы занимались до полуночи. Я уже начал беспокоиться затянувшимся отсутствием Лауры и Лино, как вдруг из прихожей донесся какой-то шум.
– Проверь, Ансельмо, кого там несет!
А через мгновение передо мной появился месье де Сирано, натрудившийся, словно человек, три дня проведший в седле, чего, если учесть недавнюю операцию, делать он никак был не должен.
– Господи Боже, Савиньен, да что же стряслось?
– Плохие новости, – прохрипел тот.
– Говори!
– Давайте подождем с четверть часа. Д'Артаньян, с которым я уже виделся, просил подождать давать отчет, пока не прибудет месье Мазарини.
Мы не ждали даже и десяти минут, и в наших палестинах появился сам легат, а вместе с ним – кардинал Ришелье.
– Через три дня после того, как я покинул Клюни, – начал свой рассказ Бержерак, – капитан Фушерон выехал с несколькими мушкетерами на разведку, чтобы проверить, насколько правдивы рассказы про то, что испанцы укрепляют гарнизон в Шаролле, так что в монастыре не было никого, кроме горстки монахов, как внезапно на двор аббатства вторглась группа вооруженных людей, окружавших молодого военного, что само по себе было странно, поскольку охранникам было приказано никого не допускать на зараженную территорию.
Сам приор вышел узнать, кто же тот наглец, который рискует навлечь на себя гнев Его Высокопреосвященства (а при случае, и самого Господа Бога, ибо кардинал считался земным воплощением небесного величия). Только прибывший не проявлял особого уважения ни к возрасту священника, ни к его должности, поскольку воскликнул уже от ворот:
– Именем короля, а позвать сюда месье Деросси.
– есье Деросси временно отсутствует, – ответил ему аббат. – Но мне хотелось бы знать, с кем имею честь, как вам удалось, месье, проникнуть сюда?
– Я маркиз де Сен-Марс, великий конюший Его Королевского Величества, прибыл сюда ради инспекции данного места, а это, – указал он на стоящего рядом с ним черноволосого с проседью мушкетера, – месье капитан Арман де Труасвиль, слава которого может сравниться с быстротой его шпаги.
– Монастырь не подлежит юрисдикции Его Королевского Величества, – довольно разумно заметил приор, – посему согласия на какую-либо инспекцию я дать не могу.