– Подождите еще, подождите!
Это возмутило экипаж, поскольку пора прилива была самой подходящей для выхода в море, да и ветер дул попутный.
– Сколько нам еще ждать? – спрашивал капитан. Священник молчал, тогда пират схватил его и хорошенько тряхнул тощим стариком. – Сколько еще, черт подери!
– Совсем недолго, – прозвучал ответ.
– Подождем час, – предложил я примирительно, видя знакомые конвульсии на лице испанца.
– Черт бы его побрал, – сплюнул за борт Фруассарт. – Ладно, ждем!
Но когда час прошел, и ничего не произошло, безапелляционно он скомандовал отплытие. Трап убрали, а моряки начали поднимать якорь.
Неожиданно со стороны суши раздался конский топот. Все мы высыпали на палубу; кабестан был остановлен. Конские копыта стучали по деревянному помосту, словно барабанная дробь. И тут же показался всадник, с не прикрытой, несмотря на мороз, головой. Добравшись же до причальных тумб, коня резко остановил и громко закричал:
– Благородный месье Деросси, маэстро!
Я склонился к нему над релингом; и сердце мое пронзил неожиданный страх.
– Боже! Это вы, Фушерон? Что вас сюда пригнало?
Тот же сполз с коня, свалился на колени и начал трясти белой головой, поседевшей, скорее, не от мороза, а, скорее, от отчаяния.
– Нет уже, нет уже Мон-Ромейна…
Когда мы приняли его на борт и напоили горячим грогом, он начал рассказывать рвущимся голом, наполненным болью и не уходящим испугом.
– То было в Рождество. Около полудня. Я отправился в монастырь монахам праздничные поздравления передать, и как раз остановился на дворе, когда появился…
– Кто, Андре?
– Ангел уничтожения, стальная птица. Не похожая на те тарелки, в которых, как вы говорили, до сих пор прилетали серебристые Вырывающие Сердца. Никто его прилета не услыхал, только я почувствовал врага и направил глаза в небо. Он находился у самого зенита, точно над самым Тезе, когда выпустил из своего брюха небольшие яйца. Чтобы лучше видеть, я сделал шаг вперед, но тут же споткнулся на чем-то и упал лицом в снег. И как фраз это меня спасло. Двое братьев, которые глаз вовремя не отвели, ослепли; другие долго еще ходили словно безглазые. Вспыхнуло сияние, ярче тысячи солнц. И закрутилась над Мон-Ромейн огненная буря, а затер раздался гром, громче, чем сотня громов. После него же пришел чудовищный вихрь: вырывающий с корнем деревья, валящий древние буки и дубы. Вихрь сорвал крышу с базилики, выдул витражи, словно мыльные пузыри, повредил множество строений. А затем настала тьма, черная пыль заслонила солнце, и тут же после того начал падать смолистый дождь. Животные с ума сошли от ужаса, собаки охрипли, петухи словно на ночь петь начали; я же, выведя из конюшни своего коня и, хоть как-то успокоив его, поскакал в Тезе.
– Не слишком было это разумно, – буркнул я про себя.
– Знаю, маэстро, повсюду безумствовал пожар, посему, не отъехав и на милю, пришлось мне завернуть. Добрый день прошел, прежде чем дождь наконец-то погасил огонь.
– И что же вы там увидели?
– До самого места я не добрался, но встретил одного из своих мушкетеров, который первым в разведку отправился. Правда, поездка эта не пошла ему на здоровье. Находясь в полусознательном состоянии, сотрясаемый приступами блевоты, рассказывал он чудовищные вещи. На пять миль от лагеря лес был повален вихрем. На три – все пожрал огонь. Ну а посредине, там, где еще утром был холм и поселение, и фабрики, и гроты… ничего.
– Как это – ничего?
– Ни малейшего следа жизни, повсюду лишь корка грязи и гари. Не осталось хотя бы половины дома, машины или башни, так, несколько кусков расплавленного металла. Рауль вспомнил, пока сознание полностью не утратил, что не сохранились даже глубинные пещеры внутри холма; завалился нижний порт, высох и рукав Соны, сгорели суда, испарились пруды, исчезли все мельницы, запруды, а на реке появилось множество дохлой рыбы, плавающей вверх брюхом.
– И что ты сделал, капитан?
– Не желая тратить времени даром, оставив монахов, погруженных в слезах и печали, я тут же направился в Париж, объезжая громадную гарь. В Шайоне я встретился с посланцем Его Высокопреосвященства с запоздавшими предостережениями об эвакуации лагеря и ученых. От него же я узнал, что все вы поспешили в Нант.
Тут он замолчал. Амбруаз де Лис спрятал лицо в ладонях.
Идрис Мардину так стискивал кулаки, что у него побелели пальцы, Ансельмо плакал. И только на лицо падре Гомеса сошло какое-то странное спокойствие.
– Так должно было случиться, – сказал он.
– И что в данной ситуации ты хочешь предпринять? – обратился ко мне капитан Фруассарт.
Пытаясь собрать мысли, я поглядел на собственных сотрудников, ища совета у них.
– Возвращаемся! – предложил турок. – Пока мы живы, соберес новую компанию, а вы, мастер, нас поведете.
– Правильно, – поддержал его доктор де Лис. – Во второй раз эксперименты будет воспроизводить легче. А работать будем распыленно, по всей Европе.
– И я так думаю, путешествие в пасть дракона никакого смысла не имеет, – прибавил Лино. – Эти ебанутые применили малую направленную тактическую ядерную бомбу для разрушения подземных объектов, но вот показали ли они все, на что способны?
– Плыть к ним, это все равно, что бросаться с мотыгой на слона, – соглашался с остальными Ансельмо.
– Куда бы вы ни направлялись, я еду с вами, – заявил Фушерон. – Нет у меня уже дома.
Так все они говорили, как поднялся падре Педро, более спокойный, чем обычно.
– Нужно плыть, – акцентируя первое слов, заявил он. – Победу мы найдем лишь за океаном.
Опустилась тишина, словно мед густая, и все поглядели на меня. В течение пары десятков секунд в моем мозгу пролетело такое множество образов, мыслей, концепций, словно его рассек клинок шпаги месье да Баатца. На мгновение я еще раз увидел Мон-Ромейн, зеленый холм, пульсирующий работой будто гигантский муравейник, в памяти мелькнули лица близких людей, способных подтолкнуть знание на ускоренный путь, увидел я еще, словно в маленьком алембике, весь наш мир, евроазиатский мысок, его величие, малость и неповторимость. Покрасневшее в горячке тельце дофина, дрожащие от беспокойства губы Анны Австрийской, пронзительные глаза кардинала Ришелье и портрет эрцгерцогини…
– Подавайте сигнал экипажам, – обратился я к старому пирату. – Выходим в море!
11. Новый Свет
Не имеет понятия о плавании под парусами тот, кто не стоял на носу галеона семнадцатого века, кто не слышал неповторимого шума разрезаемых форштевнем вод, скрипа рей, гула натягиваемых канатов и трепетания наполняемых ветром парусов. Хотя в качестве Альдо Гурбиани в вершинной точке своей карьеры я был хозяином трех океанских яхт, даже для меня плавание на "Генриетте" представляло увлекательнейшее переживание. Но не сразу мне удалось всем этим наслаждаться, на первые дни болезненной тенью наложилось уничтожение Мон-Ромейн, столь же суровое в своем воздействии, как и морская болезнь в Бискайском заливе, кипящем штормами. Бледные, болящие, с вывернутыми наизнанку кишками, мы почти что не разговаривали друг с другом. Впрочем, а о чем мы должны были разговаривать? О том, что все мы – куча смертников, стремящихся к уничтожению? Если говорить обо мне, измученный рвотой, я утратил последнюю надежду на пробуждение из этого сна наяву. Зато я обрел уверенность, что останусь здесь до самой смерти. Причем, не столь уже и отдаленной.
Однако, на четвертый день шквал утих, выглянуло солнце, сделалось теплее и сразу же оптимистичней. Я выбрался из койки и вышел на палубу. Первым встреченным мне человеком была Лаура, чуть ьолее прозрачная, но как всегда красивая. Лаура расчесывала волосы. И я просто загорелся изнутри! Не глядя на то, что сделался бы объектом насмешек со стороны матросов (да и черт с ними!), я желал подбежать к ней и воскликнуть: "Я люблю тебя, иди ко мне, моя самая дорогая!". Но padre Гомес находился на посту и, увидав, как я крадусь к девушке, сладко бросил с высота мостика:
– Bueños Dias, señor il Cane.
Шли дни. Держась подальше от иберийского побережья, мы обошли едва видимый в тумане мыс Финистерре, а затем и Азоры, так как у нас не было потребности задерживаться там. Воды у нас имелось в достатке, в том числе овощей и сушеных фруктов, предотвращающих цингу и другие морские болезни. Время от времени мы разминались издалека с разными судами различных видов и флагов, но слишком друг к другу не приближались, так как мы не нуждались в компании.
Каждый день утром отец Педро проводил в средней части палубы святую мессу, в которой с охотой принимали участие даже пожилые пираты – что ни говори, но это было хоть каким-то отвлечением от морской рутины, с другой же стороны, помогало им преодолеть суеверный страх, который возбуждала перспектива лишиться сердца. Другое дело, что Идрис Мадрину славно потрудился над тем, чтобы у возможных противников дело это пошло не очень-то и легко.
Потом де Лис проводил среди экипажа курсу первой помощи; урок учил, как пользоваться чудесами современной техники, а Павоне знакомил всех с азбукой Морзе, утверждая, что никогда не узнать, когда такое умение может пригодиться. После обеда было свободное время.
Как-то раз меня разбудил возглас Анселмо: "Maestro, завтрак летит!". Это была его реакция при появлении летающих рыб. Некоторые из них упали на палубу, одну кок схватил прямо на сковороду, правда, на вкус чем-то особым они не отличались. В другой раз Лауру восхитили танцующие на волнах дельфины. Летающие тарелки не появились ни разу.
Чем ближе к Америке, тем чаще я задавал себе вопрос, а куда, собственно, мы плывем, и удастся ли нам обнаружить врага раньше, чем тот найдет нас? Из объединенных сведений, из индейских легенд и видений Гомеса следовало, что логово противника находилось где-то к северу от Рио-Гранде. То есть, это, в одинаковой степени, могла быть Аризона, Невада, Нью-Мексико. Мелочь, территория, больше, чем вместе взятые Германия и Франция.