В кабину заглянул Вайгель. Я указал ему на лежащего без сознания пилота.
– Забирай его вниз и позови к нам турка. Может он и докумекает, как все это действует? Тогда мы могли бы нанести визит в их центр раньше, чем они ожидают.
Тем временем Лино присел возле какого-то шкафчика откуда вытащил целую охапку покрытых жиром бумаг.
– У этих уродов имеются испанские карты. Причем, всего мира!
Что касается меня, то я сконцентрировался на устройствах управления, разыскивая источник энергии и навигационную аппаратуру. В какой-то момент я обратил внимание на ящичек под стеной; в его маленьком окошечке в одинаковом темпе перескакивали пурпурные символы – возможно, то были их цифры?
В то же самое время все работающие контрольные лампочки начали зажигаться и гаснуть в ускоряющемся темпе. Я отметил, что устройство никак не было соединено с пультом управления и удивительным образом напоминало мне…
– Ходу! – заорал я всем нашим. – Это, явно, какое-то устройство самоуничтожения.
Повторять было не нужно. Лино схватил охапку карт и прыжком направился к входу. Вайгель со своим живым грузом уже спустился вниз, а Идрис поднимался к нам и находился на средине лестницы.
– Беги! – крикнул я турку и всем остальным, которые задрали головы. – Все в укрытие. Сейчас эта штука взорвется!
Словно бы в знак подтверждения моих слов, изнутри тарелки раздался пронзительный сигнал; не колеблясь более, я спрыгнул с лестницы в сторону, Лино за мной. Мы на местр разминулись с релингом, удачно падая с подветренной стороны "Генриетты". Но еще до того, как долететь до воды, я услышал над собой чудовищный взрыв. Инстинктивно, я нырнул, как можно глубже, направляясь в сторону нашей подводной лодки, колышущейся на волне неподалеку от галеона.
Тарелка тем временем взорвалась. В течение какого-то момента она была похожа на олимпийский огонь в Сиднее, но через мгновение горящая машина грохнула на "Генриетту". Рухнули мачты, корпус пробил палубу, достав до трюма. А там горящие обломки попали на бочонки с порохом. Мощный разрыв расколол судно пополам. На мгновение корма встала дыбом, но потом погрузилась в море образуя чудовищный водоворот. Еще какое-то время вокруг нас валились сверху обломки летающей тарелки и нашего корабля. Какой-то обломок раскаленного металла рассек мне бровь… Отовсюду были слышны крики раненых и тонущих. Оставшиеся в сознании пытались спасти тех, кто все еще был под действием снотворного газа. Чаще всего – безрезультатно. Доктор де Лис стоял на носу "Наутилуса", махая мне, чтобы я побыстрее очутился на подводной лодке. Вопросом короткого времени было появление акул. Но если бы все пережившие крушение галеона последовали моему примеру, "Наутилус" такой перегрузки не выдержал бы…
По счастью, на горизонте появились белые паруса "Святой Лючии", спешащей на спасение немногочисленным оставшимся в живых морякам с "Генриетты".
12. Последний берег
Результат нашей стычки, несмотря на кажущийся успех, оказался трагичным. Из всего экипажа "Генриетты спаслось всего двадцать семь моряков и пассажиров – погибли храбрец Жан, суеверный канонир Андре и рулевой Арман – молодой, постоянно кипящий радостью жизни. Боцман Вайгель, хотя и раненный в ногу, остался в живых и не выпустил из рук бессознательного пилота Серебристых. Спасся, благодаря своему невероятному счастью, и Фруассарт, которого из самого центра огненной бури вытащил верный Эбен. Наибольшей потерей для экспедиции, вне всякого сомнения, была утрата Идриса Мардину. Изобретатель принадлежал к исключительной категории незаменимых людей. Пропали практически все оснащение и оборудование. На "Святой Лючии" остался один пулемет и немного взрывчатки. Помимо того, сохранились семь противогазов, два стеклянных доспеха, несколько бандолетов, автоматы, размокшие карты, которые Лино забрал из тарелки; две подзорные трубы, какие-то лекарства… Но, что граничило с чудом, в живых осталась вся девятка, которая, по мнению Гомеса, должна была сыграть решающую роль во всей экспедиции.
Опасаясь последующих атак, капитан Гренель как можно быстрее направился к берегу. Большинство из нас подозревало, что днем наверняка появятся вражеские разведчики, изумленные и разъяренные по причине утраты тарелки. На палубе брига было запрещено разжигать какие-либо огни, так что мы плыли в тишине, погруженные в бархатной темноте. Стоящий на носу аравак Мигель заявлял, что чувствует близость берега.
Наш пленник – индейский пилот летающей тарелки – быстро пришел в себя, но на все задаваемые нами вопросы только издевательски скалил зубы. С тяжелым сердцем, под согласным напором всех товарищей, я согласился на то, чтобы подвергнуть его пыткам. Безрезультатно! Ни вырывание ногтей, ни раздавливание яиц, которое провел Ансельмо, который явно имел склонность к профессии живодера, не произвели на индейце особого впечатления. Он не отвечал на вопросы, которые задавали ему по-испански или на различных индейских диалектах, известных Мигелю. Пленник даже не дал познать по себе, что знает nahuatl, родной язык ацтеков, которым, понятное дело в довольно ограниченном объеме, владел отец Гомес. В конце концов, когда мы, устав, прекратили расспросы, а padre из чувства жалости дал пленнику воды, пилот сам заговорил по-испански:
– Вы все и так не доживете до завтрашнего заката солнца!
Тут он рассмеялся, скрежетнул зубами, сглотнул слюну. И тут же странные конвульсии потрясли им, под конец он выгнулся, пару раз еще дернулся и скончался.
– Похоже, у него во рту был спрятан какой-то яд, – заметил вызванный слишком поздно Амбруаз де Лис.
– Если он его имел, то почему не проглотил его сразу же, щадя нам усилий, а ему – страданий? – спросил я.
– Вы, иль Кане, не знаете местных индейцев, – заметил отец Педро. – Наверняка ему хотелось показать нам, что он презирает всяческие страдания и причиняемую ему боль.
Но последние слова пилота привели к тому, что я решил не ожидать, а как можно скорее пересесть на "Наутилус", подплыть на нем к берегу и там укрыть наш маленький экспедиционный корпус. Если бы в течение ближайших суток никакого нападения не было бы предпринято, мы продолжили бы поход до самого устья Рио-Гранде по морю; в противном случае, нам оставалось бы гораздо более сложное тайное перемещение по суше. Благодаря захваченным картам, среди которых, к изумлению Фруассарта, очутилась сделанная от руки копия Атласа Джоао Тейшеры, содержащая массу сведений, предназначенных исключительно для монархов, для просты же моряков недоступных; мы, более-менее, знали, где искать командный центр врага – все авиамаршруты, вычерченные на одной из сохранившихся карт, сходились в дикой и пустынной возвышенности к западу от Колорадо.
Только начало светать, когда, плывя на "Святой Лючии", мы очутились на расстоянии броска копьем от мангровых зарослей, где море переходит в сушу. Нигде не было видно следов людских обиталищ, никаких костров, ни малейшей струйки дыма. Ночные птицы лениво насыщались, не обращая на нас никакого внимания. Мигель, облизывая собственный палец, который он то и дело погружал за борт, почувствовал устье реки на вкус. Туда мы решили войти на нашей подводной лодке. Оставив бриг в узком проливе между рифами, мы проплыли на "Наутилусе" на другой берег этого лимана, углубляясь в речные тоннели, тянущиеся посреди запутанных мангровых зарослей. Мы решили остановиться на день в подобном убежище. Конечно, можно было удалиться еще больше от берега, но нам не хотелось терять визуального контакта с судном. Тем более, когда постановили, что по причинам безопасности решили решительно прекратить какую-либо телеграфную связь. В соответствии с видениями падре Гомеса, в "Наутилусе" очутился экипаж из девяти человек: Лаура, капитан Фруассарт, доктор Амбруаз де Лис, Лино Павоне, Ансельмо, Эбен, аравак Мигель, священник и я. Туда мы перенесли немного оружия, одежды, деньги и карты.
Правда, капитан Гренель считал, что страх перед нападением Серебристых с нашей стороны совершенно преувеличен, но на всякий случай согласился спустить на воду шлюпки и эвакуационные плоты, чтобы, в случае чего, "Святую Лючию" можно было бы быстро покинуть.
Направляясь к берегу, "Наутилус" опустился на глубину в десять футов. Вода здесь была мутная, так что вовнутрь сквозь окошки из толстого стекла попадало очень мало света. По вполне очевидным причинам я выключил и внутреннее освещение, так что если бы в зарослях таились какие-то спрятанные наблюдатели, никто из них не сориентировался бы, в каком направлении мы идем. Оплывая корни мангровых деревьев, осматривая снизу многочисленных в этой округе кайманов, так мы проплыли в глубину суши около четверти мили. Здесь мы выкачали из балластных цистерн большую часть воды, так что рубка "Наутилуса" поднялась на поверхность. Обложенная ветками и грязью она могла походить на тушу каймана. Дополнительно, от возможных воздушных наблюдателей нас отделял густой балдахин из веток, так что я, без колебаний, открыл люк, и тут же болотные запахи проникли вовнутрь.
Пробуждался день – бодро отзывались птицы, но, если не считать их, болота оставались спокойными и безлюдными. Животные вели себя так свободно, словно бы не имели неприятных контактов с людьми: то мимо нас мелькнула ядовитая водная змея, то на нос нашей лодки влезла любопытная ондатра. Благодаря подзорной трубе, мы могли наблюдать за стоящим на якоре в проливе между двумя островками бриг, настолько слившийся с растениями, что мы его едва видели.
Шло время. В кабине подводной лодки было тесно, так что мы охотно менялись на наблюдательном посту; по счастью, вездесущая сырость, тень и ветерок с моря как-то смягчали полуденный жар. Впрочем, вместе с уходящим временем, все больше пассажиров решалось выйти наверх, так что через пару часов в "Наутилусе" остались только священник и Ансельмо, который рядом с испанским padre чувствовал себя безопаснее всего.
Пришел час дня, потом и два. Над побережьем царил ничем не нарушаемый покой. Даже у меня первоначальное напряжение сменилось сонной ленью.