У колодца мы чуть не столкнулись. Капюшон спал с головы незнакомца, открыв румяное, блестящее и совершенно еще не старое лицо; а что самое главное, среди всех этих жирненьких выпуклостей поблескивали вполне себе разумные глаза.
– О Боже! Мой господин! – увидав меня, выкрикнул толстяк; грохнулся на колени в дворовую пыль и начал обнимать меня за ноги. – Вы разве не узнаете меня, учитель? – восклицал он. – Такое возможно, я немножечко поправился, но это все тот же я, ваш ученик и покорный слуга Ансельмо.
– Ансельмо?! – ярость закипела во мне будто жидкая сера. – Предатель!
Тут я схватил его с силой, которой даже не мог у себя представить, прижал к каменной облицовке колодца так, что тот повис головой над далекой водой.
– О Боже! – тревожно вопил толстяк. – Санта Мадонна! Да что же ваша милость творит! Что я такого сказал? В чем же вас подвел? Вы сами отослали меня с письмом герцогу Мантуи. Ну а то, что мы не успели с помощью вовремя, то уже не моя вина.
– С письмом к герцогу Мантуи? С каким еще письмом?
Я не помнил никакого письма. Но оставил первый порыв закинуть Ансельмо в провал, несмотря на то, что каждый нерв во мне трясся желанием отплатить за недостойную измену.
– Да ради же бога! Неужели учитель забыл?! Ведь после того, как герцог Ипполито поставил Вашу Милость под трибунал, с целью отсрочить казнь и привлечения новых свидетелей защиты, я должен был искать помощи в Мантуе и Ферраре…
Тут уже я заколебался. Врал, шельма, или говорил правду? Положа руку на сердце, а откуда я брал основания для своих обвинений? Ведь сцена оглашения приговора и сам ход казни Альфредо Деросси были моим литературным вымыслом. Из сохранившихся документов я знал лишь то, что мой герой был осужден в негласном процессе и вброшен в Колодец Проклятых. Помимо того, в мемуарах некоего Пьерро делла Наксиа, которые попали мне в руки, я вычитал кое-чего другого о Высоком Доме, слуге Ансельмо и нескольких произведениях Иль Кане, что были уничтожены. Но все остальное: трагичный в своих последствиях роман с эрцгерцогиней Марией (история рассказывала лишь то, литтвинка двадцати с парой лет умерла родовой горячкой), месть Ипполито, подлая роль Ансельмо, наконец, в качестве тайного информатора под кличкой "Ученик", были исключительным творением моей литературной выдумки. Неужто, сам того не желая, я обидел достойного человека?
– Отпустите, отпустите же его, говорю вам! – прозвучал голос Мазарини.
И я отпустил. Ансельмо, готовый потерять сознание, сполз на землю, тяжело дыша, словно только что выловленный карп.
– Это что же вас так взволновало, мастер? – спросил легат. – Да если бы не пожертвование твоего слуги, мы бы так быстро о вашем необычном возвращении и не узнали, равно как не предотвратили бы дальнейшие пытки. А сегодня он прибыл с предостережением, что наемные бандиты императора готовят засаду, желая ночью атаковать постоялый двор и поймать вас.
Я глянул на толстяка, но тот лишь кивал головой словно механический заводной паяц, и лишь под конец просопел:
– Они выслали пятнадцать оружных, приказав им переодеться в одежду бродяг. Они получили задание захватить вас живьем.
– Удивительно мне, что только лишь сейчас, – сказал я.
– В эрцгерцогстве Розеттины вас защищала папская охранная грамота, против которой, несмотря на громадное желание, открыто никто выступить не мог, – пояснил Мазарини. – Впрочем, мы уже и так были объектом одной неудачной попытки.
– Это же как должен вас ненавидеть синьор эрцгерцог, – заметил мой бывший слуга, – потому что говорят, что для других художников он был щедрым.
– Не знаю, исключительно ли это ненависть, – заметил легат. – Если бы все обстояло только так, и для него была важна только ваша смерть, наемные убийцы воспользовались бы стилетом или ядом, но, раз вас желают схватить живым, ergo… – Тут он неожиданно замолчал, словно человек, до которого дошло, что он сказал слишком много, и, обращаясь к Ансельмо, прибавил: – Я решил, что мы выступим незамедлительно, обходя земли предателей-Медичи. Вы же возвращайтесь во Флоренцию и старайтесь держать глаза открытыми.
– Похоже, что туда я уже не вернусь, – вздохнул мой ученик, указывая на вздымающееся на тракте облако пыли.
Оно же сопровождалось нарастающим топотом. Вне всяких сомнений, большая группа всадников, не ожидая, пока наступит ночь, сломя голову спешила к постоялому двору.
Мазарини не колебался ни секунды.
– Бегите вдвоем, – бросил он. – Мы их задержим. Через земли Модены и Пармы вы доберетесь до Генуи, где обратитесь к капитану судна "Святая Женевьева". Ну а Лагранж уже будет знать, что делать дальше.
– Ну а вы, Ваше превосходительство, вшестером хотите драться с целой бандой?
– Бывал и в более серьезных переделках, мастер. Даже если я и попаду к ним в руки, то папского дипломата они не убьют. Если же погибну в стычке… Задание выполню. Самое главное, чтобы ты, Иль Кане, целым и здоровым добрался до Его преосвященства! Об одном лишь прошу, – тут он энергичным движением снял с шеи золотую цепь с медальоном в корпусе, инкрустированном мелкими бриллиантами, и сказал мне на ухо, чтобы Ансельмо не мог подслушать: – Отдадите это королеве Анне, королеве Франции!
Сказав \то, он еще раз обнял меня, после чего, подтолкнув нас в сторону камышей, сам вернулся в постоялый двор, громко крича, чтобы эскорт готовился к обороне, заряжал мушкеты и баррикадировал ворота.
Я подумал про Лауру, но за ней не вернулся. Во время бегства она была бы помехой, ну а ее красота служила гарантией того, что данную неприятность она переживет, разве что с небольшим ущербом.
В оливковой роще нас ждали мул и конь, которого Ансельмо великодушно уступил мне. Через мгновение, словно Дон Кихот и Санчо Панса, мы направились на север. За спиной остался грохот сражения, звуки выстрелов, жалобное ржание лошадей и собачий лай.
Через минуту меня охватил страх, что, возможно, доверившись толстяку, я совершил ошибку и наивно отдался в руки предателя, вот только – а был ли у меня выбор…
– И как у тебя шли дела во Флоренции? – спросил я, когда мы притормозили на другой стороне холма.
– Не самым худшим образом, – уклончиво ответил слуга.
– А чем ты там занимался?
– Всем понемножку, в последнее время был библиотекарем у Медичи. То, что я был помощником при вашей милости, являлось самой замечательной рекомендацией. Кроме того, святой Антоний благословил меня при проведении денежных спекуляций. Даст Бог, со временем у меня будет и собственный банк.
Мы отъехали, возможно, еще на полмили, как из камышей кто-то прохрипел:
– Halt, wer da?
Понятное дело, весь район обставили постами.
– Это я, Ансельмо. Я схватил разыскиваемого иль Кане, – по-немецки ответил мой слуга, хватая моего коня за узду, а второй рукой целясь в меня из пистоля. – Помоги-ка стащить его с коня, камрад!
Холодный пот облил меня с головы до ног. Реализовывался самый черный сценарий. Меня предали! Переодетый бродягой кнехт приблизился к нам, но, не успел он стащить меня с коня, как толстяк отложил пистоль, заехал на своем муле к нему сзади, набросил наемнику петлю на шею и хорошенько затянул.
Только он был слишком слаб, чтобы задушить немца по-сицилийски, а тот, огромный словно северный медведь, начал нечеловечески рычать и дергаться. Наверняка бы он справился с Ансельмо и с его мулом, если бы я не нащупал у седла небольшого чекана с инкрустированной рукоятью, которым, изо всех сил по башке немца стукнув, разрешил итог сражения в нашу пользу. В этот самый момент мой ученик спустился с мула и с искусством профессионального палача задушил противника окончательно. Когда все было завершено, заявил:
– Санта Мадонна, как же я не люблю этих гнусных чужеземцев. А теперь, мастер, галопом…
И мы стали удирать дальше. Еще до наступления темноты, мы преодолели очередную возвышенность, погрузившись в темноту рощ. Небо еще было светлым, но уже взошла Луна. Отзвуков погони мы не слышали, а грохот сражения утонул в поднимающемся над лугами тумане.
Мы ехали молча, остановившись отдохнуть только лишь около полуночи. Остановились мы неподалеку от заброшенного маленького кладбища, окруженного стройными кипарисами, словно плачущими женщинами.
Ансельмо не опасался погони, утверждая, будто бы наемники не осмелятся разделиться и искать нас во враждебной им округе, где при звуке лютерского языка вилы сами запрыгивают в руки крестьян.
– Мы можем направиться, куда только захотите, синьор.
– Куда я захочу? Но ведь месье Мазарини говорил нам…
– Лично я всегда был вашим слугой. Легату же только лишь оказывал услуги. Потому: куда только прикажете, учитель, я же проведу вас туда безопасно.
Спасибо тебе за верность, но туда, куда я желал бы отправиться, ты меня завезти не можешь, подумал я, вспоминая мою розеттинскую террасу и любимую Монику.
– Мир на французах и Империи не заканчивается, – искушал меня далее мой решительный слуга, равняясь красноречием с Мефистофелем. – Мы можем, продвигаясь вдоль По, добраться до Венеции, а оттуда направиться в Стамбул. Такие художники, как вы, всегда найдут покровителя даже и в Великой Порте. Если же язычники вам противны, мы можем продолжить путь на север, к Республике Полонии. Страна это приятная, богата, войной не захваченная. Мой кузен Лучиолли имеет в Кракове винный склад и весьма хвалит те стороны, которые, пускай и прохладные, обилуют гостеприимными людьми и блондинками чрезвычайной красоты, а вместе с тем – настолько утонченной, что никакая тевтонка и равняться с ними не может.
Трудно было устоять перед столь искушающим предложением. Тем более, что не знал, как еще долго я останусь в стране, которую все еще считал творением собственной фантазии. С другой стороны: Мазарини… Ради меня он рискнул собственной жизнью. А его слова о том, как высоко ценит мою особу Ришелье… Черт подери! Даже если я ничем не мог им помочь, то не обязан ли я, по крайней мере, узнать, а в чем здесь, вообще, дело?