Встаю, одеваюсь и по привычке тяну руку за ремнем. А его-то и нет.
Проходя по деревне, ловлю на себе удивленные взгляды бойцов. Морда моя им достаточно хорошо знакома, и узреть меня в таком вот сопровождении для многих удивительно.
Идти оказалось относительно далеко. Никакого транспорта для доставки арестованного никто, разумеется, не выделил, и в Особый отдел мы пришли уже ближе к полудню. Задавать вопросы своим конвоирам я не стал, прекрасно понимая, что никаких ответов не дождусь. Да и не знают они ничего, скорее всего. По прибытии на место меня суют в какой-то сарай, на окнах которого наскоро присобачены ржавые решетки. Именно что присобачены. Иначе назвать сей шедевр строительной мысли просто язык не поворачивается. Ладно, хотя бы посплю. Охапка сена есть, шинель с собой.
Но вот как раз поспать-то мне и не дали. Стоило только задремать, как в дверь кто-то стукнул. Вскакиваю на ноги как раз для того, чтобы узреть на пороге двоих очередных конвоиров.
– Красовский! На выход.
Идти на этот раз оказалось совсем близко. Буквально несколько шагов. У дверей дома стоит часовой, который, посторонившись, пропускает нашу процессию внутрь. Здесь когда-то было правление колхоза или еще какая-то аналогичная организация. На дверях комнат еще сохранились таблички с именами обитателей кабинетов.
Постучавшись в один из них и дождавшись ответа, передовой конвоир распахивает дверь, а его товарищ подталкивает меня в спину.
В комнате неожиданно светло, сразу четыре окна. Никаких решеток на них нет, и комната на первый взгляд напоминает кабинет директора какого-нибудь сельскохозяйственного предприятия. Сходство усиливается висящим на стене лозунгом: «5 в 4!» Ага, это, как я понимаю, пятилетку имели в виду. Интересно, нынешние обитатели кабинета данными лозунгами руководствуются или нет?
Правда, обитатель в кабинете всего один – высокий стройный капитан с приятными чертами лица. Он подтянут, безукоризненно выбрит. Не вижу его сапог, так как он сидит за столом. Но уверен в том, что в них можно смотреться, как в зеркало.
– Товарищ капитан! – докладывает ему первый конвоир. – Арестованный Красовский по вашему приказанию доставлен.
– За дверью подождите.
Дождавшись, пока за конвоирами закроется дверь, хозяин кабинета кивает мне на табурет:
– Садитесь, Красовский. Поговорим.
Не ломаюсь и опускаюсь на указанное место. Что это за капитан такой? Не видел его раньше.
– Моя фамилия Азаров, Игорь Павлович. Я занимаюсь вашим делом, гражданин Красовский.
Так… Уже гражданин. Фигово.
– Простите, товарищ капитан…
– Гражданин капитан. Вы арестованы, Красовский, и я рекомендую вам это понять. Понять и усвоить, что вы сейчас находитесь в Особом отделе. А время нынче военное, если вы это еще не позабыли. Времени у нас с вами мало, и разводить здесь антимонию никто не собирается.
– В чем же меня обвиняют, гражданин капитан?
– В измене Родине. Выразившейся в форме работы на немецкую разведку.
– Ничего себе подарочек! – не сдержавшись, я аж присвистнул. – И когда же это я успел на них поработать? Что сделал? Какие награды получил?
– А вот вы сами сейчас обо всем мне и расскажете. Имейте в виду, что даже тех данных, которыми мы сейчас располагаем, для трибунала будет вполне достаточно.
Что он за ерунду несет? Какая немецкая разведка, какая работа? Тут что, все дружно умом подвинулись? Да не должны бы вроде: Особый отдел, место серьезное.
– С чего же рассказ начинать, гражданин капитан?
– Как давно и при каких обстоятельствах вас завербовали?
– В одна тысяча восемьсот шестьдесят шестом году. Во время прохождения воинской службы в рядах Второго Фузилерного полка Его Высочества принца Вюртембергского.
Капитан ошалело смотрит на меня:
– Вы серьезно?
– А вы?
Мой собеседник медленно багровеет.
– Вот что, Красовский, хватит нам тут ваньку валять. Немцы подтвердили факт вашей вербовки, вы понимаете? Немцы! Подтвердили! Сами! И никто их при этом за язык не тянул!
– А следовало бы. Глядишь, и еще что-нибудь полезное узнать бы удалось. Интересно знать, гражданин капитан, каким таким образом немцы вдруг вспомнили про никому не известного старшину? Вам посыльного сюда прислали или как?
Капитан хмыкает и кладет передо мной лист бумаги.
– А вы почитайте. Тут все написано.
Быстро пробегаю глазами текст и пожимаю плечами.
– Интересно, гражданин капитан, а если бы они указали в этой радиограмме фамилию командира дивизии, например? Как скоро бы он у вас тут оказался?
– Ну, вы себя с комдивом-то не равняйте! Где он и где вы?
– Он в штабе, я на допросе.
– Вот именно, Красовский, на допросе, а не на чаепитии с блинами. И не таких, как вы, раскалывали, не обольщайтесь.
– Да я как-то и не особо… А конкретно что от меня нужно? Относительно вербовки – так я вам все сказал. Хотите – вносите в протокол эту дату, хотите – не вносите никакой.
– Каким образом вы передали немцам план операции на артиллерийских складах?
– Никаким. Ибо некому было передавать. Ничего, гражданин капитан, что я и сам туда отправлялся? И имел все шансы быть прихлопнутым в случае неудачной атаки?
– В которой вы, между прочим, не участвовали. Шлялись неведомо где и вышли в точку сбора только после того, как бой был уже окончен. Вас ведь никто не видел в рядах наступающих. Где же вы были? Сказочки про зенитный расчет можете оставить для кого-нибудь другого: здесь настолько легковерных нет. Там, чтобы вы знали, почти десяток человек. Даже когда вы атаковали зенитное орудие, причем почти целым взводом, у вас и то без потерь не обошлось. А вы пытаетесь меня уверить, что незадолго до того в одиночку сделали то же самое и даже не получили при этом ни одного ранения?
– Ну, во-первых, гражданин капитан, не взводом. Нас и было-то примерно одно отделение. А у немецкой зенитной пушки расчет одиннадцать человек. Нам еще повезло, что двоих удалось снять до этого. Ведь стрелять-то было нельзя. Оттого и потери у нас были.
– Угу. А перед этим вы, стало быть, в одиночку все сделали?
– Двоих тоже удалось убрать по-тихому. Большую часть расчета я из пистолета положил. Остальных – да, в рукопашке побил. Но их немного было, всего парочка…
– Вы такой великий мастер в драке? Надо же, какие таланты у нас есть в дивизионной разведке! Да вам только на ринге выступать.
– Не люблю бокс, гражданин капитан. Да и артист из меня неважный. А что до рукопашной – так кликните сюда ваших гавриков из коридора, и посмотрим, как быстро я их в бараний рог сверну. Я не рисуюсь, гражданин капитан, можете кого угодно спросить. Даже из соседних частей бойцы на учебу приезжали.
Капитан постукивает по столу карандашом, делает какую-то пометку у себя в блокноте.
– То есть факт своей связи с немецкой разведкой вы отрицаете?
– Разумеется, отрицаю, гражданин капитан! Я ж с ума еще не сошел.
– А с кем из немецких офицеров вы встречались во время отступления?
– Обер-лейтенант Ханс Штольц. Он командовал подразделением егерей, которое шло по нашему следу.
Обрадованный капитан что-то записывает.
– Ну, сразу бы так! И что он вам сказал? Какие приказания отдал?
– Долго жить приказал, гражданин капитан.
Азаров с недоумением на меня смотрит.
– Да застрелил я его! А пистолет отобрал и Охримчуку отдал. Его-то винтовка на месте подрыва осталась.
– Да? И чем вы можете подтвердить свои слова?
– Ну, документов я у него спросить не удосужился. Но на пистолете есть табличка. И там чернотой по серебру написано: «Лейтенанту Штольцу за верную службу фюреру и великой Германии». Ну, или что-то в этом роде, я сейчас точно уже не помню.
Азаров озадаченно смотрит на меня, но слова все-таки записывает.
– Откуда вы взяли пулемет?
– Я его забрал у убитых пулеметчиков еще при переходе линии фронта. И как дурак потащил с собой. Потом опомнился и спрятал его в старом окопе. Завернул в плащ-палатку, маслом ее полил, рядом коробка с маслом от «максима» валялась. Положил на землю и засыпал стреляными гильзами. Их там чуть не по щиколотку было навалено.
– Хотите сказать, что он там столько времени пролежал?
– Столько – это сколько, товарищ капитан? Пару дней он бы и просто на улице простоял, ничего бы с ним не сделалось.
– Вы настолько хорошо знаете немецкое оружие?
А вот тут он меня ловит. Вопрос с подковырочкой, очень даже непростой. Если я сейчас отвечаю утвердительно, то следующий вопрос будет: «А где же это вы его так хорошо изучили?» Слово за слово, а там и немецкий язык всплывет. А если еще хватит ума сделать запрос туда, где учился настоящий Максим Красовский, да еще и фото попросить… Вот тогда-то мне точно кирдык и придет.
Делаю обиженное лицо.
– Товарищ капитан… Мы же разведчики все-таки. Хотим того или не хотим, а знать оружие противника просто обязаны. Попробуй ответь что-нибудь не так проверяющему!
А вот теперь, дорогуша, голова будет болеть уже у тебя. Информацию я сообщил вполне, между прочим, правдоподобную. Дарственная табличка на пистолете имеется. Хочет того капитан или нет, а проверить эти сведения обязан. Правда, я не питаю особенных иллюзий на этот счет. Моей невиновности эта самая табличка ничуть не доказывает. Абсолютно ясно, что всем, и Особому отделу в том числе, нужно каким-то образом оправдаться перед вышестоящим руководством. Найти объяснение тому, что хорошо спланированная операция провалилась самым бездарным образом. С кого-то из большепогонных товарищей точно спустят неслабую стружку. И дабы не подставлять высокомудрое руководство, абсолютно необходим козел отпущения, на чью роль, как я теперь понимаю, меня и выбрали. Если бы я не вышел к своим, то особистам пришлось бы сейчас ломать голову, пытаясь каким-то образом выставить виновным лейтенанта Малашенко. Это трудно: комвзвода-один постоянно был на глазах у множества людей. И пришпандорить ему сотрудничество с немецкой разведкой – задача нетривиальная. А вот неведомо где бегавший старшина – великолепный кандидат на эту роль. Так что черта с два меня выпустят особисты. И хочу я того или нет, а придется делать отсюда ноги. Потому как военный трибунал в подобной ситуации отвесит мне совершенно не по-детски. Никаких аргументов за или против, способных повлиять на решение особистов, у меня нет. И навряд ли они появятся в ближайшем будущем. Так что, Максим, делай ноги.