Фигово, конечно, я уже как-то пообвык на своем месте. И уходить в бега мне совсем не хочется. Но никакого другого варианта, к сожалению, больше нет. Копать Азаров долго не станет. Пара-тройка дней, и мое дело передадут в трибунал. Ну а за теми не заржавеет. Продолжая односложно отвечать на вопросы капитана, благо, что они были в основном малосущественные, начинаю прикидывать в голове различные варианты покидания этого негостеприимного места. Да и капитан, малость огорошенный теми подробностями, которые я сообщил, слегка утратил пыл. Так что через два часа после того, как меня вызвали на допрос, я уже снова лежу на соломе и, разглядывая потолок сарая, строю различные варианты побега.
– То есть вы хотите сказать, товарищ капитан, что этот ваш старшина признательных показаний не дал? – Сидевший за столом подполковник Николаев снял очки и внимательно посмотрел на стоявшего перед ним особиста.
– Так точно, товарищ подполковник. Он придумывает какие-то объяснения своим поступкам. Не могу не отдать должное его изобретательности, с этим у него все в порядке.
– Он сообщил о дарственной табличке на пистолете. Вы проверили этот факт?
– Никак нет, товарищ подполковник. Раненый боец убыл от нас в госпиталь сразу же после перехода линии фронта. Оружие, при нем находившееся, уехало вместе с ним. Для проверки этого факта мне бы пришлось потратить много времени на дорогу.
– А телефоном вы воспользоваться не пробовали? – поинтересовался худощавый черноволосый подполковник, до этого момента молча сидевший сбоку от стола. – Или телефонный звонок тоже занял бы у вас прилично времени?
Азаров запнулся. Того, что столь малозначительный вопрос вдруг привлечет к себе внимание, он совершенно не ожидал.
– Простите, товарищ подполковник, но я не вижу, что в данном случае доказывает или опровергает этот факт. Мало ли чей пистолет могли передать немцы Красовскому для подтверждения разработанной легенды?
– Резонно, – кивнул подполковник. – Но что-то раньше они подобных вещей не делали. Я понимаю, если бы старшина вместе с пистолетом принес бы и удостоверение личности этого офицера. Тогда да, пистолет владельца мог послужить доказательством его гибели. И косвенно обелить Красовского. Но ведь он этого не сделал? Насколько я понимаю из рапорта, старшина вообще никаких документов противника с собой не приносил.
– Не приносил, – подтвердил Азаров.
– Так-так… – покивал его собеседник. – Вы, кстати, справки о старшине наводили?
– Я читал его личное дело.
– И все?
– Особый отдел дивизии проверял старшину, когда того назначали на взвод. На тот момент он зарекомендовал себя исключительно с положительной стороны. У нас не было никаких оснований подозревать его в чем бы то ни было. Красовский очень умело и грамотно скрывал свое истинное лицо.
– А сейчас, стало быть, он его показал… Ну-ну. Мне понятен ход ваших мыслей, капитан. У меня больше нет вопросов. С вашего позволения, товарищ подполковник, – повернулся он к Николаеву, – я вас покину. У меня появились некоторые вопросы, на которые я попробую найти ответ самостоятельно.
– Разумеется, Олег Иванович. Всегда рад вам помочь, – приподнялся со своего места хозяин кабинета.
Когда за гостем закрылась дверь, Николаев опустился на стул и жестом указал капитану садиться:
– Что-то ты недоработал… И что теперь мне прикажешь – сырой материал в трибунал передавать?
Капитан вытер внезапно вспотевший лоб.
– Но, товарищ подполковник, еще день, может быть, другой, и Красовский все подпишет.
– И каналы связи выдаст? Ты понимаешь, что нам не сам старшина нужен, а его связь с немцами? Тут такую комбинацию замутить можно! А без связи – на кой он нужен? Ну, разоблачим мы очередного агента, расстреляем, и что? Умнее надо быть, товарищ капитан. Не махать сплеча топором. Кто вам, скажите на милость, мешал проследить за Красовским? Установить его контакты, выяснить, куда он ходит, с кем встречается. Пишет ли кому-нибудь письма и от кого получает. Вот что выяснять надо было, а не сажать его сразу же под замок.
– Красовский никому не пишет писем и ни от кого их не получал, товарищ подполковник. А что до встреч – так, с одной стороны, знает его множество самых разных людей, а с другой – особо тесно он ни с кем так и не сошелся. Сложный он человек, да и вообще…
– Вообще – что? Что конкретно вы имеете в виду, капитан?
– Жесткий он. В руках себя держать не умеет, авторитетов никаких не признает. К доверительным беседам не расположен совершенно. И до меня пробовали, и я старался к нему подход найти. Не сам, конечно, через других пробовал. Но не вышло ничего.
– Да, капитан… Поспешили мы, поспешили с этим старшиной… Ты хоть знаешь, кто у меня сейчас сидел?
– Никак нет, товарищ подполковник. Откуда ж мне знать?
– Это Дронов. Он тоже по нашей линии, только летает повыше. И видит побольше, чем мы с тобой. Какое ему вообще дело до рядового немецкого шпиона? Да их тут пачками водят! Ан нет, пришел, сел. Сидит и слушает. Зачем ему этот старшина? Я еще понимаю, была бы фигура какая серьезная, а так… – Николаев только руками развел.
– Так, может, товарищ подполковник, у них и свой материал на него имелся? – осторожно предположил капитан.
– Свой, говоришь? – Николаев пошевелил пальцами. – Черт его знает, может, и было чего. Они ж его проверяли.
– Старшину? – несказанно изумился Азаров.
– Не был он тогда еще старшиной. Там вообще история какая-то непонятная. Он тогда из тыла немецкого вылез и что-то очень важное с собой принес. Настолько важное, что приехали за этим материалом чуть не из самой Москвы.
– Так он что, товарищ подполковник… Может, он из этих… ну… которые на самый верх работают?
– Тогда отчего он старшина и что делает в твоей дивизии? – резонно предположил хозяин кабинета. – Нет, тут другое что-то. Только вот до сих пор не пойму, что именно. Он точно не из Центрального аппарата. Мы бы знали. Да и не отпустит никто такого человека по немецким тылам шастать!
Подполковник поднялся с места и начал мерить шагами кабинет. Вскочивший с места капитан провожал его взглядом.
– Вот что, Азаров, ты там с ним не затягивай. Веди дело как положено. Готовь материал для трибунала. Если этот Красовский кому-то интересен, за ним придут или позвонят. А если нет, то передадим дело в трибунал, как положено. Пусть там решают.
– Так точно, товарищ подполковник, сделаю!
Вот уже второй день я обживаю негостеприимный сарай. Все возможные пути побега уже рассмотрены, и большинство из них отброшены как труднореализуемые или вообще фантастические. Кое-что, однако, уже понемногу вырисовывается. Вот если бы меня еще разок на допрос сводили, совсем бы было хорошо, я бы успел еще кое-что любопытное посмотреть и, вполне возможно, что и сделать. А так, при сидении в сарае, у меня особенного обзора не имеется. Свои действия в принципе я уже продумал. И вариантов, как ни крути, остается не так уж и много. Как работает Особый отдел, я себе представлял очень хорошо. Моя «удивительная» память в очередной раз выкинула фортель, подбросив массу сведений об этой почтенной организации.
Если я сейчас рванусь в бега в сторону немцев, то уже максимум через час дорогу перекроют так, что даже пернуть незаметно не получится: кто-нибудь да услышит. Уходить в тыл? Тоже затея не самая оригинальная. На этом пути меня искать будут обязательно.
А где не будут? Да у себя под носом не будут. В этой самой деревушке и не будут. Если я, разумеется, сам не окажусь полным лопухом, который вылезет прямо перед светлые очи обалдевших от такой встречи особистов. Нет уж, не станем вгонять людей в искушение. В тыл не побежим, к фронту тоже не побежим. Пару-тройку деньков можно «перезимовать» и здесь. А потом… потом двинем-ка мы к соседям. Есть у меня одна зловредная мысль, каким таким образом я могу использовать моих теперешних «друзей».
На допрос меня вызвали на третий день. Против ожидания, капитан ни с того ни с сего выглядел озабоченным. Причем здорово озабоченным. Усадив меня на табурет, он какое-то время вообще молчал, словно бы собирался с мыслями. Потом, тряхнув головой и словно бы опомнившись, посмотрел на меня строгим взглядом:
– Где ваш связной, Красовский?
– Откуда ж мне знать, гражданин капитан? Я и в глаза-то его не видел никогда, да и вообще от вас первого услышал о его существовании.
– Опять запираетесь, Красовский?
– Не запираюсь, гражданин капитан. Я перед вами как на духу. Что есть, то и говорю.
Особист морщится, словно укусил что-то кислое. Не даю ему собраться с мыслями и продолжаю:
– Если хотите, гражданин капитан, я готов все собственноручно написать. Дайте только бумагу и карандаш.
Азаров поднимает голову и смотрит на меня с удивлением:
– И что ж вы тут такого написать можете? А, Красовский? Такое, чего бы я и до этого не знал?
– Ну, вот вы сейчас про связного спросили. Не знаю я ничего ни о каком связном. Завтра про врача спросите или, что более вероятно, про медсестру. Так давайте я вам сам напишу, с кем встречался, с кем общался, чтобы попусту ваше время не тратить, да и свое заодно.
Особист явно удивлен такой внезапной готовностью помочь с моей стороны. Некоторое время он раздумывает, потом кладет передо мной крохотный огрызок карандаша (таким и при желании ничего членовредительского не сотворить) и кивает на небольшой столик около стены:
– Садитесь там и пишите.
Присаживаюсь в указанном месте, подвигаю к себе стопку бумаги и принимаюсь за бумагомарание. Нет, я совершенно не выжил из ума настолько, чтобы облегчать Особому отделу задачу по собственному разоблачению. Тогда, спрашивается, за каким фигом мне все это нужно?
А ответ предельно прост: еще в свой первый визит к особисту я заметил, что он все свои записи делает на листах бумаги, которые берет из небольшой стопки, лежащей с краю стола. Когда он потребовал от меня собственноручно изложить историю моей прогулки по немецким тылам, то усадил за этот самый столик, куда и положил несколько листов бумаги. Казалось бы, о