Но и сейчас в лагерь никто не полез. Виктор сказал, что в темноте вскрывать тайник – затея хреновая. Стало быть, ждем рассвета…
Ну, раз меня никто и ничем не озадачивает, имею полное право вздремнуть. Вот «конвоирам» моим спать не положено – пусть и бдят. За всех…
Много лет тому вперед
– Ну что, Макс? – Сергеич сидит напротив меня. – Готов голову напрячь?
Только что он поставил мне довольно-таки нетривиальную задачку и сейчас ожидает моей реакции.
– Представь себе ситуацию, – расхаживает по поляне мой учитель. – Ты один. Оружия, во всяком случае в зоне досягаемости, нет. Вокруг тебя враги. Убивать прямо сей секунд тебя пока не собираются – это единственный плюс. Зачем-то ты им нужен. Живой, но не обязательно невредимый.
Он разбрасывает по поляне палки и пустые бутылки.
– Вот этот дрын – автомат. Будем считать, что его кто-то прислонил к дереву, а сам уселся… ну шнурки завязать. Соответственно эта палка – ручной пулемет. Стоит на земле, а хозяин где-то поблизости. Допустим, помочиться отвернулся.
Сергеич делает еще несколько шагов.
– Вот эта бутылка из-под пива – ручная граната. Ее кто-то на бруствере обронил. Вокруг тебя, не забывай, люди. Настроены к тебе враждебно, так что лишний пинок от них может враз прилететь. Пуля – само собой. Так вот – задача!
Он поднимает палец вверх.
– Каким образом можно вывести из строя всех сразу? До любого оружия тебе – пять-шесть шагов. Времени на выбор – пять секунд, переиграть не дадут. Думай!
– Вопрос можно?
– Хоть десять. Пока я секундомером не щелкнул.
– Я должен их обязательно поубивать? Или просто вывести из строя?
– А есть разница?
– Исходя из того, что ты мне всегда говорил, – есть.
– Что ж, поздравляю! Голова у тебя работает! Вывести из строя. Ты прав – разница есть…
Толчок по ноге обрывает мои сновидения.
– Вставай! – Хмурый Митяй стоит чуть сбоку от меня. – Общий подъем уже.
– Что, выходим?
– Нет, мать твою, сейчас полетим!
Вокруг меня позвякивает оружие, народ готовится к выходу. Откуда-то приволакивают ручной пулемет, и расчет занимает позицию на опушке леса. Ага, понятно, отступать, в случае чего, предполагается сюда. Значит, народ и этот вариант продумал. Данная новость меня обнадеживает – не все тут дилетанты!
Около нас внезапно вырисовывается фигура командира.
– Вот что, Максим, – говорит он. – Кто ты и что ты – это все на потом отложим. Но одно ты понять должен, как «Отче наш»!
– Не понял? – осторожно интересуюсь я. Нет, что такое «Отче наш», мне очень даже хорошо понятно. Но вот как к такой осведомленности отнесутся партизаны? Не в том плане, что я эту молитву знаю, – здесь-то как раз ничего удивительного нет. А вот тем фактом, что комсомолец (каковым я им представился) обращается к церковной молитве?
– Идем в лагерь. Тут не так давно немцы прошлись. Наших побили, и много.
– Это я знаю. Мы же именно сюда и шли.
– Не перебивай! – строго говорит он. – Сюда или нет – не в том вопрос. Себя тут нужно осторожно вести и не шуметь. В своих ребятах я уверен.
– А во мне, стало быть, уверенности нет?
– Не обижайся, но – нет. Так что выбирай – или мы тебя здесь к дереву привяжем и часового поставим…
«И неугомонный Митяй вполне может со мною что-то сотворить…»
– …или ты с нами идешь. Но руки тебе свяжем, дабы не шутковал более. Мне там каждый боец нужен, не могу я на тебя сразу двоих отвлекать.
– Рот хоть не заткнете? Чем дышать-то буду?
– Надо будет – пулей заткнем! Или вон Митяй – штыком. Он по этому делу мастер!
«Ага, знаю я, какой это мастер…»
– С вами пойду. А руки… – протягиваю их вперед. – Вяжите, раз так…
Да, бой тут был неслабый! Посеченные металлом стволы деревьев, сбитые осколками и пулями ветки, покосившиеся амбразуры дзотов, развороченные гранатами… обгорелые бревна, торчащие из ям, – надо думать, остатки землянок? Так это здесь, как я теперь понимаю, погибли и мои ребята? Ненадолго хватило той передышки, которую дали мы тогда отряду старшего лейтенанта в овражке… Упрямые им попались фрицы, ничего не скажу. Хотя вполне возможно, что здесь поработали какие-то другие немцы, не обязательно те самые «охотнички». Все же именно этим гаврикам мы вломили весьма неслабо! Около сорока человек только погибших! Не помню, сколько именно личного состава насчитывали фрицевские «охотничьи команды», но уж навряд ли больше ста человек. Так что потеряли они безвозвратно более трети от своей численности. Нехилые потери, обычно любую часть после такого пенделя доукомплектовывают и пополняют. Хотя кто их знает, этих хитромудрых «охотников»? У них и свои порядки на этот счет могут быть…
Партизаны рассредотачиваются по сторонам, занимая позиции посреди остатков укреплений и залегая под деревьями. Вперед проходит только командир и группа партизан, которые тащат носилки с Виктором. Он собран и серьезен. Поминутно оглядывается по сторонам.
Меня пихают в спину – «конвоирам», которых пока никто конкретно не озадачил ничем, тоже охота полюбопытствовать.
И вскоре вся наша небольшая процессия останавливается посредине лагеря. Петрищев осматривается и указывает рукой на одну из разрушенных землянок.
– Сюда…
Ребята расчищают проход и отбрасывают в сторону остатки крыши, которая не дает возможности проникнуть внутрь. Наконец вход свободен, и они втаскивают туда носилки.
– К стене поставьте… Нет, не к этой! Слева.
Виктор приподнимается на носилках, ему подсовывают под спину свернутую шинель – так удобнее. Он ощупывает руками стену, что-то там нажимает…
– Шомпол!
Партизаны переглядываются.
– От винтовки!
Ага, дошло!
Один из них быстро выдергивает из своей трехлинейки стальной прут и протягивает его Петрищеву. Тот, повертев его в руках, втыкает куда-то между бревнами, к чему-то там прислушиваясь.
– Еще один…
И второй шомпол исчезает в стене.
– Так…
Виктор отодвигает бревно (которое неожиданно легко вдруг скользнуло в сторону) и сует в темную дыру руку.
Напрягается, что-то непонятное ею там делая.
Видно, что по его лицу катятся капли пота, ему сейчас очень трудно. Да и рана, надо думать, болит…
– Все…
Он устало откидывается на спину.
Командир подходит к носилкам:
– Ну что? Есть там что-нибудь?
– Есть. Только тяжелый этот портфель… не иначе железом каким-то набит, не вытащить мне.
– А он… не того? Не жахнет?
– Сейчас – нет. Там две мины было. Одна – на вытаскивание этого бревна. Вторая – на подъем портфеля, разгрузочная. Сама взрывчатка где-то в полу лежит, да у входа еще заряд – туда шнур детонирующий ведет. В самой этой ямке только две мины. Что не так сделаешь, землянку не то что завалит – наружу всю вывернет! Вместе со всеми, кто туда влез. Сапер наш делал, Миха – он на эти штуки большой мастер был… Помогал я ему, оттого и знаю, куда и что совать надобно. А куда – не треба!
– Ага! – повеселел Егорыч. – Ну-ка, парни, тащите носилки на улицу! Здесь и без того тесно!
Петрищева выносят из землянки и ставят носилки около входа.
Командир партизан подходит к стене, сует в темную дыру руку и выволакивает оттуда портфель.
Когда-то, наверное, щегольской и красивый, кожаный портфель покрылся теперь пятнами, даже местами заплесневел. Потемнели ремни, стягивающие его, и окислились пряжки и замки.
Егорыч ставит его на траву и, присев на корточки, расстегивает крышку.
Внутри обнаруживается темный, даже на вид тяжелый и основательный, металлический ящик. Небольшой, примерно тридцать на тридцать сантиметров. Не слишком толстый – сантиметров десять.
И все.
Больше в портфеле ничего нет.
– Хм… – вертит ящичек в руках командир. – И это все? Ради такой фиговины мы сюда столько раз ходили?
Никто не успевает ему ничего сказать.
Словно вихрь проносится над полянкой! Гимнастерка на груди Егорыча лопается сразу в нескольких местах, и кровь брызжет прямо на стоящего рядом партизана! Впрочем, тому это уже не интересно – на моих глазах пуля сносит ему верхушку черепа.
Не сиди я на земле, куда меня пихнул кто-то из «конвоиров» (дабы я не загораживал им обзор), – досталось бы и мне. Причем неплохо досталось бы – как раз на линии огня нахожусь. А раз так…
Ничком падаю на землю и скатываюсь в разрушенную землянку.
А на полянке продолжается избиение. Иначе это охарактеризовать никак невозможно. Невидимые стрелки методично расстреливают мечущихся по лесу партизан. Судя по всему, все ключевые точки ими давно обнаружены и хорошо известны, так что они держат их под контролем. Ответная стрельба быстро стихает. Татакнул было ДП с опушки леса, но тотчас же захлебнулся, не успев выпустить и десятка пуль. Это даже не бой – побоище! Пули летят почти со всех сторон. Впрочем, почему почти?
В бревна над моей головой они попадали уже несколько раз. И каждый раз – с новой стороны! Действительно, противник ведет огонь практически со всех сторон.
Нельзя сказать, что партизаны не пытались оказать сопротивления. Их винтовки и пулеметы открыли огонь почти одновременно с нападающими. И этот огонь не был бесполезным – стрельба из леса несколько поутихла. Надо думать, кое-кому резко поплохело.
Но – увы…
Те, кто устроил здесь ловушку, были людьми небесталанными, и их боевой опыт существенно превосходил таковой у партизан. Винтовки моих товарищей отвечали все реже. Вот прозвучал последний выстрел… и наступила гнетущая тишина.
Приподнимаюсь над землей (насколько это возможно сделать со связанными за спиною руками). В нескольких метрах от меня стоят носилки с Петрищевым. Его шинель в нескольких местах пробита пулями, но он, как ни странно, еще жив. На губах у него пузырится кровь, но глаза открыты, и в них еще видна искорка жизни. Вижу шевеление руки – это он гранату там сжимает! Отрицательно мотаю головой: не спеши! Ведь некуда же пока бросать! Похоже, он меня понял… рука разжалась. И то хлеб, под нашими ногами двадцать килограммов тротила, мало не будет. И толку с того никакого – противника-то рядом нет!